Шах и мат - Олежанский Георгий

Внезапный грохот, разнесшийся по залу магазина, отразившись эхом от стен, ошеломил парня, сбив на мгновение с толку. Но этого вполне хватило: Алексей выпрыгнул из-за прилавка и два раза выстрелил пульками прямо в лицо преступнику. Тот, завизжав от неожиданности и боли, выронил пистолет и схватился за лицо, крича что-то похожее на «я ничего не вижу».

— Аста ла виста!

Алексей ударом по голове вырубил «плохого парня» и направился к холодильникам с замороженными продуктами, где пряталась девушка…

…Гаврилов Алексей прошел на кухню и достал из холодильника упаковку шестипроцентного молока. Сделал два больших глотка, после чего рукавом камуфляжной куртки вытер рот.

— Как он? — негромко спросил подошедший майор Архангельский, кивнув в сторону Разумовского, ковырявшего пальцами в ушах, пытаясь избавиться от все еще стоявшего в голове гула.

— Быстро схватывает, — ответил Гаврилов, — конечно, за такое короткое время всему необходимому не научишь, но кое-какие приемы с пистолетами и «калашниковым» он все же освоил, врасплох его так просто не застигнут.

Архангельский похлопал его по плечу:

— Хорошо, Алексей.

Глава 4

Объект по подготовке РДГ «Бор», несколькими днями позже

«Матрицу» братьев Вачовски Разумовский считал одним из лучших фильмов с Киану Ривзом. И хотя к поклонникам этого актера он себя не причислял, и даже находил его нелепым из-за кривоватой походки, но, определенно, «Матрица» без Киану была бы уже совсем не «Матрица». Но больше всего Серегу привлекала идея фильма о том, что твоя жизнь — это сон, и все происходит в твоем сознании.

Как там говорил Нео?

«Мне не нравится идея невозможности изменять собственную жизнь».

Как верно подмечено! Особенно в действительности. Лежащий на полу Разумовский откатился в сторону, подальше от противника, готового нанести удар прямой ногой. Собрав последние силы, он поднялся и встал в защитную стойку. Тело ломило от ударов, счет которым он уже давно потерял; уклоняться от них становилось все тяжелее. Взгляд замылился, разум отключился, предоставив управление телом инстинктам и чувству самосохранения.

Противником Разумовского был инструктор Марк Крицкий, специалист по боевой подготовке. Молчаливый малый. Так его охарактеризовал Серега после первой встречи, которую Марк неожиданно начал со спарринга. Бой закончился вывихнутой правой рукой и разбитой губой, если не считать многочисленных ушибов.

Марк внезапно оказался за спиной Разумовского и нанес по корпусу три точных удара, от которых Сергей словно подкошенный рухнул на пол. Острая боль пронзила тело и отдалась в пятках. Сергей не знал сколько времени уже отбивался от атак Крицкого внезапно появляющегося, словно призрак, из царившего в тренировочном зале полумраке и так же исчезающего после серии ударов. Саднил левый бок, сильно пострадавший; Разумовский рукавом отер с лица пот. Он чувствовал, что еще парочка таких ударов, и он больше не поднимется.

Необходимо было отключить инстинкты и начать думать головой.

«Так, он хорошо знает зал, физически вынослив, и ему помогает полумрак. А я истощен, воля к сопротивлению практически подавлена. Никаких преимуществ».

Мысли проносились в голове с бешеной скоростью.

С правой стороны послышался шорох. Разумовский подался влево и стал отступать.

Крицкий появился также неожиданно и нанес два удара, нацеленных в лицо. Первый Разумовский блокировал, от второго увернулся, продолжая отступать, пока не уперся в стену.

«Твоя усталость и есть преимущество», — возникла догадка.

Можно попытаться использовать этот фактор против Марка. Надо подпустить его поближе, дав понять, что сил сопротивляться не осталось, а затем сбить подножкой и перевести на болевой…

…Как всегда, помятый, но довольный собой, первым из зала вышел Разумовский, чем вызвал неподдельное удивление майора Архангельского и остальных инструкторов. Следом с понурой головой и чуть прихрамывая, появился Марк, придерживающий вывихнутую левую руку. На щеке Крицкого красовался кровоподтек, нижняя губа была разбита — результат контрольного удара ногой после болевого приема Разумовского.

Разумовский и Крицкий допивали по второй бутылке нефильтрованного пива, предусмотрительно припасенного Марком, разговаривая о многом, но больше о жизни.

— Я, наверное, один из тех, кто попал в органы, можно сказать, случайно, — произнес Марк. — Сам и не помышлял о службе. Собственно, после окончания сверхсрочной в десантуре дал слово — с погонами покончено…

…Вернулся в конце сентября, как раз ко времени уборки поздней капусты, а там и ноябрь не за горами — а значит, можно закалывать свинью. Мамка одна не справлялась, возраст… силы уже не те, что раньше. Вот и решил: настала пора возвращаться домой. Да вот только дом, как оказалось, изменился до неузнаваемости. Некогда тихое и спокойное село, где каждый друг друга братом считал, превратилось в гниющую дыру. Теперь здесь процветали порок, наркомания и алкоголизм. Изменилось абсолютно все: жизненный уклад, ценности, понимание добра и зла…

Когда уходил в армию, провожала вся деревня, каждый сосед положил от себя что-то в кулек. Кто сальца, кто колбаски конской, кто сыра домашнего, даже вареной в мундире картошечки. А вернулся: только одетый в лохмотья, еле державшийся на ногах от перепоя и дрожащий, словно молодая березка на ветру, пьяница и окликнул, когда сходил с автобуса на остановке.

— Служивый, — хрипел он, — подкинь на хлебушек червонец.

Присмотревшись, узнал в этом подобии человека дядю Николая, некогда державшего самое большое стадо коз. Эх, какое молоко давали его козы — сладкое, с легким привкусом луговой травы. С краюшкой белого хлеба — просто песня, как таяло во рту.

Меня аж всего передернуло, когда, увидев действительность, я вспомнил прошлое.

— Дядька Николай? — не веря своим глазам, спросил я.

Его глаза как-то знакомо блеснули — так они блестели раньше, много лет назад.

— Маркуша? — голос, и без того хриплый, еще больше осип.

Он, приблизившись совсем вплотную ко мне, хлопнул по плечу.

— Дай червонец? — И взгляд его снова затуманился, обезличив и превратив его в обыкновенного пьяницу.

Молча развернувшись, я пошел вниз по улице к своему дому. Дядя Николай силился крикнуть что-то вдогонку, но только неразборчиво хрипел, а потом и вовсе зашелся в кашле.

Когда я вошел во двор дома, мать хлопотала в хлеву, вываливала помои в чан свиньям. Было заметно, как она постарела, наверное, больше не внешне, а внутренне, морально. Да и, понятное дело, сохранять твердость духа и трезвость рассудка посреди царивших анархии и хаоса, как в лихих девяностых, становилось все тяжелее.

Увидев ее, я забыл обо всем на свете, опустил сумку на землю и, переполненный нежностью, произнес, улыбаясь во весь рот:

— Здравствуй, мама.

То-то она удивилась, когда обернулась. Секунду промешкалась, словно прикидывая, сон привиделся ей или нет, а потом кинулась в объятия…

— …какая она была легкая, — сказал Марк, печально улыбнувшись, и тут же потер скулу, расшибленную Разумовским.

— Саднит? — спросил Сергей, довольный победой над Марком.

Крицкий хитро прищурился, на манер Арнольда Шварценеггера.

— Есть такое, — и через мгновение добавил: — непривычное ощущение.

Он открыл третью бутылочку пива.

— Привыкай, — съехидничал Разумовский.

— Прошло, наверное, около двух месяцев, как я вернулся домой…

…к дому подъехали два черных «Прадика». Я тогда крышей занимался над кухней. Она прохудилась и стала протекать. И пока морозы совсем не ударили и снег не лег, взялся залатать. Из машин вышло человек шесть. Старшего приметил сразу: одеждой выделялся. В отличие от остальных, одетых кто во что, этот был в аккуратном и с виду дорогом темно-синем костюме, при галстуке, на ногах — начищенные до блеска ботинки.