Убежище 3/9 (сборник) - Анна Старобинец

Поезд, покачиваясь, замедляет ход. «О-си-и-новка!» – кричит радостный детский голос в коридоре. И от этой качки, от этого тоненького пронзительного «си-и-и!» мне снова хочется, так непреодолимо хочется зевнуть, что на секунду я перестаю дышать, – и крошечная дырочка в моем горле немедленно стягивается и тихо закрывается – навсегда.

Я все еще вижу… елки-березы, елки-березы, елки-березы… навсегда…

Лес.

Часть третья

I. Мост

– Эта нянька сумасшедшая или преступница. Она все может. Зачем ее только к нам взяли.

– Да бросьте, дети, ссориться. Так и до елки не доживешь.

Елка у Ивановых

Есть такой голос – без определенного тембра, не громкий и не тихий, не ласковый и не грубый, спокойный, интимный, уверенный, совершенный, отрешенный, единственно правильный голос. Ему невозможно не верить, невозможно не доверять, невозможно не подчиняться – он знает все. Этот голос иногда говорит с нами во сне. Делится крупицами своего знания. Что-то приказывает. Или объясняет. Или утешает – но это совсем редко… Утром, когда отвизжал свое будильник, когда съеден завтрак, когда вымыта посуда, когда льется вода в душе, когда во рту горько-сладкое послевкусие ночной неподвижности, растворимого кофе и зубной пасты – утром его советы, его приказы, его откровения забываются. А если не забываются, то кажутся просто ерундой, бессмыслицей, не подчиняются скучной, неловкой, недоразвитой логике бодрствования. «Пятница – это синий день»… «Не соглашайся играть в реке»… «Сто двадцать шесть»… «Головы деревьев зарыты в земле»… Что это? Откуда? Зачем они нам, эти ошметки какой-то большой, бесформенной, нездешней правды? В книгах можно найти объяснение этому – у Фрейда, у Юнга, у кого только не… Что-то про подсознательное. Про бессознательное… Уже не помню. В моем теперь это не важно.

В моем теперь я никогда больше не прочту ни одной книги. В моем теперь я не почувствую больше вкус кофе. В моем теперь всегда ночь, и лес, и тропинка, освещенная лунным светом. В моем теперь не наступит утро.

В моем теперь со мной опять говорит этот голос. Голос из снов. Я узнаю его. Я доверяю ему.

Он говорит:

– Я отвечу на три твоих вопроса. Только сначала тебе нужно пройти сорок шагов.

– В какую сторону?

– В любую.

Иду, считая шаги. На тридцатом шаге я подхожу вплотную к маленькой речке. В ее неподвижной черной воде отражается полная луна. Чуть в стороне через реку перекинут хлипкий деревянный мостик.

Делаю шаг – захожу в воду. Она ледяная. Еще девять шагов по скользкому илистому дну – и я дохожу аккурат до середины реки. Вода покрывает меня с головой, впитывается в волосы, остужает кожу, медленным густым потоком заливается в уши и ползет дальше – через горло, через бронхи, через кишечник, через вены, сосуды и капилляры заполняет меня холодом. Въедается в меня. Пропитывает пронзительным холодом изнутри.

Тогда он говорит:

– Выходи и поднимайся на мост. Я отвечу на три твоих вопроса.

Я выбираюсь из реки и поднимаюсь на мост. Черные капли воды стекают по моим волосам, по лицу, по спине. Мне холодно. Мне очень холодно. Я спрашиваю:

– Я умерла?

Он отвечает:

– Смотри.

Почему-то я понимаю, что он имеет в виду. Наклоняюсь через перила и смотрю вниз: на черную, черную, черную воду.

В этой воде, как на киноэкране, появляется изображение…

Проводница испуганно тычет дрожащим пальцем в плечо Кудэра. Жирный мент с перекошенным лицом грубо отталкивает ее. Его губы шевелятся. Мне не слышно звука, но его голос звучит где-то внутри меня. Мент орет:

– Ничего не трогать!

Он садится перед Кудэром на корточки и внимательно, чуть ли не почтительно вглядывается в его мрачное застывшее лицо.

– Немец, говоришь?

– Да вроде бы… Он немой был.

– Немой немец. Немой мертвый немец, блядь. Немой мертвый немец в поезде. Отлично. Лучше не придумаешь. Один ехал?

– Один, да.

– Вещи при нем были?

Проводница указывает на оранжевый рюкзачок, валяющийся на полу, в углу купе.

Толстые желтые ментовские пальцы дергают молнию, копаются в барахле, перетряхивают одежду, выуживают фотоаппарат Nikon Coolpix 4500, включают, бессмысленно тычутся в разные кнопочки.

– Да ни хуя ж… Ле-е-еха! – заунывно кричит мент, и на крик в купе лениво всовывается красная лысая голова напарника.

– Смотри, – мент поворачивает фотоаппарат к Лехе так, чтобы тому был виден маленький экранчик, а на этом экранчике – маленький человечек, в странной позе застывший на унитазе…

Следующий кадр.

Обнаженное, освещенное яркими люминесцентными лампами тело Кудэра лежит на длинном белом столе. Высокий худой человек с пропитым лицом подходит к столу. На нем замусоленный белый халат, поверх халата – клеенчатый фартук, заляпанный коричневатыми пятнами. Рядом на небольшой тумбочке разложены какие-то инструменты.

Человек надевает на руки резиновые перчатки.

– …по самому по краю… я коней своих нагайкою стегаю, погоняю, – тихо-тихо мурлычет он себе под нос, разрезая Кудэра чуть ниже шеи, поперек – от левой ключицы к правой.

А потом вдоль – от груди до лобка, аккуратно огибая пупок.

– Чуть помедленнее, кони… чуть помедленнее… – с хлюпающим звуком он погружает свои трясущиеся руки в перчатках внутрь Кудэра, – в-вы тугую н-не слушайте плеть… нно что-то кони мне попались… Хроническая пневмония, практически полностью поражена правая доля легкого…

Человек спокойно ковыряется, что-то ворошит там, внутри. Перепиливает, протыкает, цепляет зажимы. Вытаскивает наружу. Распихивает, разливает по большим прозрачным посудинам.

– Я коней напою-ю-ю, – хлюп, хлюп, – я куплет допою-ю-ю… Хоть немного еще постою-у-у на краю-у-у… Явления гепатита в печени… Селезенка умеренно увеличена… Язва двенадцатиперстной кишки… в стадии обострения… меня пушинкой пум-пурум-пурум с ладони… и в санях меня галопом повлекут парам-парам-па-а-ам… Сепсис в подострой форме… Общая гнойная инфекция на фоне предположительно обширного ожога кисти левой руки… Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони… хоть немного, но продлите путь к последнему приюту-у-у… Покойный, безусловно, умер естественной смертью… М-да… Непонятно, как он вообще ухитрился столько прожить… э-э-э… в таком состоянии…

Вода снова чернеет, и голос говорит мне:

– Это был твой первый вопрос. Задавай второй.

– Где я нахожусь?

– Разные народы зовут это место по-разному. Но если не углубляться… Мост, на котором ты сейчас стоишь – и долго еще будешь стоять, – называется Калинов. Река, в которой ты только что искупалась, – Смородина. Точнее – Черная Смородина. Это река с мертвой водой. Она разделяет два берега – Явь и Навь. Вот такая у нас география… Так что – милости просим. Здесь ты и будешь ждать. Это был второй вопрос. У тебя остался последний.

– Чего я буду ждать?

– Ты будешь ждать, пока придет твой муж. А потом вы вместе пойдете в Убежище. Так хочет Мальчик. А пока тебе не дадут здесь скучать… Будут развлекать – но и пугать немножко.

– Долго все это продлится?

– Ты уже задала свои три вопроса. Но… так уж и быть – я отвечу и на этот. Долго ли, коротко ли – это смотря с какой стороны посмотреть. Со стороны Яви – долго. А со стороны Нави время идет по-другому. Здесь все – теперь. Все просто теперь.

Мне не страшно. Не грустно. Не больно. Мне просто очень, очень холодно.

– Теперь я выполню три твоих просьбы, – говорит голос. – Если это в моих силах. Чего ты хочешь?

Я говорю:

– Мне хочется увидеть тебя.

– Смотри.

Какой-то мужчина выходит из леса, быстрой походкой приближается ко мне. И говорит:

– Привет.

У него усталое, очень худое, бородатое лицо. Я узнаю его.

Однажды я его уже видела. Мы познакомились на какой-то фотовыставке. Потом он повел меня в кафе-блинную. Я ела там, кажется, блины с красной икрой и очень много пила. Он заказал себе темное пиво и блины с медом. Но так ни к чему и не притронулся. Зато все время говорил, говорил, говорил… Какие-то хохмы, побасенки, унылые анекдоты. Некоторые я до сих пор помню…

– …Один мальчик увидел объявление: «В нашем цирке говорящий ослик и летающие крокодилы!» Мальчик пошел. И действительно – ослик отвечает на вопросы зрителей, крокодилы парят под куполом цирка. После представления мальчик вбегает за кулисы и видит: стоит ослик, рядом с ним – дрессировщик с кнутом. Потом дрессировщик размахивается и шарах ослика по яйцам, и еще, и еще. Ослик плачет. Мальчик кидается к дрессировщику, кричит: «Как же так? Прекратите! Что вы делаете?» А ослик говорит, грустно так: «Да ладно, мальчик. Это еще что… Видел бы ты, как крокодилов пиздят»… Или вот еще один, Маш, хочешь? Бегут сперматозоиды, друг друга отталкивают. Потом самый первый вдруг останавливается, круто разворачивается и кричит…

Потом мы пошли к нему. Я была очень пьяна. Он был очень болтлив. Через пару часов нам было очень противно – обоим…

– Это не ты, – говорю я, и мужчина передо мной растворяется в воздухе. – У тебя совсем другой голос.