Таежный бродяга - Михаил Демин

— Бонжур, гражданин начальничек, — объявил я, — как спалось? Мне, например — плохо. Я же понимаю, зачем вы меня вызываете. Но предупреждаю сразу бейте не сильно! У меня от битья выпадает кишка… Я только ласку принимаю, только ласку! Мне ее с детства не хватало. Моя несчастная, бедная, глупая мать…

И тут я увидел мою мать.

Она сидела сбоку от стола — у стенки — в каком — то тигровом плаще, с огромной лакированной сумкой на коленях. Рядом с ней помещался незнакомый мне военный, в полковничьих погонах. Оба они поворотились теперь ко мне. И во взгляде матери я уловил изумление.

Капитан Прудков — он стоял в глубине комнаты, покуривая и теребя усы, — сказал, прерывая мою тираду:

— Бонжур, бонжур! Настроение, я вижу, переменилось. Что ж, это неплохо. Тем более, что и обстоятельства тоже несколько меняются…

Мать поднялась медленно — шагнула мне навстречу. Лицо ее задрожало, губы поджались, кривясь. Сейчас же полковник, вскочив со стула, проговорил — учтиво тронув ее за локоть:

— Успокойтесь, прошу вас! Все ведь уже улажено. Остались небольшие формальности — они не займут много времени. Я сам за всем прослежу. Можете так и передать Никульшину.

Затем он подошел к Прудкову — о чем-то быстро, коротко потолковал с ним. И удалился, поскрипывая сапогами.

— Ну, здравствуй, непутевый, — сказала мне мать.

— Здравствуй, — сказал я. — Вот не ожидал!

— Ты какой-то странный сегодня. — Она внимательно оглядела меня, — что с тобой?

— Тут поневоле будешь странным, — проворчал я, пожимая плечами. — Еще бы! Схватили, кинули в камеру. Мотают новый срок…

— Больше уже — не мотают, — сказала мать. И всхлипнула, уронив на плечи мне руки. — С этим кончено… С этим кончено… Ты — свободен.

— Свободен?

— Да, да!

— Так чего же ты плачешь?

Я сказал это хрипло, с перехваченным горлом. И почувствовал вдруг, что у меня самого как-то странно защипало в глазах… Ах, никакой я был не прежний! Разве так бы я реагировал в былые годы? Что-то явственно изменилось во мне за последнее время, изменилось необратимо. Потеплело, отмякло, оттаяло… А может, я просто — ослаб?

— Ты думаешь, это все было — легко? — сказала мать, улыбаясь сквозь слезы. — Сколько пришлось волноваться, звонить!..

В этот момент Прудков сказал — деликатно кашлянув за нашими спинами:

— Разрешите…

И потом, когда я обернулся:

— Значит, так. Дело ваше приостановлено. (Теперь он говорил со мной — на "вы"). — Вы свободны… Но! — Он поднял палец. — Есть одно «но». По решению выездной сессии железнодорожного трибунапа в Конотопе, в 1947 году, вы были приговорены к шести годам лишения свободы с последующей трехлетней ссылкой… Так вот, теперь вам надлежит немедленно выехать отсюда и возвратиться к месту поселения, в Абакан, в Хакасскую автономную область. У нас имеется специальное указание прокуратуры… Дело ваше приостановлено — но полностью не закрыто. Имейте это в виду! При повторном нарушении ему будет дан законный ход. И тогда уже вас не спасут никакие протекции и связи. Сейчас вам предоставлен как бы последний шанс — так постарайтесь им правильно воспользоваться… Вот так. Надеюсь, все понятно?

— Понятно, — сказал я, — чего уж там…

— Подойдите-ка.

Я подошел — и он вручил мне какую-то бумагу. Это был печатный бланк, на котором значилось: "Я, нижеподписавшийся, (такой-то) обязуюсь покинуть пределы города Москва в течении двадцати четырех часов".

— Ознакомьтесь с текстом, — сказал Прудков, — и распишитесь. И учтите: этот документ обретает силу и вступает в действие с того момента, когда проставляется подпись.

Рука моя, с зажатым в ней пером, невольно дрогнула при этих словах. И подпись получилась неуверенная, какая-то жалкая.

— И еще учтите, — добавил капитан, пряча бумагу в стол. — Нарушение данного обязательства расценивается, как уголовный факт. Таким образом, вы — если рискнете на это — к предыдущим двум пунктам добавите новый… А три — это уже круглая сумма! Это весомо! — Он усмехнулся в усы. — Закон — наш Бог. А Бог, как известно, любит троицу.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

— Послушай, что же произошло? — спросил я, когда мы вышли на улицу.

— Это долго рассказывать, — сказала она. — Но, в общем, спасибо Казину; он позвонил мне сразу, в тот же вечер… Все началось — с него…

— Казин? — воскликнул я, — вот как! Ну, молодец, старичок. — И тут же я устыдился, раскаялся, вспомнив о былых своих сомнениях. — Не подвел все-таки, не предал… Он показался мне тогда каким-то очень уж перепуганным.

— Нет, нет, он сделал все, что мог, — сказала мать. — Перепуганным, может, он и был… Даже наверняка — был! Но тем не менее… Позвонил мне. И моментально — еще одному писателю, когда-то тот работал в органах, а теперь — известный прозаик, лауреат. А потом они оба связались с Никульшиным.

— А кто этот Никульшин?

— Есть такой прокурор, — пояснила мать, — человек заслуженный, орденоносец, вообще — с большими связями. — Она коротко передохнула, поправила прическу. — Никулыпин долго со мной разговаривал… Между прочим, он обронил одну странную фразу. "Раньше, — сказал он — я вряд ли бы смог помочь в таком деле. Теперь — немного легче." Не знаю, что он имел в виду. Но, как видишь, помог! Я еще и сегодня утром у него была, плакала там… Ну почему с тобой вечно что-нибудь происходит?

— Не знаю, — пробормотал я, — так все как-то складывается по-идиотски… А эта нынешняя история вообще какая — то странная. Взять хотя бы случай с ножом! Понимаешь, был у меня финский нож. И они об этот как-то узнали. Но потом, когда пришли с обыском — финяк исчез, испарился… И тут уже я сам ничего не пойму… Не найду объяснения, не могу отыскать!

— Так чего искать, — сказала мать, — чего искать-то? Твой нож — который был в столе — взяла я.

— Ты? — изумился я. — Когда?

— В тот самый день, когда я прибиралась, — готовилась к приходу Казина.

— Почему ж ты мне сразу не сказала?

— А какой смысл? — Она подняла брови. — Ты бы ведь потребовал его обратно — я же тебя знаю… А так — я решила — будет лучше. На всякий случай! И, как видишь, оказалась права.

И она умолкла, сморкаясь и комкая платок. И потом:

— Ты вот все критикуешь меня, — сказала с надрывом, — ругаешь. Дескать я — плохая мать… Я ведь знаю, как ты ко мне относишься! Может я, как мать, и действительно не идеал, не ангел. Ах, я слабая женщина. Но с другой стороны, и ты сам — как сын — тоже не подарочек!

— Да уж ясное дело, — покивал я усмешливо. — Чего там. Мы с тобой два таких монстра, хоть на выставку нас — за деньги показывать…