Честь - Гумер Баширов

— Да что ты говоришь? Разве я мог забыть своих? И днем в мыслях были, и ночью во сне снились, — пытался он отшутиться и поздоровался с Гюльзэбэр, чувствуя какую-то неловкость за свою левую руку.

— Ох, вряд ли, Зиннат-абы! — В голубых глазах Гюльзэбэр зажглись искорки.

Зиннат улыбнулся.

— Ты очень изменилась, Гюльзэбэр. А... а... большим начальником стала, да? — спросил он, поглядев на ее гимнастерку и сапоги.

Гюльзэбэр расхохоталась, забавно сморщив маленький нос.

— Уж и начальник! Вожусь тут с ребятишками да подростками.

Она наконец обратила внимание на его руку в перчатке и сразу стала серьезной.

— А как твои пальцы, Зиннат-абы? Двигаются? Или не совсем?

Зиннат с грустью посмотрел на левую руку и пожал плечами:

— А... а... кто их знает... Пока не на что надеяться... Но, может быть...

И рука Зинната и его затрудненная речь сильно огорчили Гюльзэбэр.

— Дикари, изверги! Что сделали, а? — Она взглянула прямо в глаза Зиннату. — А как там, Зиннат-абы, нашим? Трудно очень? Когда же гнать их начнем?

— Когда? — Зиннат опять пожал плечами. — Это, дружок, наверное, только главнокомандующий знает.

Гюльзэбэр быстро огляделась кругом и заговорила шепотом:

— Знаешь, Зиннат-абы, я тоже поеду...

— Куда, на фронт?

— Да, прямо на войну. А не отпустят — убегу... Как ты думаешь? У меня ведь очень зоркие глаза, посмотри! Я могу быть снайпером. В крайнем случае сестрой буду. Я сейчас так зла на них, так зла, что и передать не могу.

Действительно, глаза девушки горели такой ненавистью, что Зиннату вдруг подумалось: почему в нем нет этой силы ненависти? Он дружески похлопал девушку по плечу:

— Иди, Гюльзэбэр, родная, иди! Видишь, я даже радости мщения не испытал. Ты и за таких, как я, отомсти! Ты сумеешь, Гюльзэбэр. Сердце у тебя горячее.

Гюльзэбэр было приятно услышать от раненого солдата такой отзыв о себе. Она торопливо стала рассказывать ему, кто из колхозной молодежи и где воюет, какие они пишут письма, и под конец заговорила о нем самом:

— Знаешь, Зиннат-абы, ты нам очень, очень нужен. Уж не обижайся — я тебя прямо спрошу: на гармонии, вероятно, и сейчас играешь? — Затем добавила почему-то шепотом: — Надо подбодрить наших, развеселить. Сам понимаешь, работа тяжелая, нелегко живется...

Заметив, что Зиннат пристально смотрит куда-то мимо нее, она смолкла и оглянулась. К ним подходила Нэфисэ с метровкой на плече. Гюльзэбэр бросились в глаза яркая красота Нэфисэ, ее длинные косы. Девушка сообразила, что она тут лишняя, и, круто повернувшись, зашагала, поскрипывая сапогами, к Мэулихэ. Присев на корточки у костра, Гюльзэбэр стала усиленно счищать пыль с сапог. Почему-то они сейчас показались ей огромными, неуклюжими, и клок коротких волос, всегда спадавший на лоб, сейчас особенно мешал ей.

Нэфисэ увидела Зинната еще издали и растерялась. У нее вдруг сильно забилось сердце, на лице выступили красные пятна. Она даже рассердилась на себя, но потом взяла себя в руки и, подойдя, сказала просто:

— А я думаю — кто же это к нам заявился? Оказывается, наш солдат... Как доехал?

Спокойствие Нэфисэ совершенно смутило Зинната. Он стоял неподвижно, не зная, удобно ли будет протянуть руку замужней женщине. Но Нэфисэ сама подала ему руку.

— Ну, здравствуй! Как твое здоровье? Как рука?

— Ничего... Я очень рад, Нэфисэ... Вот мы и встретились... На опушке... Здесь так хорошо...

Зиннат не отрывал от нее удивленного взгляда. Где же прежняя Нэфисэ? Где та худенькая девочка, которая провожала его со слезами до околицы? Перед ним была красивая, молодая и уверенная в себе женщина.

Не зная, как и с чего начать разговор, Зиннат беспомощно пожал плечами.

Поражена была и Нэфисэ. Она ожидала увидеть Зинната обозленным, ершистым, а перед ней стоял смущенный, жалкий человек.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Ветер времени рушит каменные горы, иссушает полноводные реки. От гор остаются холмы да взгорки, от рек — глубокие овраги. А от сердечной раны остается неизбывная грусть.

Казалось, грусти не будет конца, казалось, станет она черной спутницей всей ее жизни... Но и от такого недуга нашлось исцеление. Ласковый ветер родной земли обвевал Нэфисэ, добрым словом утешали друзья.

Но самым могущественным исцелителем для нее оказалась работа. День и ночь трудилась она в окружении своих подруг. И думать ей приходилось не о себе, а о них и больше всего — о пшенице.

Тридцать пять гектаров земли вспахали они поперек склона, забороновали в четыре следа, засеяли тракторной сеялкой. Земля лежала мягкая, как пух. Но это было лишь начало. Впереди бригаду ожидали тысячи тревог и сомнений: «Как взойдет пшеница? Не густо ли засеяли? Не ошиблись ли в расчетах? Одним заколосится колосом или двумя?»

Впрочем, Нэфисэ готова была преодолеть любое препятствие, любую помеху.

Прошел день, другой, третий. Всходить пшенице еще было рано. Но Нэфисэ все равно каждое утро приходила в Яурышкан. Ей хотелось первой увидеть молодые всходы.

Однажды ранним утром, придя вместе с Карлыгач в поле, они увидели, что земля стала нежно-сизой, как пушок на грудке голубя, и, переливаясь шелком под лучами восходящего солнца, изменила все вокруг. Нэфисэ и Карлыгач осторожно сели, прислушались, словно они ожидали в этой торжественной тишине чего-нибудь еще более поразительного. Казалось, у них на глазах свершалось таинство природы и они сами слышат, как пробиваются вверх мягкими носиками сизые ростки пшеницы.

Нэфисэ подумала, что, наверное, с таким же волнением ожидает мать своего первенца.

С детским любопытством в широко раскрытых глазах смотрела Карлыгач на всходы.

— Знаешь, Нэфисэ-апа, — зашептала она, — они мне кажутся живыми! Ведь странно, а? И тебе тоже? Правда, правда! А что, если сейчас они все сразу тонюсенькими голосками скажут: «Здравствуйте, сестрицы! Вот мы и родились»? Что бы ты сделала?

Нэфисэ залилась радостным смехом.

— Что же сделаешь, пришлось бы с каждым за ручку поздороваться...

С этой поры пшеница, как младенец в сказке, стала расти не по дням, а по часам. На второй же день она сбросила сизое покрывало и закуталась в бледно-зеленое. Прошло еще немного времени, и весь Яурышкан покрылся ярко-зеленым бархатом.

Теперь, чтоб напоить молодую пшеницу, нужен был благодатный дождь. И он не заставил себя долго ждать. В один из вечеров выплыло из-за леса синее облако, над полями сверкнула молния, раздались редкие раскаты грома, и полил шумный дождь.

Это утро принесло большую радость Нэфисэ. Всходы буйно распустились, будто их окропили живой водой. Но радость оказалась преждевременной. После ливня земля стала покрываться глянцевитой коркой. Еще несколько жарких дней, и земля растрескается, разрывая корни у ростков. Неокрепшие растения могут задохнуться без воздуха.

Нэфисэ, встревоженная, словно мать, у которой опасно заболел ребенок, побежала к агроному. Но этот пожилой человек не любил нарушать свою размеренную жизнь — обходил стороной трудные вопросы.

— Можно бы проборонить... — сказал он. — С другой стороны, боронить сейчас рискованно... Как бы не задеть корни! Тогда совсем плохо будет...

— Что же вы все-таки посоветуете? — допытывалась Нэфисэ. — Ведь если так оставить, пшеница может погибнуть!

— Гм... Как тебе сказать! Бывает, сожмешь зубы и терпишь. Что ни говори, а еще многие проблемы не разрешены наукой. Надо помнить, что нередко сама природа выручает из беды. Да, да! А может быть, еще ничего страшного и нет... Ладно, я сам заеду, посмотрю...

Но агронома в «Чулпане» так и не дождались.

Надо было что-то предпринимать. Пробовали рыхлить почву железной бороной. Но тяжелая борона превращала зеленое поле в черное месиво. Деревянная борона тоже вырывала ростки с корнем.

В эти дни и сам Тимери ходил мрачный, озабоченный. Он подолгу стоял, задумавшись, над всходами, ковырял пальцем твердую землю, и вдруг его осенила мысль:

— Килен, — обратился он к Нэфисэ, — а что, ежели мы граблями пройдемся по полю?

Вертевшийся тут же Бикмулла не стерпел и вставил свое слово:

— Ай-хай, только корни повредите да ростки затопчете... Может, лучше не мучить ее? Оставим на волю божью...

Нэфисэ провела еще одну бессонную ночь. Дальше тянуть нельзя было — пересохшая земля начала растрескиваться.

На заре, взяв в руки легкие грабли, девушки босиком вошли в пшеницу.

Говорят, смелость камни рушит. Затея удалась: корни у пшеницы остались целы, примятые стебли быстро поднялись.

Потом привезли в поле сорокаведерную бочку, к которой кузнец, по указанию Нэфисэ, приделал длинные трубы с отверстиями. Намешали в нее приготовленного заранее удобрения. Когда все было готово, Нэфисэ взяла под уздцы Серко и медленно повела его за собой по полю.