Честь - Гумер Баширов

— Ладно, джинги, я спозаранку, вместе со стадом встану.

Ильгизар уперся веслом о песок и оттолкнулся от берега.

— По дороге зайди к Сумбюль! — крикнула Нэфисэ вдогонку Ильгизару. — Пусть раненько побежит в Яурышкан, как бы воробьи пшеницу не поклевали... Ну, счастливо! Ты там на берегу не замешкайся, опоздаешь.

— Нет! — ответил Ильгизар, ловко взмахивая веслами.

Нэфисэ постояла, пока лодка не дошла до середины Волги, и повернула обратно к косарям.

С начала сенокоса прошло уже более недели.

— Мы нынче поголовье скота увеличиваем, нам корма потребуются! — теребил Тимери районных руководителей и добился расширения сенокосных угодий. И хоть теперь была уйма работы, колхозники справились с ней. Дожди — и те не помешали! Женщины косили, детвора, вроде Ильгизара, ворошила, сушила сено, а кто постарше— сгребал его в копны, метал стога. Завтра все кончат, а к вечеру можно будет вернуться в деревню.

Довольная ходом работы, Нэфисэ, не торопясь, пошла кружной, пролегшей вдоль берега тропкой.

Щедрое июльское солнце, целый день усердно сушившее сено на широких волжских лугах, устало от дневных хлопот и теперь, осветив оранжевым светом низенький лесок на крутом берегу, клонилось к закату. Ленивые волны пенным кружевом всползали на песчаный берег и с тихим всплеском скатывались обратно; всползали и скатывались. Вся Волга — от того, далекого берега, повитого голубым туманом, до этого, низкого, на который так легко набегали волны, — плавно качалась всем своим могучим телом и величественно несла свои воды в тишине наступившего вечера.

Нэфисэ поднялась выше. Без края, без предела лежали перед ней заливные луга, а на лугах теснились бессчетные копны, за кустарниками вились синие дымки костров. Где-то в стороне тарахтела косилка, позвякивали колокольчиками стреноженные кони, а ломкий мальчишеский голос тянул песенку:

Поет соловушки дитя,Дитя соловушки поетСреди густых кустов,Своей деревни я дитя,Живу среди цветов.

Вот показался большой серый пароход. Прорезав золотой столб закатных лучей, он пошел прямо к пристани напротив и протяжно загудел. Постояв у пристани с минуту, он зафыркал, вздыбил белые волны и повернул обратно.

Долго смотрела Нэфисэ вслед пароходу, который, сердито хлопая плицами колес, плыл вниз по Волге. В такой же летний вечер, на этой же пристани провожала она в прошлом году Газиза. Кто мог подумать, что это было их последнее свиданье? А теперь даже родители Газиза стали незаметно примиряться с его смертью.

Нэфисэ шла по узенькой тропке, то заплетая, то расплетая косу. Она внимательно смотрела на золотисто-желтые вершины гор, освещенные закатными лучами солнца, на реку, которую уже укрывала голубоватая пелена тумана, на луга. Но нечем было утешиться растревоженному сердцу. Цветы и травы, еще утром радостно тянувшиеся нежными венчиками к солнцу, скошенные, увядали под ногами. «Так же увянет и молодость моя!» — подумала она вдруг.

Нэфисэ внезапно вспомнила: когда она, собираясь на покос, надела свое белое вышитое платье, свекровь тронула рукой голубые цветочки на нем и угрюмо сказала:

— Думала, будешь беречь его, как память о Газизе... Ну ладно, делай как знаешь...

Упрямый, корыстолюбивый характер отца с детства так удручал ее, что она вздохнула полной грудью, когда перешла в дружную семью мужа. Со смертью Газиза рухнули все мечты о счастливой жизни в его доме. Нэфисэ обидно было, что ласковая мать Газиза, которая радостно подстелила ей под ноги коврик, когда она впервые входила к ним в дом, превратилась теперь в придирчивую, ревнивую свекровь.

Нэфисэ уже дошла до границы сенокосных угодий Байтирака и Аланбаша. Вдруг трава зашуршала, и она увидела Зинната, спускавшегося к Волге с полотенцем на плече.

Встреча с Зиннатом ничуть не смутила ее. «Очень хорошо, — подумала она. — Надо раз и навсегда покончить с этим. А он, кажется, теперь не такой кислый. Наверное, с Гюльзэбэр характерами сошлись. Что ж, совет да любовь!»

— Мы вроде не здоровались с тобой сегодня... — сказал, останавливаясь, Зиннат.

— А если и здоровались, думаешь, второй раз и руки нельзя пожать? Ну, когда послушаем твой концерт?

Нэфисэ шутила, а в глазах у нее было столько печали, что джигит встрепенулся. «Самое время!» — решил он.

— Концерт?.. Да время ли сейчас для концертов. Ведь к Волге подходят...

— По-моему, в такое время и нужен концерт...

— И Гюльзэбэр настаивает. Что ж, поиграю вечером.

— Ага, значит, пошел прихорашиваться? Потороплюсь и я. Надо будет занять получше место, в первом ряду.

Однако Зиннату почудилось, что она вовсе не торопится, что за шутками много невысказанного. И он взволнованно заговорил:

— Ах, Нэфисэ, что мне сделать, чтобы ты поверила?.. Сердце, что ль, вынуть и показать? Зачем молодость свою губишь? Скажи одно лишь слово! Скажешь: «Подожди!» — и я буду ждать до осени, до зимы...

Зиннат заглянул в глаза Нэфисэ и задохнулся от радости. Глаза ее, казалось, лучились ласковым светом, совсем как прежде, в девичью ее пору. Зиннат стоял перед ней, скручивая в руках полотенце, боясь поверить своему счастью.

Но уже в следующий миг Нэфисэ стала другой. Она спокойно отогнала веточкой мошкару от лица и смотрела на него равнодушно, как могла смотреть на любого из своих односельчан.

Неужели он ошибся? Неужели ему только показалось?

А Нэфисэ стояла, обрывая листья с ветки, и, кажется, улыбалась.

И только тут увидел Зиннат на лице Нэфисэ выражение такой силы, которая не позволила бы никому подчинить ее своей воле или задеть необдуманным словом. Он понял, что только старая дружба не позволяет ей рассмеяться ему в лицо. Никогда еще Зиннат не испытывал большего стыда.

Все уже было сказано, говорить было не о чем, но растерявшийся Зиннат, боясь, что Нэфисэ уйдет, не дослушав его, путаясь все больше, продолжал что-то говорить.

Наконец он замолчал. Нэфисэ взглянула на него с укором, однако голос ее звучал мягко:

— Не обижайся, Зиннат. Я не собираюсь говорить то, чего ты ожидаешь. Но скажу тебе свое последнее слово. — Она посмотрела ясным взглядом в беспокойно бегающие глаза Зинната. — Знаешь сам, я тебя очень любила, с ума по тебе сходила. Вернее... мне казалось так... Муки бессонных ночей, проведенных в тоске по тебе, мне одной известны... Но что было, то прошло. Вспышка глупой юности давно погасла. Оно и к лучшему... Сейчас и время другое и я сама другая...

— Все, что ты слышала обо мне, — неправда, Нэфисэ! — выкрикнул Зиннат в страхе, что разрывается последняя нить между ними. — Как могла ты поверить?

Длинные ресницы Нэфисэ дрогнули. «Так ли?» — спрашивали ее глаза.

— Откуда знать? — ответила она, скручивая в пальцах листок. — Я не ходила, не проверяла... Люди говорили, лгать им было незачем. Да и письма твои об этом говорили. А ты, видно, не подозревал, что и у деревенской девушки может быть сердце чуткое... что оно не стерпит обиды... Вот и все... А потом я по доброй воле вышла за Газиза. Он выбирал подругу не по одежде и любил не до первой встречной... Он был человеком большой души, твердого слова. — Нэфисэ сказала это с гордостью.

Зиннат кинул полотенце на плечо и нервно потянул перчатку на левой руке.

— Ну, это уж прошлое, — пробормотал он.

Нэфисэ была поражена его бестактностью. А ведь она собиралась рассказать ему о последнем письме Газиза. Нет, Зиннат никогда не понял бы ни смысла этого письма, ни того, почему она хотела говорить о нем.

— Вот так, Зиннат... — бросила она ему. — Ты стихи Такташа оставь! И глаза мои не «глядят маняще», и ресницы не «источают какую-то силу». Запомни — все это пустое! — И, словно сбросив с плеч тяжелый груз, Нэфисэ быстро пошла от него прочь.

Зиннат стоял неподвижно и широко раскрытыми глазами глядел вслед удаляющейся стройной фигуре, уже мелькавшей теперь далеко в зарослях тала.

3

Все спало кругом, только Волга время от времени вздыхала, словно одолевали ее беспокойные думы, да где-то далеко плакала гармонь.

Нэфисэ долго ворочалась на сене, потом стихла, закинув за голову руки: придется, вероятно, провести эту ночь без сна. Из шалаша ясно виднелись поднимающийся уступами высокий берег и бледная синь неба над ним.

Вот набежали на небо алые тени, вскоре из-за горы огромным красным шаром выплыла луна, и на задумчивую тишь лугов, на темные кустарники заструился ее прозрачный свет.

Вдруг Нэфисэ охватило странное чувство легкости, на душе стало так радостно, что впору подняться и полететь.

А в следующий миг Нэфисэ уже очутилась на берегу Волги. Через всю реку перекинулся изумительной красоты серебряный столб, а по воде рассыпалось бесконечное множество серебряных пятен, и они дрожали и сверкали ярче звезд на небе. Нэфисэ удивленно взглянула на луга. Но не зеленые луга, а серебряное море раскинулось перед ней, без конца, без края, и на этом море в голубом, холодном сиянье луны мерцали изумрудные деревья. Здесь, внизу, было столько света, что он озарял даже густую синеву склонившегося над землею неба, и звезды вбирали в себя этот свет. Любуясь этой величавой красотой, Нэфисэ забеспокоилась оттого, что нет рядом с нею подруг. Но тут она увидела поблизости Гюльзэбэр. Оказывается, девушка кого-то ожидает.