Надежда - Елизавета Абаринова-Кожухова

— А рядом с Дмитрием Смурным еще одна могилка. — И Надя зачитала: — «Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича».

— Не знаю, как у вас, а в нашем… в нашей стране выражение «почил в Бозе» обычно применяется к самым высокородным особам, — сказал Дубов.

— Так оно и есть, — кивнул Дормидонт. — Смиренный инок Варсонофий — это ни кто иной, как Государь Феодор Степанович.

— Ага, ну ясно, — подхватила Надежда. — Должно быть, его свергли с престола и принудительно постригли в монахи?

— С чего вы взяли? — искренне удивился Дормидонт. — Федор был полной противоположностью своему родителю, царю Степану. Царской властью он тяготился, предпочитая проводить время в молитве, а при всякой возможности приезжал в Боровиху и долгие часы просиживал на берегу озера, размышляя о Вечном и Божественном. А когда его старший сын Владимир достиг возраста и навыков, нужных для царствования, Федор передал ему бразды правления, а сам, постригшись в монахи под именем Варсонофия, удалился в один из отдаленнейших и беднейших скитов, где и провел долгие годы в посте и молитвах. Ну а похоронить себя завещал здесь, близ могилы своего брата…

— Какого брата? — несколько удивленно переспросил Серапионыч.

— Ну вот, проговорился, понимаешь, — обескураженно развел руками Дормидонт. — Да ладно уж, дело давнее, чего теперь скрывать. В общем, Митька был сыном царя Степана, но только рожденным вне законного брака.

— Дело житейское, — согласился Дубов. — Но если оставить в стороне давние семейные тайны, то получается следующее: Дмитрий Смурной в течение двенадцати лет жил здесь постоянно и за это время запросто мог перепрятать сокровища. Или даже поделить их на несколько частей и скрыть в разных местах.

— Но для чего? — задался вопросом Серапионыч. — И почему он не передал ценности царю Федору?

— Может быть, Дмитрий считал царя Федора наследником царства, а себя — наследником драгоценностей? — неуверенно предположил Васятка. — Хотя так ими и не воспользовался…

— Или опасался, что Федор, как человек глубоко верующий, поступит с ними «по совести», — добавил Дубов. — То есть вернет в Новую Мангазею.

— Полагаю, что ответов на эти вопросы мы уже не узнаем, — подытожила Чаликова. — Да и не следует нам лезть в чужие семейные дела, к тому же столь давние. Наша задача — искать сокровища.

— И что вы, Наденька, предлагаете? — напрямую спросил Дубов. — Пока что я, к своему стыду, должен признать — следствие зашло в тупик. Может, у вас имеются какие-то свежие идеи?

— Увы, нет, — созналась Надя. — Или есть, но не идея, а так — общие размышления. С чего все началось? С письма, найденного в древлехранилище. И вот я подумала: может быть, в Тереме тоже имеются какие-то рукописи, какие-то документы, пускай даже не имеющие прямого отношения к тому, что мы ищем. Но как знать — вдруг какое-нибудь косвенное указание там можно было бы найти… — Надежда выразительно посмотрела на Дормидонта.

— Понимаю, сударыня, на что вы намекаете, — благодушно сказал царь. — У меня в читальне, опричь книжек, в особом сундуке полно всяких рукописей и писем. Другое дело, что все в кучу скидано, безо всякого порядка.

— Но мы сможем с ними ознакомиться? — гнула Надя свое.

— Да сколько угодно, — щедро махнул рукой Дормидонт. — А коли чего занятного найдете, так мне потом расскажете.

— Расскажем непременно, — пообещала Надежда.

В этот день злоключения преследовали князя Длиннорукого с самого утра. И если исчезновение Петровича, вязкий разговор с Путятой и даже «искусствоведческую» стычку с ваятелем Черрителли князь воспринимал как обычные мелкие невзгоды, без коих редкий день обходится, то происшествие в харчевне вкупе с сообщением Нестора Кирилловича уже выстраивались в некую неприятную последовательность.

Заявившись домой, князь обнаружил, что Евдокии Даниловны на месте нет, и первый вал гнева и раздражения, накопившихся за день, обрушился на неповинную голову княгининой горничной Маши, которая спокойно убиралась в гостиной:

— Чего тряпкой махаешь, только пыль с места на место перегоняешь! Говори, где хозяйка.

— А почем я знаю, — продолжая уборку, ответила Маша.

— Почем знаю, — передразнил градоначальник. — Будто я не знаю, кто первая наперсница во всех ее безобразиях!

Только теперь Маша оторвалась от работы и подняла взор на князя:

— В каких безобразиях? Да вам, сударь, благодарить нужно Господа Бога, что вам такая Евдокия Даниловна досталась — и красавица, и умница, и верная жена!

— Верная жена должна сидеть дома и ждать мужа, — сварливо проговорил князь. — А я как ни приду, никогда ее нет — шляется незнамо где!

— Вы прекрасно знаете, где, — возразила Маша. — По церквам ездит и благие дела творит, помоги ей Господи. — С этими словами она даже благочестиво перекрестилась, не выпуская из рук тряпки.

— Что по церквам шатается, я и сам знаю, — зло бросил Длиннорукий, — а вот что за благие дела она там творит — это еще вопрос!

— И как вам не совестно такое говорить, — не выдержала Маша. — А коли вы опять не в настроении, так ни я, ни Евдокия Даниловна в том не виновны!

— Это мы еще увидим, — зловеще промолвил градоначальник и направился к особой подвесной полочке, где стояла скляночка водки. Такие полочки, шкапчики и погребки были устроены чуть ли не во всех помещениях градоначальнического терема (если не считать покоев княгини), и князь всегда мог «поправиться» прямо там, где его заставала такая надобность.

Однако на сей раз «поправиться» князь не успел — в гостиную вошла Евдокия Даниловна.

— Здравствуй, князь, — поздоровалась она. — Здравствуй, Маша.

Горничная попыталась было подать знак хозяйке — мол, барин не в духе — но князь столь уничижительно зыркнул на нее, что Маша вздрогнула и принялась с удвоенной силой вытирать пыль.

— Ну, что скажешь? — не менее грозно посмотрел Длиннорукий на супругу.

— А что я должна говорить? — пожала плечами княгиня. Она уже почувствовала что-то неладное, но еще не могла понять, в чем дело.

— Говори, где была! — возвысил голос князь.

— В первый раз вижу, что тебя это волнует, — улыбнулась Евдокия Даниловна, хотя и несколько натянуто.

— А ты не увиливай, — не унимался грозный муж. — Отвечай, когда тебя спрашивают.

— Сначала в церкви…

— На Сороках?!

— Нет, ну отчего же? В храме Ампилия Блаженного, а потом в приюте твоего имени, раздавала милостыню сиротам.