Голод - Нурдквист Лина

Он часто говорил, что любит меня. Я должна буду заботиться о нем до самой смерти, ведь я обещала. Будь нормальной.

В общем, думаю, все произошло именно тогда, когда я стояла, склонившись над изножьем кровати, и слышала позади себя сопение Дага – тогда-то я и забеременела. Таких случаев было не так много. Я стану такой мамой, которая все успевает. Все заводят детей, в этом нет ничего необычного. Но все же. Ведь можно и умереть. То самое блаженство, о котором все говорили. Тревога, страх, выкидыш, плохая мать, ни на что нет сил. Многое могло пойти не так.

Кошке все нравилось, она спала у меня на груди, иногда я просыпалась от того, что мне не хватает воздуха. Стоило мне пошевелиться – и она вцеплялась в меня когтями, как шерстяной клещ. Солнце взъерошило ее толстую зимнюю шубку, она выглядела такой мощной, когда утренние заморозки окрасили в белый цвет траву, в которой она охотилась. Как медведь или женщина каменного века в зимней шубе, идущая на бой, чтобы победить. Любимица Бриккен. Размером как раз на шапку.

Яблоки замерзли на ветках, а обрубок небрежно спиленного ствола хотел качаться вместе с остальными. Когда Руар и Даг, отправившиеся за дровами к крестьянину на другой стороне, срезали путь через лесное озеро, то делали по одному шагу по замерзшей воде, боясь ступить не туда. Я наблюдала за Руаром издалека. Он стучал палкой и смотрел на узоры, разбегавшиеся у него под ногами. Теперь он мог судить, насколько толстый лед. Выдержит ли он. Лед выдерживал, а мой живот рос. Мой рабочий день оставался без изменений. Моя ответственность барахталась в тепле у меня в животе, а я полоскала, терла, чистила, накрывала крышкой кастрюли, волокла мокрое белье и прищепки, и развешивала, развешивала, развешивала, складывала, снова и снова, а работа все не кончалась. Мне хорошо жилось в детстве, теперь я это поняла. В те годы, когда мы могли сидеть рядком на ветки вишни и выплевывать косточки – несколько часов подряд.

Но сейчас все по-другому. По ночам мне снились аккуратно подметенные петляющие дорожки на кладбище – как защита от мертворожденных детей. Во сне мелкие рыбки становились черноглазыми новорожденными детьми, похожими на морских звезд. Они всасывали все тревоги, находившиеся поблизости, и подпитывали их. Постепенно мой живот заполнялся, ребенок начал вытеснять меня. Сердце оттеснилось и стало отбивать сбивчивый ритм где-то под левой подмышкой. Легкие выдавливались, как полиэтиленовые пакеты, прилипли к ключице, им не хватало воздуха. Когда зимняя луна осветила снег на тропинке передо мной по пути домой из магазина, моя тень покачивалась в темноте, как гигантская утка. Острая коленка упиралась в живот изнутри. Даг, похоже, не видел во всем этом ничего необычного, иногда поглаживал меня по животу, а так его интересовала только еда и исполнение его желаний. Как, например, когда я испекла ванильные булочки с маслом и жемчужным сахаром и сложила в пакеты в кладовке, хотя спина сильно болела. Несколько дней я давала каждому с собой в лес по булочке. И вот однажды утром, когда Даг уехал, я решила взять себе булочку и обнаружила, что Даг забрал последнюю. Они двигались по дому как хозяева, он и кошка. Хотя с ней я сумела справиться. Наступило такое холодное утро, когда даже она не хотела выходить, сидела у дверей с круглыми глазами и влажным носом, надеясь переждать непогоду. Тогда я вытолкнула ее на мороз и закрыла за ней дверь. С Дагом все было сложнее. Наверняка все закончилось бы по-другому, не будь он таким, каким был. Помню утро всего через несколько дней после того эпизода с ванильными булочками – накануне я стояла у раскаленной печи и готовила капустный пудинг с картошкой и брусникой, вся вспотела и наконец положила еду в тарелки – поровну нам с ним. Он остался стоять со своей коробкой для еды и смотрел непонимающе, ища своими наивными глазами, где же еще. Потом взял мою тарелку и отложил от меня себе.

– А я что буду есть?

– Ты положила в пудинг слишком мало фарша, Кора. Иначе я не смогу работать.

Закрыв свою металлическую коробку, он засунул ее в сумку. На моей тарелке остался липкий след по ободку.

По лестнице поднялся Руар, держа в руке доеденную до половины булочку с корицей.

– Собирайся, Даг! Нам пора ехать.

– Мать! – заторопился Даг. – Ты можешь и мне подкинуть булочку – у меня в еде маловато мяса, через час уже снова проголодаюсь!

Он ушел вниз. Когда он вернулся, оказалось, что она дала ему три штуки. Даже не заметив мою протянутую руку, он тут же съел одну булочку, а две другие засунул в сумку. Прежде чем он тронулся в путь, я успела приоткрыть его коробку с едой и положит ее вверх тормашками поверх булочек Бриккен.

Когда пришло время, Даг отвез меня в больницу. Мы ждали при свете холодных злых ламп, где стрелки на часах зацепились друг за друга, скрипели, но не могли двинуться вперед. Через некоторое время послышались шаркающие шаги, и женщина в белом халате с огромными подпрыгивающими грудями отвела нас в родильный зал в конце коридора. Мне досталась жесткая кушетка, стакан с соком и трубочка. Дагу снаружи налили кофе. Схватки сменяли друг друга, я потела, прихлебывая сок в перерывах между схватками. Часы на серой больничной стене тикали и тикали – к полудню боль изменилась. Я падала в темноту, голая, а незнакомые лица смотрели на меня. Даг пил кофе, избавленный от всего. Перерывы становились все короче, я не успевала отдохнуть, не успевала отдышаться. Боль вгрызалась в тело. «Все в точности так, как и должно быть, – сказала акушерка. – Очень хорошо, замечательно, лекарств не нужно». «Скоро родится малыш», – сказала она. И ушла. Все ушли. Осталась только боль. Она отдавалась по всей длине ног, сжимала стальной хваткой таз, ударяла в позвоночник. Прошла целая вечность. И еще одна.

Как раз перед тем, как ему дали имя, когда его все еще звали Малыш, он молчал. Тишина – как резкий запах, когда ты его не желаешь. Я ждала, не решаясь вздохнуть. Воздух был полон тепла от моего тела, крови и сосредоточенности. И вот раздался звук, словно котенок замяукал. Тут появился Даг, уронил слезу, назвал его Бу, погладил пальцем по щеке и уехал домой к своим, чтобы рассказать. Казалось, кожа у Бу дана ему на вырост, тельце птичье, кулачки сжаты. Пальчики у него сморщились от воды внутри, чтобы лучше хвататься, цепляться за меня.

Любовь, о которой я так мечтала. Она уже здесь, она теперь наша?

Он лежал, скрючившись, похожий на лягушку. Когда он проснулся, его глаза показались мне глубокими, как сказочные колодцы.

Позднее, когда мы вернулись домой, я часто сидела возле его колыбельки по ночам, глядя на него, пока он спит.

Спи спокойно. Спи спокойно.

Даг его обожал. Любил его больше, чем меня. У них появился общий язык – гуление и лопотание. Руар подарил Бу золотое кольцо, изготовленное на мужскую руку – думаю, свое собственное. На нем было написано «Тронхеймская епархия». Когда я спросила его про надпись, Руар только пожал плечами.

Руар тоже полюбил Бу. Любил он и Дага. И Бриккен.

Руар и Бриккен. Он всегда порывался встать, когда она входила в комнату, делал паузу, прежде чем произнести ее имя, словно собирался сказать нечто важное. Она была его спутницей жизни. Он – ее спасителем. А я – всего лишь глазами стороннего наблюдателя.

Помню, как-то раз воскресным утром я пошла вместе с ним гулять, катя перед собой коляску – я была такая уставшая, хотела спать, тосковала по лесу и мечтала убежать подальше от этого леса. Мы прошли довольно далеко по дороге, когда я сказала ему, что он, наверное, считает Бриккен красавицей.

– Как ты сказала, красавицей? – переспросил он. – Наверное, так и есть. Она прекрасна внутри, хотя и стала суровей от всего, что ей довелось пережить. Но у каждого из нас внутри есть и красота, и кишки.

При этом он выглядел так, как иногда на кухне, когда пытался спрятаться за кроссворд. Я дала этим словам отзвучать в воздухе. Решила сменить тему.