Говорит Гитлер. Зверь из бездны - Герман Раушнинг

Деньги ничего не значат

Впрочем, деньги здесь ничего не значили. "Деньги у нас есть — столько, сколько мы захотим. Скажите лучше честно, что ВАМ не нравятся наши планы!" — рявкнул на меня гауляйтер Форстер осенью 1933-го, когда я высказал определенные сомнения по поводу некоторых проектов трудоустройства населения (планировалось строительство театра, крытого бассейна, устройство проспектов и современной системы вывозки мусора). Все эти люди, начиная с Гитлера, не имели ни малейшего представления о стоимости денег! Прежде всего, они не понимали разницы между платежными средствами и капиталом. На основании примитивных идей своего хозяина они создали экономическую теорию, заключавшуюся в том, что денег можно "напечатать" сколько угодно — нужно только "держать" цены, чтобы они не повышались.

У меня начались постоянные разногласия с партией. Окончательное решение должен был вынести Гитлер. Каким будет это решение, было ясно заранее.

Но действительно ли представления Гитлера об экономике были столь примитивны? У меня возникло подозрение, что Гитлер намеренно и осознанно разрушал экономические позиции определенных слоев общества. Твердость, с какой он отвергал любую попытку открытой девальвации, прямо противоречила легкомыслию, с каким он не только терпел, но и стимулировал скрытую инфляцию. Гитлер расценивал затратную экономику и скрытую инфляцию как радикальное и действенное средство перераспределения доходов. Может быть, он и не осознавал всего этого. Но инстинкт и крестьянская хитрость и на этот раз позволили Гитлеру выбрать верную тактику.

Гитлер с недоверием относится ко всем, кто пытается учить его экономике. Он думает, что экономисты хотят его одурачить, и не скрывает своего презрения к этой науке. Он не ясновидец, но чувствует, что они превращают простую, в сущности, вещь в сплошные дебри. Он убежден, будто практически — и только практически! — можно подобрать такое соотношение труда, денег и капитала, чтобы исключив спекулянтов и евреев, получить что-то вроде "вечного двигателя" экономики. Наконец, самое главное — убеждением или принуждением, или и тем, и другим сразу, заставить людей поверить своему лидеру. "Ради Бога, не предлагайте ему девальвации или сложных исследований занятости населения", — советовал мне один министериаль-директор перед тем, как я поехал к Гитлеру.

Гитлеру уже доложили о моих требованиях. Он был угрюм и нетерпелив. Уже тогда он не любил слышать ничего противоречащего своему мнению.

"Я же послал к вам Колера. Неужели вы с ним не беседовали?" — такими словами встретил он меня. Колер был так называемым "специалистом по экономике".

"Да, я беседовал с ним, —ответил я, — но мы не поняли друг друга".

"Почему же?" — удивился Гитлер.

Я попытался объяснить ему, что этот "экономист" за все время беседы так и не понял, что находится не в Рейхе, а в Данциге — независимом государстве с самостоятельной валютой. Он не понял, что рейхсмарки для нас — иностранная валюта, и что наша собственная валюта имеет определенные правила обеспечения. Я добавил, что мы создали собственный государственный банк для распространения займов — а это, собственно говоря, уже начало инфляции.

Гитлер снова стал мрачен. "Инфляция! Что такое инфляция! Не говорите мне об инфляции! Главное — чтобы население вам доверяло. Все остальное — чепуха".

Я возразил и попытался рассказать ему о государственном платежном балансе Данцига. Гитлер грубо оборвал меня: "Все эти мелочи меня не интересуют. Не создавайте трудностей Форстеру. Если он хочет строить — ради Бога, дайте ему столько денег, сколько нужно. Деньги НАДО достать. Постарайтесь это понять!"

"Форстер знает, что он делает, — добавил Гитлер потом, уже более спокойным тоном. — Мы должны убрать безработных с улиц. Чем быстрее, тем лучше. Мы не можем позволить себе роскоши долго ждать. Вся ответственность лежит на Форстере. Каждый партиец, должен оказывать ему содействие в его работе. Не создавайте Форстеру трудностей — лучше помогите ему".

Я ответил, что делаю все возможное. Но мм должны регулярно предъявлять обеспечение нашей валюты. А в наблюдательном совете нашего валютного банка есть один поляк. "Когда вы должны предъявлять обеспечение?" — спросил Гитлер. Я назвал ему срок. "И вы не знаете, что вам делать! — возмутился он. — Я распоряжусь, чтобы на время проверок вам одалживали недостающую валюту. Потом вы будете ее возвращать. И вам не понадобится никаких сорока процентов обеспечения. Вы сможете вернуться к двадцати, к десяти процентам".

Я попытался было возразить: "Но ведь это же самый настоящий…" "Обман? — продолжил Гитлер. — При чем тут обман? Что такое обеспечение? Обеспечение — это доверие. Люди доверяют нам и без обеспечения. МЫ — вот настоящая гарантия, а не деньги и не валюта. Наше слово, а не параграфы. А деньги и валюту мы можем вовсе отменить — хоть завтра. Вы меня поняли? МЫ гарантируем. И не приходите ко мне больше с такими элементарными вещами. Политик вы или теоретик? Вы считаете, мы делаем что-то не так? Всю ответственность я беру на себя. Кому вы больше доверяете — мне или вашим глупым параграфам?"

Гитлер прервался, затем продолжил: "Так вот, не создавайте себе проблем. Деньги будут. Пока немецкий народ работает, я ничего не боюсь. Поговорите с Функом, — посоветовал он мне. — Вот у кого никаких предрассудков. И не позволяйте себя обманывать". Гитлер взглянул на меня дружелюбнее. "Зачем вы осложняете себе жизнь? Вы спотыкаетесь на ровном месте. Если бы мы задумались о формальностях — где бы мы сейчас были? Я не принимаю их близко к сердцу. Я готов ложно присягать хоть по десять раз на дню. Какое это имеет значение?" Он снова разгорячился. Я не знал, что ему ответить. Да и что мне было отвечать?

"Не застревайте на мелочах. Берите пример с меня". Гитлер заметил мое внутреннее сопротивление. Он не стал садиться и продолжал, перейдя на приятельский тон: "А что нам еще остается? Что вам дороже: ваша чистая совесть или восстановление Германии? Мы не имеем права думать о себе и своем мещанском целомудрии. У нас есть только наша задача. Если все пойдет не так, как мм рассчитываем — нас просто загонят в гроб; вы думаете, я этого не понимаю? Да, я иду опасным путем. К чему мне заботиться о каких-то там бумагах? Это тщеславные людишки относятся к себе так серьезно, они становятся в позу и говорят: "Моя совесть мне этого не позволит!" Ничего себе! Вам, значит, не позволит, а МНЕ позволит? Уж не считаете ли вы, что вы лучше меня?"