Демократы - Янко Есенский

— Понятия не имею. Куда?

— В уборную.

— Я и хотел это сказать.

— А угадайте, чем он там занимался?

— Ну, чем?

Секретарь расхохотался — дело, дескать, известное.

— Вовсе не тем, чем вы думаете, — серьезно продолжал Ландик. — Он зажигал свет, опускал стульчак, садился на него и записывал в служебный блокнот, чтобы не забыть, все, что наговорил подвыпивший жупан. А утром он мог срочно послать «совершенно секретное» донесение в «соответствующее» учреждение. Я по неопытности сначала удивлялся, почему каждое утро кто-то справляется но телефону, на службе ли пан жупан. Оказывается, проверяли, не проспал ли он. Грбика этого я просто не выносил, инстинктивно чувствуя, что он подлец. Я косо смотрел на него, был с ним сдержан, холоден, и меня поражало, что пан жупан общается с ним. Однажды я, видимо, посмотрел на Грбика слишком хмуро, потому что после его ухода пан жупан подошел ко мне и, гладя меня по голове, со смехом сказал: «Не сердитесь на него, Яничко, он лишь исполняет свои обязанности. Контроль, понимаете? Он мне очень нужен: не будь его, там, наверху, может, даже и не знали бы, жив ли я; да я и сам бы не знал, с кем, собственно, общаюсь, хотя общаться не должен, а с кем не общаюсь, хотя и следовало бы; куда я хожу и куда не должно ходить, куда не хожу, но должен бы ходить; что делаю и что не следует делать, чего не делаю, хотя это необходимо. Я не знал бы о самом своем незначительном шаге. Не знал бы, что слишком долго стоял перед витриной магазина Гроссмана, рассматривая всякие деликатесы и консервы, то есть вел себя крайне подозрительно: этим я дал понять, что мне будет приятно, если Гроссман пошлет мне что-нибудь из этих деликатесов, разумеется, в подарок. Я бы не знал, что играл в карты с предпринимателем Ярабым и что выигрыш в двести крон вовсе не такая уж безобидная штука, потому что — кто знает? — Ярабый мог проиграть и нарочно, а значит, это можно считать взяткой. Мне бы и в голову не пришло, что когда я пью чай у фабриканта Шрёттера и его супруга подает мне бутерброд, я тем самым предаю родину, потому что этот Шрёттер постоянно ездит за границу. Я не знал бы, чем дышу, сколько вина и больших кружек пива я выпил, что ем и сколько раз за ночь выходил на двор. С помощью Грбика я узнал, что наш сосед-врач — еврей. А когда я недавно заболел, разумеется, «от чрезмерного употребления алкоголя», я позвал этого врача-еврея, а ведь у нас тут ни много ни мало пять своих врачей-словаков. Чего уж ожидать от остальных жителей, если сам жупан подает такой пример? Я согласен, что негоже было звать еврея, но ведь он живет по соседству, а я занемог внезапно. И потом, почему у этого еврея такое христианское лицо?.. Или вот еще: в одной деревне меня приветствовали пожарные. Играли гимны: сначала «Над Татрой сверкают молнии», а потом «Где родина моя». Я пожурил их за это, но не стал раздувать историю. Знаете, какое преступление, оказывается, я совершил? Жупан замял эту историю с выходкой автономистов!.. И все-таки, Яничко, этот Грбик нужен мне, как кусок хлеба. Не сердитесь на него, я ведь узнаю́ все, что мне нужно, и знаю почти все. Собственно, пана Грбика контролирую я и с его помощью осуществляю свои планы…» — «Как это, пан жупан?» — спрашиваю. Он подсел к моему столику, так, как вы теперь, пан секретарь, и говорит: «Слушайте внимательно!.. Плохое обычно ругают, хорошее хвалят. Но так делают обыкновенные люди; для людей необыкновенных — другая норма: они хвалят плохое, чтобы избавиться от него, и ругают хорошее, чтобы сохранить для себя. Например, я хочу избавиться от плохого служащего и начинаю его расхваливать, в расчете, что его заберут от меня. Есть у меня, скажем, хороший служащий, я не хочу его лишиться, вот и начинаю его бранить. Грбик и я — мы люди не простые и не необыкновенные, мы — самые необыкновенные люди. Мы пошли дальше необыкновенных людей. Я ругаю плохого чиновника, чтобы избавиться от него, а Грбик думает: «А! Ты его ругаешь… Меня на эту удочку не поймаешь! Ты хочешь сказать, что он хороший человек. Вот уж нет! Это — прохвост!» Когда я хвалю хорошего, Грбик думает: «А! Ты его хвалишь! Не проведешь! Хочешь сказать, он ничтожество? Ну нет! Это самый замечательный человек!» Так мы пришли к первому разряду необыкновенных и третьему разряду самых необыкновенных людей, что, собственно, одно и то же. И нет необходимости лгать…» У меня глаза на лоб полезли от удивления, пан секретарь, когда я слушал эти речи. Пан жупан пояснил мне свою теорию на конкретном примере: «Я хотел вымостить площадь Свободы за государственный счет. Советуюсь с Грбиком… Грбик говорит на это: «Ну, конечно. Почему бы нет? Это будет прекрасно». А сам думает: «Это ты-то хочешь вымостить площадь Свободы? Да если бы ты и на самом деле этого хотел, то выступил бы против. Ну, что ж, пусть будет так». Вот и выходит, Яничко, — закончил свою лекцию пан жупан, — что мы с паном Грбиком всегда заодно. Оттого мы с ним такие приятели. Он очень нужный человек, без него мы бы ничего не сделали. Относитесь к нему ласково, будьте с ним приветливы, вежливы. Раз я только «уполномоченный представитель», а он «поверенный в делах», то если вы уважаете меня, должны уважать и его…» Там я многому научился, — похвалился Ландик.

— А конец? Ведь не могло же это тянуться до бесконечности?

Секретаря разбирало любопытство.

— Конец к делу не относится, но вам я могу рассказать. Пан жупан учил меня уважать Грбика, а сам потом так его «уважил»! Но узнали мы об этом только после ликвидации жуп, когда по ним, словно по луже, ударил могучий кулак и мы, как брызги, разлетелись по всей Словакии. Тогда-то я и попал сюда… Так вот, жупан в каком-то городке назначил свидание некоей молодой даме… Тут Грбик был ему ни к чему. Но скорее Ломницкий пик потонет во мгле, чем пан жупан скроется от Грбика. Жупан уже удобно расположился в купе и с наслаждением покуривал сигару, как вдруг откуда ни возьмись Грбик: он-де не может допустить, чтобы пан жупан путешествовал в одиночестве. Возможно, он полагал, что жупан собрался удрать в Венгрию. Жупан, разумеется, не пришел в восторг при появлении Грбика, но радушно приветствовал его: «Это чрезвычайно радует меня, — нас даже смерть не разлучит, мы и в могилу ляжем рядом». Говорит, а сам наверняка прикидывает, как бы избавиться от Грбика… Когда цель его путешествия была уже близка, жупан завел разговор о политике, об автономии: она-де обоснованна до тех пор, пока словаки — пальто, а чехи — рубашка (которая ближе к телу); о гуситах, что нам напрасно навязывают Гуса; о Закарпатской Руси, к которой должны были бы относиться и Кошице и Прешов{58}. И он достиг цели. Грбик поднялся и ушел; куда — известно: записать высказывания жупана. Жупан — потихоньку за ним. Ножиком или чем-то другим он повернул замок в двери клозета и, не прощаясь, сошел с поезда. Он и не подумал предупредить проводника, что в уборной сидит пассажир и его надо выпустить. Как нарочно, в первом классе пассажиров больше не было, и проводник ушел в соседний вагон поболтать с коллегой. Представляете, как звал на помощь Грбик, пытаясь выйти, толкал дверь, пинал, кричал, бесновался, потел, заламывал руки, причитал и в страхе, что его завезут в чужую страну, потерял все записки; но ему и в голову не пришло выломать раму и выскочить в окно. Его завезли куда-то на румынскую границу, и там его обнаружила уборщица… Так на чем мы остановились?.. Да… Это не метод, пан секретарь. Какие уж из нас господа! Куда там! У нас недостает благородства ни тут, ни там.

Он постучал по лбу и по груди.

— Ни в мыслях, ни в чувствах. Это скорее неблагозвучный звон жестяного колокольчика, подвешенного на шею корове, а не малиновый звон колоколов. Не блеск, а сальная свеча, ну и, разумеется, чад и дым.

Ландик встал со стула, за ним поднялся и секретарь.

Прощаясь, Ландик спросил:

— Что же вы все-таки напишете обо мне нашему зеленому тузу?

— Панский дух…

— Вот тебе и раз! — схватился за голову Ландик, обманутый в своих ожиданиях: напрасно, значит, стрелял, отдача сильнее выстрела. — Ради бога, только не это!

— Тогда, значит, «блестящий демагог».

— Пишите «блестящий демагог»; пожалуй, это произведет впечатление. Напишете?

— Напишу, будьте спокойны.

— Сердечно благодарю.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Дисциплинарное взыскание

Дело комиссара доктора Ландика попало в руки главного советника доктора juris utrisque[9] Йозефа Грнчарика.

Во времена больших жуп Грнчарик был заместителем жупана, «большим паном», как он грустно говаривал. Во времена малых жуп его величали главным комиссаром жупы.

«Тогда я был бо́льшим паном, чем сейчас», — пояснял он. Перед этим Грнчарик был главным служным{59} сначала в Поважской Быстрице, а потом в Жилине. «Это хорошая должность, — говорил он, почесывая за ухом. — Но самым большим паном я был, когда служил заместителем главного служного в Кисуцком Новом Месте. А сейчас?.. Эх!»