Когда боги закрывают глаза - Татьяна Степанова

Он вышел на улицу, сел в машину и закурил. Ладно, подождем Ваню Лыкова здесь. И вовсе не потому, что Катя так настойчиво просила помочь разыскать его. Нет, на пятьдесят процентов именно поэтому, даже на семьдесят пять процентов… на восемьдесят… Но ведь всегда еще остаются двадцать процентов свободной мужской воли, которая диктует… требует…

Мещерский, откинувшись на подголовник, не заметил, как уснул в машине. Ему опять снилась черневая тайга. И то клюквенное болото, в котором они завязли в ночь Грома и Огня, как прозвал ночь падения космического аппарата «Прогресс» великий тубаларский шаман. Он теперь, наверное, вставил красочный рассказ об этих событиях в свою песню у костра, в байки алтайского леса, на которые он так щедр.

И по-прежнему рассказывает туристам о плоде гнева Эрлика, существе ужасном, что выходит, гонимый голодом, на свою кровавую охоту. И пожирает тех, кто потерялся в тайге. Кого так и не сумели найти, спасти друзья, потому что сбились с пути в ночь Грома и Огня и увязли в чертовом болоте.

А потом взгромоздились на БТР и въехали внутрь горы, что неожиданно открылась…

А после и вовсе сели в самолет и улетели… бросив на произвол судьбы…

Тело, что так и не предали погребению…

Ни на суше, ни в море – нигде…

Мещерский проснулся, как от толчка. Словно ему вдруг не хватило воздуха.

Возле машины – темная тень.

Мещерский увидел Ивана Лыкова и сразу его узнал. Лицо такое бледное в свете ночного фонаря, освещающего двор. Иван Лыков заглядывал в машину.

Часы на приборной панели показывали четверть четвертого.

Глава 23

Подняты по тревоге

Катя – с мокрыми волосами, только что из душа, в шелковом топе и домашних шортах – с ногами сидела на диване и в который раз с упоением смотрела «Секс в большом городе». Постаревшие, но все еще милые героини в фильме тянули одеяло каждая на себя. Катя размышляла – а вот каково это в сорок с хвостом выходить замуж за мужчину своей мечты?

Она сделала себе бананово-яблочный смузи – чем не ужин роковой красотки? И с пищеварением потом все тип-топ, бабенки из «Секса» знатоки в таких делах. Затем попыталась представить себе Серегу Мещерского в сорок с хвостом – лохматого и бородатого, уже не расстающегося с очками и нажившего солидный пивной живот.

Нет, нет, нет, никогда. Может, когда-нибудь потом… потом, совсем потом, может, и стукнет сорок лет… тогда уж… может, совсем от безысходности и одиночества…

Тут она вспомнила подружку свою Нину Картвели, вышедшую вторично замуж, за шахматиста. Так вот Нина всегда говорила, что старость им всем – всем друзьям, всей их теплой, когда-то такой сплоченной, а ныне разбросанной временем и расстоянием компании не грозит. Интересно, почему так говорила Нина? И еще вспомнила подружку Анфису – та вообще утверждала, что период от двадцати до тридцати – это целая длинная счастливая жизнь. А тридцать – это вторые двадцать, а сорок – это вторые тридцать, а пятьдесят – это третьи тридцать. И так далее, пока все совсем не закончится.

У Анфисы на все про все – своя собственная арифметика.

– Они ищут лекарство от старости, – сказала Катя, обращаясь к голым землекопам, но грозя пальцем телевизору, показывающему «Секс в большом городе». – А чего его искать-то? Тут оно.

Несмотря на полный событиями день, вечер, несмотря на усталость, спать ей совсем не хотелось. В такую ночь надо садиться в машину и ехать кататься по ночной Москве. Стряхнуть с себя весь этот морок, подозрительность, облачиться в короткое, самое сексуальное на свете платье, распустить волосы по плечам, надеть туфли на умопомрачительных шпильках и поехать в клуб.

Как там у Блока? «И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она…»

Катя соскочила с дивана и тут же ринулась в спальню, на туалетном столике новые духи – ну-ка, капельку…

Потом выдвинула из-под кровати встроенный ящик – там коробки, коробки, и все с новой обувью.

Эти вот туфельки на шпилечке. Надела, потянулась вся вверх, вверх – вот так, изображаем гибкую кошечку, собрала волосы руками и отпустила – пусть струятся шелковой волной.

И тут же вспомнила, как ОН зарывался лицом в ее волосы…

Не Драгоценный, не муж… если бы Драгоценный вот так вспоминался, было бы намного легче все это переносить, хранить в себе так долго.

ПОДИТЕ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ! Я САМА…

Звонок на мобильный.

Нет, нет, нет чудес на белом свете.

Звонок звонит.

Нет чудес. Давно кончились.

Звонок.

А вдруг?

– Алло!

– Екатерина, не спишь еще?

– Федор Матвеевич?

– Мигом одевайся и спускайся, я в машине у твоего подъезда.

– Но, Федор Матвеевич…

Катя озадаченно глядела в зеркало. Пое-е-е-дем, красо-о-о-отка, кататься, давно я тебя поджидал…

С тех пор как старику Гущину при задержании в сердце угодила пуля, м-да… в сердце, прикрытое бронежилетом… с тех пор, как после этого он признал наличие у него второй семьи и взрослого сына… старика просто не узнать!

– Три минуты на сборы тебе даю, я сам не хотел ехать – в гробу я видел Ховринский отдел, и этот хлыщ Долгов мне никакой не указ, но там дело серьезное – дочь вице-губернатора пострадала, ты понимаешь? Хоть Ховрино – это Москва, но к нам уже тоже звонки идут просто лавиной. Телевизионщики уже пронюхали, журналисты. Кто-то информацию в СМИ слил. Ты мне там нужна как официальный представитель нашей пресс-службы!

– Федор Матвеевич, я сейчас, только оденусь, – Катя ничего не понимала.

Черт, они ведь подняты по тревоге! Что произошло?!

Она напялила джинсы, прямо на шелковый топ натянула худи с капюшоном, схватила сумку, где всегда полный набор репортерский, ключи, сунула ноги в…

Лишь в лифте она поняла, что на ней новые дорогущие туфли на шпильке – те самые.

Полковник Гущин сидел в служебной машине вместе с шофером.

И они втроем покатили по ночной Москве в Ховрино. Район столицы для Кати малознакомый.

А вот полковник Гущин Ховрино знал хорошо, так как оно граничило с подмосковными Химками – с Левым берегом, и если что случалось там, оба подразделения работали сообща. Гущин по дороге строил планы: мол, во первых строках сразу к начальнику, его тоже вызвали по тревоге.

Но когда они добрались до здания ховринской полиции, все планы Гущина рухнули.

Двор перед зданием, несмотря на поздний час, забит машинами. Катя насчитала сразу пять (!) автобусов телеканалов, толпа журналистов буквально штурмовала двери.

Они попытались пробиться внутрь – куда там! Телевизионщики с аппаратурой наперевес ломились внутрь, нещадно толкаясь, вздымая над головами, как пики, микрофоны на шестах, окутанные мохнатыми шерстяными чехлами.

Чуть в стороне от давилки Катя узрела спецагента Августа Долгова, он успел переодеться и, видимо, тоже был поднят по тревоге, потому что в спортивном костюме и кроссовках выглядел как яппи, выскочивший на вечерний марафон «до уголка».

Тут, взвизгнув тормозами, остановилось желтое такси, и из него вышла Ева Ершова – со своей вечной увесистой сумкой через плечо, но тоже в спортивном костюме и в косынке на голове, прикрывавшей – Катя поклясться была готова – бигуди!

– Что происходит? – спросила Ершова. – Август, что это, зачем здесь все эти люди? Телевидение?

– Что-то случилось, и в результате пострадала дочь вице-губернатора, – Гущин оглядывался. – Убийство, что ли? Словно кипятком ошпаренные все. Но как быстро пресса пронюхала, сразу видно, кто-то информацию в отделе слил, вот они и набежали – сенсация. Ну-ка все за мной, тут вход со двора у них через изолятор.

И он повел их в обход. О, знали бы они, чем чреваты вот такие «обходные» маневры!

В запертую железную дверь изолятора пришлось долго стучать, барабанить, буквально колотить, пока им не открыл дежурный. Гущин сунул ему под нос удостоверение, Август Долгов сунул свое, Катя ухватила Еву за руку и потащила за ними.

– Я только вернулась из театра, мы билеты на работе покупаем, такой спектакль в студии Крымова классный, потом покурили в кафе, и я домой – вымылась, решила накрутиться, а то волосы не лежат, утром феном просто мука с ними, – бормотала Ева Ершова, то и дело поправляя очки. – И вдруг звонок. Август! И телефон мой откуда-то узнал, ну да они все знают. Сказал, надо опять срочно ехать, и продиктовал адрес в Ховрино. А тут что-то невообразимое просто.

И точно – из ИВС они поднялись в дежурную часть, а там яблоку негде упасть. Сотрудники полиции пытались урезонить прорвавшихся внутрь телевизионщиков, кричали: немедленно покиньте помещение! Но куда там. Целая толпа журналистов окружила парня в бейсболке – одетого как турист, но грязного, в известке и пыли, и девушку-блондинку с растрепанными волосами и пятнами крови на джинсах, на куртке, на руках.

– Отвали! – визжала она, отпихивая от себя микрофон на шесте. – Отвали, урод! Никого мы там не убили в Амбрелле, это нас что-то пыталось убить, гналось за нами! Говорю вам, я видела ЭТО, как вас! И я не вру, и я не сумасшедшая! Папа, папа, наконец-то! Увези меня отсюда скорее!