Пташка - Уильям Уортон

При этих словах он все-таки отрывается от газеты и смотрит на меня, затем переворачивает страницу, ударяет по ней ладонью, чтобы распрямить, и смотрит в сторону. Дядя Ники — старший брат моей матери. Я бросаюсь к ней.

— Это правда? Он что, действительно продал нашу машину одному из дружков дяди Ники, кому-то из этих гангстеров?

Мать гладит белье в дверном проеме между кухней и столовой. Ума не приложу, почему она всегда гладит именно здесь. Трудно представить себе более неподходящее место, ведь оно на самом проходе. Может, вы и догадаетесь, зачем она так; я, например, догадался. Ей хочется одновременно приглядывать за едой, которая готовится на плите, и в то же время болтать со своим стариком.

Она отвечает на итальянском — собственно, это креденциа, сицилийский диалект. Она всегда переходит на него, когда ей действительно есть что сказать. Это довольно глупо, потому что я понимаю все, что она говорит. Сам разговаривать на этой фигне я не могу, но все понимаю. И они это знают. Она велит отцу отдать мне деньги.

— Да он же не знает, что можно купить на сто долларов. Просто еще раз влипнет в какую-нибудь неприятность. Я положу деньги в банк. Когда они ему понадобятся, он сможет попросить их у меня. И довольно этого, хватит молоть чепуху.

Он меняет ноги местами, открывает и снова закрывает газету. Он любит читать ее сложенной вчетверо, словно едет в метро или в каком-то другом транспорте и не хочет занимать много места.

— Да половина вообще не мои деньги. Половина машины принадлежит Птахе.

Он старается на меня не смотреть. Подходит мать, выйдя из-за гладильной доски.

— Отдай ему деньги, Витторио. Ведь брать чужие деньги называется воровством.

Это опять на сицилийском диалекте. Старик поднимает глаза на мать и пристально на нее смотрит. Похоже, ему нравится быть таким большим дерьмом.

— Я ничего не должен ни ему, ни кому-либо другому. Эта машина моя, записана на мое имя. И я могу продать ее кому захочу.

Он делает паузу, чтобы выждать, пока его слова до нас дойдут. Потом наклоняется вперед и вытаскивает пачку денег. Вернее, свернутую из банкнот трубку, довольно твердую, он всегда хранит их таким образом в боковом кармане, причем большие купюры находятся сверху. Он отсчитывает пять десяток. Стодолларовая банкнота самая верхняя, но он вытаскивает из-под низа свои десятки. Деньги перехвачены у него резинкой — даже не аптекарской, а от трусов. Он протягивает мне пятьдесят баксов.

— На вот, передай это своему дружку с бегающими глазами. Я тебя предупреждаю, он еще втянет в неприятности. У этого чувака с головой не все в порядке.

Просто не знаю, что делать. Вот дерьмовая ситуация. Он опять сворачивает свои бумажки, натягивает на них резинку и сует обратно в карман. В другой руке он все еще держит пять завитых десяток. Я вовсе не хочу их брать. Стою без движения. Мать отворачивается — она сделала все, что могла, и понимает это. Мой старик доконает кого угодно, если возьмется за это как следует. Он смотрит на меня в упор тяжелым взглядом. Он еще не разъярен, но уже начинает заводиться.

— Ах, тебе они не нужны? Ну так не вздумай сказать своему дружку, что я не пытался передать ему его долю за это старое барахло.

И он, перекосившись на бок, тянется к карману. Я понимаю, что если бумажки опять туда попадут, мне их больше уже не увидеть. Я протягиваю руку и беру пятьдесят долларов. Он даже не слишком обращает на это внимание. Просто ворчит что-то вроде того, что я вечно готов его ограбить, и углубляется в газету.

Я срываюсь с места и бегу к Пташке. Когда я заканчиваю рассказ о том, что случилось, он просит меня рассказать обо всем еще раз. Потом заставляет меня снова пересказать отдельные места. Его глаза бегают из стороны в сторону, как сумасшедшие. Я пытаюсь отдать ему все деньги, но он соглашается взять лишь половину. Собственно, он берет две десятки и говорит, что когда я разменяю одну из оставшихся у меня, то возьмет из нее пять долларов. Но думает он явно о чем-то другом.

Он спрашивает, не могу ли я выяснить, кто именно купил нашу машину. Я отвечаю, что это вряд ли удастся. Если этот парень как-то связан с мафией, мы его никогда не найдем. Пташка говорит, что зайдет побеседовать с моим отцом. Прямо самоубийца какой-то. Я, понятное дело, пытаюсь его отговорить. Ведь ему все равно не удастся ничего сделать. Отец его убьет, он и так не питает к нему нежных чувств. Однако Пташку теперь уже не остановишь. Я заявляю, что вместе с ним к отцу не пойду: не хочу ходить весь заляпанный брызгами крови. Но Пташка уже закусил удила и не хочет ничего слышать.

Дверь открывает мать. Обычно на ее лице и так ничего не прочтешь, но тут она как-то особенно неулыбчива. Я стою поодаль, на ступеньке крыльца, и не тороплюсь подниматься. Птаха спрашивает, нельзя ли ему потолковать с моим отцом. Мать его впускает. Я обегаю дом и проникаю в погреб. Оттуда я пробираюсь на кухню. Мать все еще продолжает гладить, стоя в дверном проеме. Затаившись, я слышу голоса, доносящиеся из гостиной.

— Машину обратно? Да еще твою? Че ты хочешь этим сказать?

— Эту машину вы продавать не имели права, мистер Колумбато. Эта машина принадлежит Элу и мне. Мы ее продавать не хотели. Она стоит гораздо больше ста долларов.

— А ну, иди отсюда, щенок. Машину записали на мое имя, и я могу продать ее кому захочу. Пшел. Дай дочитать газету.

Птаха не трогается с места. Я догадываюсь, что мой старик начинает свирепеть. Он притопывает ногой, а это дурной знак. Вроде как если кот начинает подергивать или стучать хвостом. Мать ставит утюг стоймя и наблюдает.

— Мистер Колумбато, не могли бы вы назвать имя человека, который считает, что приобрел нашу машину?

Мой старик его попросту игнорирует. Нога его продолжает дергаться. А Пташка все стоит и никуда не уходит. Старик вот-вот сорвется с цепи. Мать оборачивается и просит увести Пташку, пока отец с ним что-нибудь не сделал. Я не могу сдвинуться с места. Пташка все стоит. Отец, не глядя на него, говорит:

— Слушай-ка, парень. Шел бы ты лучше отсюда, пока я не позвал копов!

— Благодарю вас, мистер Колумбато. Однако я собираюсь сделать это сам. Хочу заявить им о краже автомашины.

Вот так! Старик бросает газету на пол и вскакивает! Пташка даже ни на дюйм не попятился. Мой старик не слишком высокий, Пташка почти такого же роста, как он, однако весит отец раза в два больше. И он трясет кулаком прямо перед лицом у Пташки. Причем трясет настолько сильно, что его зачесанные назад и набриолиненные волосы то и дело подпрыгивают на затылке.

— Ты что, считаешь меня мошенником? Хочешь сказать, я украл это старое барахло?

Пташка смотрит прямо ему в глаза, будто кулака на линии его взгляда нет вовсе. А мне становится интересно, ударит его все-таки отец или нет. А Пташка стоит как вкопанный, даже не шелохнется. Словно врос в пол.

— Я полагаю, вы совершили ошибку, мистер Колумбато. Вы продали машину, которая вам не принадлежит. Поймите меня правильно. Если вы назовете имя человека, который ее купил, я смогу рассказать ему, что произошло, и вернуть деньги.

На какое-то время мой старик просто теряет дар речи. Глаза наливаются кровью. Я хорошо понимаю, что ему хочется схватить Пташку в охапку и выкинуть его за дверь, но у него закрадываются какие-то подозрения.

— Я ж те вдалбливаю, сынок. Парень, что купил машину, никогда не отдаст ее взад. Ежели ты его потревожишь, тебя зальют бетоном и ты враз очутишься на дне какой-нибудь речки.

Пташка продолжает, словно не слышал его слов:

— Если вы назовете мне его имя, мистер Колумбато, я смогу связаться с ним напрямую и не придется обращаться в полицию.

Тут отец начинает свой номер с тыканьем. Он может так сильно ткнуть пальцем в мягкое место пониже ключицы, что тебя точно пулей прошьет. Пташка сносит это невозмутимо и по-прежнему не сходит с места. Как будто старик тыкает его не в полную силу. Тот обалдело смотрит на Пташку, недоумевая. Мне видно, как его рука опускается все ниже и ниже, и я понимаю, что его так и подмывает врезать. Опять эта лабуда насчет неостановимой силы и несдвигаемого объекта.

— Видите ли, мистер Колумбато, у Эла и у меня есть подписанный мистером Шварцем чек о приобретении у него этой машины. Таким образом, официально это наша собственность.

Это уже полный бред. Шварц нам ничего не давал.

— Вы предложили зарегистрировать этот автомобиль и отвезти его на техосмотр, поэтому он на вас и записан, однако вы не являетесь официальным владельцем, ибо ничем не можете доказать, что он был приобретен вами. Эта машина по-прежнему является нашей собственностью. Так что если вы мне скажете имя человека, который ее купил, я просто смогу ему это объяснить.

Мой старик опять садится. Трудно даже поверить. А Пташка стоит, как стоял.

— Уверен, что купивший машину человек навряд ли захочет, чтобы этим делом занялась полиция. Это доставит много неприятностей всем.