Торжество жизни - Николай Дашкиев

Николай Александрович Дашкиев

Торжество жизни

ЧАСТЬ 1. ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

Глава I

Луч прожектора — вибрирующий, упругий, иссиня-белый ударил по рядам колючей проволоки, пронзил всклокоченную тьму и где-то далеко, обессиленный, уткнулся в непроглядную плотную стену дождя. Как бы разыскивая место, где эта стена тоньше и уязвимее, он заметался по горизонту, ощупывая расплывчатые контуры предметов, и вдруг цепко ухватился за что-то движущееся, живое.

В то же мгновение из темноты глухо ударили пулеметы, косые линии трассирующих пуль сошлись в одной точке и долго буравили ее, словно раскаленные тонкие иглы, затем, покорные лучу прожектора, перенеслись правее, к едва различимой опушке леса.

Назойливо завывала сирена. Из казарм выбегали эсэсовцы охранного батальона, слышалась резкая команд? ефрейторов, волкодавы со вздыбленной шерстью рвали поводки, ругались офицеры, — из концлагеря вновь бежала группа военнопленных.

Один из беглецов был пойман сразу. Это его выхватил из спасительной темноты цепкий луч прожектора и прошили пулеметные очереди. Истекая кровью, он все еще полз на восток, когда его настигли псы и начали терзать. Он не кричал, — он до конца защищался тупым самодельным ножом.

Остальных беглецов поймать не удалось. Ливень размыл следы, ветер кружил, сбивал, смешивал раздражающие запахи, и псы, облизывая мокрые от крови и дождя пасти, рвались назад.

Долго еще шныряли солдаты с собаками, долго секли лесную чащу разрывные пули тяжелых пулеметов — все было напрасно: из фашистского концлагеря бежали пять военнопленных.

Среди беглецов был один мальчик.

Имя микробиолога Макса Брауна, ученика Луи Пастера и Роберта Коха, было известно всему миру. По его книгам изучался курс микробиологии в большинстве университетов Западной Европы и Америки. Но в последнее время о профессоре начали забывать. Уже несколько лет Макс Браун не появлялся на конгрессах микробиологов и не опубликовал ни одной работы. Досужие умы измышляли, что Браун, завершая какое-то необыкновенно важное исследование, уехал в Бразилию и живет там инкогнито. Но близкие друзья ученого знали, что в один из ненастных вечеров осени 1938 года в лабораторию Брауна ворвались гестаповцы и увезли профессора неизвестно куда.

Швейцарец Макс Браун полвека прожил в Германии и, считая ее второй родиной, не мог оставаться безразличным наблюдателем гитлеровских злодеяний. Когда вспыхнула война в Европе, он уничтожил свои новейшие, еще не опубликованные труды и заявил, что покидает Германию. Это был протест пацифиста, но Брауна схватили и бросили в концентрационный лагерь.

Не уничтожить хотели Макса Брауна, нет. От него добивались лишь одного: чтобы он отдал свои знания фашизму.

В лагере старика изводили медленно, с холодной методичностью. Главным инквизитором стал бывший ученик профессора Брауна — Отто Валленброт.

С утра до ночи в камере профессора звучала музыка, едва слышная, возбуждающая. Героика Вагнера и Бетховена, лирика Чайковского и Листа разжигали профессора, звали к подвигам, к упорной творческой работе. Он закрывал уши ладонями, бормотал себе под нос какие-нибудь формулы, но сладкая отрава музыки все равно просачивалась в мозг, расшатывала волю.

Когда Браун громыхал в дверь, требуя выключить радио, немедленно являлся эсэсовец с кипой журналов, книг, диссертационных работ. Браун раздраженно смахивал книги со стола, обходил их стороной. Но его внимание обязательно привлекала какая-нибудь обведенная красным карандашом статья.

О, Валленброт прекрасно изучил уязвимые места профессора! Он подбирал научные статьи, касавшиеся тем, которые профессор разрабатывал до ареста. В статьях, даже без ссылок на Брауна, использовались его достижения. А диссертационные работы были столь ничтожными, что профессор Браун мог бы каждую из них разгромить в пух и прах.

— Бессмыслица! Убожество мысли! Детский лепет!.. — профессор раздраженно бегал по камере и сыпал проклятия на головы тех, которые обогнали его, использовав им же полученные данные, или же переврали, исказили его положения.

А Валленброт втихомолку заглядывал в глазок камеры и злорадно улыбался. Теперь можно выпустить на сцену и университетского коллегу Брауна, — пусть внимательно слушает, поддакивая, и капля по капле вливает в мозг профессора сомнение в целесообразности сопротивления.

И, возможно, профессор Браун смог бы сопротивляться еще года два, если бы не ежедневные посещения доктора Пфальца.

Профессор радовался, когда приходил Пфальц, — с ним можно было отвести душу. Браун возмущался Гитлером, нацистской политикой, и доктор — маленький костлявый старикашка, — тревожно посматривая на дверь, поддакивал. За это профессор прощал ему все: работу в концлагере, разговоры о "жизненном пространстве" и о несправедливостях Версальского мира. Брауну казалось, что вся вина за происходящее в Германии ложится исключительно на Гитлера, и всякий, кто ненавидит его, протестует вместе с тем и против нацизма… А Пфальц… Что ж, профессор Браун даже сочувствовал этому перепуганному доктору. У Пфальца большая семья и малая сила воли. Он просто неспособен выступить на борьбу против Гитлера, если бы даже захотел.

Но как ошибался Макс Браун! Опытный психолог и ярый фашист, Пфальц мог надеть на себя какую угодно маску. На этот раз ему выгодно было казаться ягненком.

Пфальц никогда не выражал радости по поводу побед на Восточном фронте — о наиболее сенсационных новостях он сообщал обычно так, что профессор проникался уважением к нему, беспристрастному человеку науки. Доктор говорил о новых лечебных препаратах невероятной силы и прежде всего о пенициллине. Это было какое-то волшебное вещество — даже гангрена излечивалась им без хирургического вмешательства.

Браун тревожно ерзал на койке: ему очень хотелось подробнее расспросить об этом пенициллине, но он, сдерживая себя, ворчал:

— Пусть так, но ведь их, русских, вероятно, даже не подбирают? Пусть гибнут на поле боя, да?.. Да ведь это же преступление!

Пфальц ужасался:

— Что вы, что вы, гepp профессор?! Разве вы или я смогли бы пройти мимо человека — пусть даже врага, — которого мы обязаны спасти?! Русских раненых лечат лучшие германские врачи… Хотите — я добьюсь для вас разрешения работать в госпитале для военнопленных?.. Но все это, конечно, не то, что нужно для нас с вами… Вот — пенициллин!.. Да, пенициллин — действительно чудо!..