Торжество жизни - Николай Дашкиев

Прошло уже три года с тех пор, как Степан попал в этот каземат. Три года, и каждый — как вечность!.. Парню скоро исполнится шестнадцать лет, но никто не дал бы ему столько слишком уж мал он и тщедушен. Лишь глаза — черные, блестящие — и придают взрослое выражение бледному, изможденному лицу.

Угнетают юношу мысли. Угрызения совести терзают его сердце: никак не удается вырваться из этого подземелья. Сколько было планов побега — не счесть! Но все они не стоили ломаного гроша.

Может быть, Степан все же предпринял бы самую бессмысленную попытку к бегству, да запала ему в голову мысль заполучить чудесный антивирус или хотя бы уничтожить весь подземный город. Профессор Браун еще не закончил свои исследования. И Степан Рогов, выжидая удобный момент, настойчиво изучает физику и химию, вызубривает книгу профессора Брауна, юноша хочет любой ценой овладеть тайной антивируса, чтобы передать ее советским ученым.

Ах, как много непонятного в этой книге, как трудно найти в словаре соответствующие слова, как трудно понять, что же именно хотел сказать профессор!

"…Микробы — вечны. Они таковы, какими их создала природа в начале своего творческого пути, когда химические элементы случайно соединились в определенную комбинацию, уже в первый момент проявившую себя жизнеспособной.

…Живую молекулу можно рассчитать как механизм; можно добиться определенного сочетания атомов, составляющих ее, следовательно, можно создать жизнь искусственно. В этом нас убеждают волнующие опыты Стефана Ледюка, создавшего неподражаемые модели живой клетки; мы, преклоняемся перед Литлфильдом и Мартином Кукуком, создавшими "соляные существа"; мы до конца еще не разобрались, что же в сущности представляют собой нашумевшие "радиобы" Беттлера-Берке: механическую модель или же истинное проявление жизни в ее новой форме; но не вызывает сомнения утверждение, что хотя упомянутые ученые и защищали забытую проблему самозарождения жизни, они помогли нам поставить вопрос об искусственном воспроизведении условий, благоприятствующих химическому процессу, адекватному первичному…"

Ах, как много непонятного в этих строках! Что такое "адекватный"? Почему микробы "таковы, какими их создала природа", если существует дарвиновский закон отбора? Какие же это "определенные комбинации?"

Много, очень много возникает вопросов у Степана. Он хотел, чтоб книга профессора Брауна раскрыла ему секрет создания искусственных микробов. Может быть, хоть чем-нибудь удастся помочь профессору. Ведь прошел почти год, как старик рассказал о чудесном антивирусе, а успеха все нет и нет… И уже начинает закрадываться в мозг юноши беспокойная мысль о том, что, быть может, пройдут долгие годы, прежде чем Брауну удастся осуществить свой замысел. А если не удастся? Но Степан подавляет в себе сомнения. Антивирус должен быть создан, и он должен попасть в руки советских врачей!

Степан вновь склоняется над книгой. Скучное, непонятное, нелюбимое он затверживает наизусть, не зная, что почти все, написанное профессором Брауном в этой книге, никому не нужно, давно отброшено передовой советской наукой; не подозревая, что профессор Браун — ученик Пастера и Коха — вместе с ценными познаниями перенял у своих учителей все их ошибки, развил эти ошибки и идет дорогой, которая приводит в тупик.

Юноша не знает всего этого. Он медленно и напряженно штудирует абзац за абзацем, а черная стрелка часов неслышно движется по циферблату. Без пяти четыре. Степан подбегает к приемнику.

Здесь, в подземном городе, в затаенном углу Германии, еще глубокая ночь, а там, на востоке, в родной стране, начинается новый день. Вот еще минута — прозвучит величественная песня, диктор передаст последнюю сводку Совинформбюро, и Степан начнет высчитывать, сколько километров осталось пройти советским войскам до границ Германии.

Но сводку прослушать не удалось. На полуслове оборвалась торжественная песнь о Родине, и зеленый глазок, мигнув последний раз, погас. Степан бросился к приемнику, лихорадочно дергал за проводнички, проверяя прочность соединений. Он все еще надеялся, что можно устранить повреждение. Но вскоре понял — перегорела лампа.

Подавленный и угнетенный, Степан тяжело опустился на стул. В ушах еще звучали гордые, полные светлой жизнеутверждающей силы слова:

Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек.Я другой такой страны не знаю…

Родная страна!.. Всплывали перед глазами безграничные колхозные поля с тяжелыми наливающимися колосьями пшеницы. Слышался торжественный грохот тракторов и комбайнов. Пахло мятой. Звучали песни — хорошие, радостные… По звонким рельсам, громыхая, день и ночь бежали составы, и можно было сесть в любой поезд и поехать куда хочешь: и в солнечную Грузию, и в суровое, манящее Заполярье… Степан не был ни в одном большом городе, кроме Харькова, но он знал всю страну. Пионерский отряд Алексеевской семилетки переписывался с пионерами Москвы, Ленинграда, Тбилиси. Степан не был в столице, но с закрытыми глазами мог нарисовать Кремль. Степан видел Сталина только на портретах, но представлял его так реально, как родного отца. Ему казалось, что когда-то давным-давно товарищ Сталин вошел к ним в дом, поднял его, маленького Степана, высоко-высоко и сказал: "Расти, большевиком, мальчик!"

Может быть, это был сон, а может, так говорил отец, но в то печальное утро, когда вдруг умолк приемник, Степан искал поддержки, лишь теперь поняв до конца, чем был для него голос Родины.

Степан слышал мерное всхрапывание профессора Брауна, слышал, как медленно — капля за каплей — вытекала вода из слабо завинченного крана водопровода — все было как будто прежним, и в то же время изменилось. Мысли стали четкими и определенными.

Нет, не об антивирусе сейчас нужно думать, а о том, чтобы уничтожить вирус "Д"! Уничтожить, забрать с собой профессора Брауна и уйти навстречу Красной Армии.

Степан огляделся вокруг, не спеша вынул ключ из кармана одежды профессора, аккуратно сложил ее, прислушался к дыханию спящего, осторожно отпер дверь и вышел в коридор.

Это было 24 декабря 1944 года.

В главном коридоре огни были притушены, и от этого он казался еще более низким и мрачным. Степан долго выглядывал из-за угла — нигде никого не было видно. Он бесшумно перебежал расстояние до второго перекрестка и свернул в него. Ничего интересного не было и в этом тоннеле. Степан увидел лишь пять дверей да решетку вентилятора-калорифера, откуда мягкой непрерывной струей лился теплый воздух.

Степан верил, что выход из подземного города должен быть: город снабжается воздухом и водой, где-то пролегает канал для антенны радиоприемника; наконец, фашисты, безусловно, приготовили себе на всякий случай запасные выходы.