Торжество жизни - Николай Дашкиев

Но при воспоминании об отце Степану вновь сделалось грустно. Не было отца, не было матери, не было, в сущности и Алексеевки: среди немногих новых домиков там и тут встречались землянки, — они подслеповато смотрели на улицу крохотными окошками.

Вместо родного дома было голое место, заросшее бурьяном, — фашисты, повесив отца и мать, сожгли избу. Степан вспомнил, как полыхала изба, как шипела и трескалась кора на молоденькой иве, посаженной им у крыльца.

Склонив голову, он постоял у развалин своей школы, — ее выстроили за год до войны, ею гордились все в районе. А теперь…

И как всегда, когда становилось очень тяжело, Степан стал вспоминать подземный город, Екатерину Васильевну и Зденека людей, боровшихся за счастье на земле.

Степан потуже затянул пояс, расправил складки гимнастерки, обмахнул пыль с сапог и уверенно зашагал к пруду, откуда доносился мерный стук мотора, говор, песни.

Еще издали он узнал Костю Рыжикова. Не узнать его было невозможно: тот же курносый нос, то же веснушчатое лицо, но каким он стал коренастым, большим! Костя стоял у автоцистерны, время от времени постукивая по ней палочкой, чтобы проверить, не наполнилась ли она водой, и, смешно жестикулируя руками, что-то рассказывал красивой высокой девушке.

— Костя! Рыжик!.. Здорово! — бросился к нему Степан.

Костя недоуменно оглянулся, потом сжал Степана в объятиях так, что у того захрустели кости, и закричал срывающимся баском:

— Эй, ребята, сюда!.. Степка с того света явился.

Девушка, стоявшая рядом с Костей, недоверчиво посмотрела на Степана и вдруг улыбнулась.

— Степан, ты? Узнаешь? Я — Катя.

— Узнаю, — протянул Степан, делая вид, что помнит девушку.

Вечером, возле колхозного клуба, который уже начали строить, Степан Рогов рассказывал обо всем, что пережил, рассказывал, не приукрашивая и ничего не утаивая.

Вокруг стояла тишина, только вспышки цыгарок да вздохи, раздававшиеся по временам, напоминали, что Степана слушает весь колхоз.

Рогов отдавал на суд четыре года своей жизни и, рассказывая о том, как погнался за антивирусом — никому не нужной ампулкой, наполненной какой-то ерундой, в то время, когда все усилия нужно было направить на спасение людей. Он ждал: вот поднимется кто-нибудь и бросит ему в глаза справедливые, гневные слова. Но колхозники, пережившие оккупацию, знали, что Степан Рогов сделал все, что мог. С искренним участием они расспрашивали о Екатерине Васильевне и Зденеке, беспокоились, узнав, что Степан не смог разыскать девочку — дочь Сазоновой.

Беседа затянулась надолго. Фронтовики рассказывали о славных боях, вспоминали пережитое, а в конце разговор как-то незаметно перешел к колхозным делам.

Степан, не принимая участия в беседе, с интересом следил за колхозниками. Большинство из них были знакомы ему, но теперь он их не узнавал — они стали сдержаннее, увереннее. Даже это неожиданное собрание без президиума и речей казалось Степану необычным.

Он невольно вспомнил, как давным-давно по вечерам отец с матерью садились к столу и говорили о своих хозяйственных делах, — вот так же спокойно, разумно, дружелюбно.

Собрание окончилось уже ночью, но неугомонная молодежь еще долго не отпускала Степана.

Взявшись за руки, парни и девушки шли по селу навстречу рдеющей заре.

Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек;

запел высокий девичий голос, и юношеский ломающийся басок подхватил торжественные слова:

Я другой такой страны не знаю,Где так вольно дышит человек!

Степан был как в полусне. Ему даже не верилось, что это он, многократно стоявший на грани смерти, три с половиной года пробывший в фашистском подземном городе, почти взрослый, седой, вновь идет по улицам родной Алексеевки вместе со своими друзьями.

Как тяжелый призрак прошлого, выплыл профессор Браун, его испуганные блестящие глаза и мрачное:

"Гомо гомини люпус эст!"

Сейчас эти слова звучали столь дико, столь неправдоподобно, что Степан искренне и звонко рассмеялся.

Глава VI

Началось как будто бы с очень незначительного: Петренко зашел в лабораторию и попросил дать отчет об исследовании неизвестного препарата.

Великопольский растерялся. Несколько дней тому назад он заявил, что антивирус Брауна — бессмыслица. Что же ответить теперь? Сознаться, что ошибся? Но исследования еще не окончены. Не окажется ли через день-два, что препарат Брауна лишь временно тормозящее средство? Тогда вновь придется признавать ошибку.

Больше всего Великопольский боялся пошатнуть свою репутацию ученого. Добиться звания профессора, а позже, быть может, и академика, — вот в чем он видел смысл своей жизни. И эта цель казалась близкой. После войны вирусный отдел остался без руководства. Старых вирусологов не было, — институт организовывался заново. Среди молодых наиболее авторитетным и опытным казался доцент Великопольский, его и назначили заведующим отделом.

Великопольского считали энергичным, умным, способным. Но от себя не скроешь: то, что до поры до времени другим кажется талантом, — в действительности есть просто умение использовать в нужный момент тщательно заученные основные научные положения. Кандидатская диссертация далась ему ценой невероятных усилий, что уж говорить о докторской?

Изо всех сил тянулся Великопольский к профессорскому званию, — торопился, горячился, выдвигал гипотезу за гипотезой. Но не хватало ему глубоких систематических знаний: в студенческие годы не приучил он себя к напряженной повседневной работе. В аспирантуре спохватился, но было уже поздно… И теперь он чувствовал: рано ему быть руководителем, нужно засесть за учебу. Однако не хватало мужества заявить об этом, и не хватало настойчивости учиться по-настоящему. Урывками, штурмом он брал какую-либо отрасль науки и лелеял надежду, что именно так можно выйти из затруднительного положения. Дело продвигалось туго, а проклятое самолюбие заставляло становиться в позу непогрешимого. Вот и теперь… Ну что ответить Петренко?

И Великопольский решил: детальный отчет секретарю партбюро он даст позже, после завершения опытов, а сейчас можно обойтись общими фразами о недейственности препарата Брауна. Но Петренко настаивал:

— Какие именно и как именно вы проводили эксперименты?

— Ну… — Великопольский заколебался и назвал первое, что пришло в голову: — Я ввел препарат бешеной кошке. Никакого результата. Правда, возможно впоследствии окажется, что…