Лев Толстой в зеркале психологии - Коллектив авторов

– Так же и душа Анны Карениной была в ненормальном состоянии, когда Анна приняла решение покончить с собой?

– Ее подтолкнуло воспоминание о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, и она поняла, что ей надо делать.

«Быстрым, легким шагом спустилась по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.

«Туда» — говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».

Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что сделала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» — проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла. «Смерть!» — подумала она. И такой ужас нашел на нее, что она долго не могла понять, где она, и долго не могла дрожащими руками найти спички и зажечь другую свечу вместо той, которая догорела и потухла».

– К измененным состояниям сознания можно отнести и негативные пристрастия человека?

– Нет, это характер, хотя человек оправдывает себя тем, что есть нечто, что сильнее его. Например, Позднышев утверждает, что он стал тем, что называют блудником. А быть блудником есть физическое состояние, подобное состоянию морфиниста, пьяницы, курильщика. Как морфинист, пьяница, курильщик уже не нормальный человек, так и человек, познавший нескольких женщин для своего удовольствия, уже не нормальный, а испорченный навсегда человек – блудник.

– Если я правильно поняла, измененные состояния сознания лишены символичности – они конкретны и вызывают состояние наслаждения. Они бывают по-своему благоприятны, ибо предоставляют возможность организму справиться со своими внутренними проблемами, иногда радикальными способами. Это может быть алкогольное и наркотическое опьянение, интенсивная мышечная активность, влюбленность, умиление, близость опасности и наличие патологических действий, например, убийства.

– Или гнева, который изменяет восприятие человека в той или иной ситуации. Например, князь Нехлюдов совсем озлился той кипящей злобой негодования, которую он любил в себе, возбуждал даже, когда на него находит, потому что она успокоительно действует на него и дает ему хоть на короткое время какую-то необыкновенную гибкость, энергию и силу всех физических и моральных способностей.

«Пьер хотел что-то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражение она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что-то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.

– Нам лучше расстаться, — проговорил он прерывисто.

– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, — сказала Элен. — Расстаться, вот чем испугали!

Пьер вскочил с дивана и, шатаясь, бросился к ней.

– Я тебя убью! — закричал он и, схватив со стола мраморную доску и неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.

Лицо Элен сделалось страшно; она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!» — таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы Элен не выбежала из комнаты».

– Иногда человека как будто что-то толкает к безрассудным поступкам?

– Позднышев тоже так считал. Он рассказывал, что ему дьявол подсказал: «Ты плачь, сентиментальничай, а они спокойно разойдутся, улик не будет». И тотчас чувствительность над собой исчезла, и явилось странное чувство радости, что кончится теперь его мученье, что теперь он может наказать ее, может избавиться от нее, что он может дать волю его злобе. И он дал волю злобе – сделался зверем, злым и хитрым зверем.

– Могут ли подобные действия быть организованными и целенаправленными?

– Вполне.

«Только бы не вышли теперь», — думал я… Егор надел свое пальто с астраханским барашком и вышел. Я выпустил его и запер за ним дверь, и мне стало жутко, когда я почувствовал, что остался один и что мне надо сейчас действовать. Как — я еще не знал. Я знал только, что теперь все кончено, что сомнений в ее невинности не может быть, и что я сейчас накажу ее и кончу мои отношения с нею. Я боялся только одного, как бы они не разбежались, не придумали еще нового обмана и не лишили меня тем и очевидности улики, и возможности наказать. И с тем, чтоб скорее застать их, я на цыпочках пошел в залу, где они сидели, не через гостиную, а через коридор и детскую».

– Позднышев распалял себя, представляя жену вместе с Трухачевским, реакцию детей, слуг?

– Это было нужно, чтобы начать что-то делать. Он рассказывал, что хотел встать, но не мог. Сердце так билось, что он не мог устоять на ногах.

«Да, я умру от удара. Она убьет меня. Ей это и надо. Что ж, ей убить? Да нет, это бы ей было слишком выгодно, и этого удовольствия я не доставлю ей. Да, и я сижу, а они там едят и смеются, и… „И зачем я не задушил ее тогда“, — сказал я себе, вспомнив ту минуту, когда я неделю тому назад выталкивал ее из кабинета и потом колотил вещи. Мне живо вспомнилось то состояние, в котором я был тогда; не только вспомнилось, но я ощутил ту же потребность бить, разрушать, которую я ощущал тогда. Помню, как мне захотелось действовать, и всякие соображения, кроме тех, которые нужны были для действия, выскочили у меня из головы. Я вступил в то состояние зверя или человека под влиянием физического возбуждения во время опасности, когда человек действует точно, неторопливо, но и, не теряя ни минуты, и все только с одною определенною целью».

– То есть, мышление, как таковое, работало, а способность к разумным действиям – нет?

– Он был под влиянием аффекта – сильной эмоциональной реакции, при которой человек сохраняет способность думать, но эта способность уже практически не влияет на его поведение. Первое, что он сделал, он снял сапоги и, оставшись в чулках, подошел к стене над диваном, где у него висели ружья и кинжалы, и взял кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Он вынул его из ножен. Ножны завалились за диван, и он сказал себе: «Надо после найти их, а то пропадут». Потом он снял пальто, которое все время было на нем, и, мягко ступая в одних чулках, пошел туда.

– Мошенники часто испытывают «восторг надувательства», когда удается обмануть простака, а испытывает ли подобное чувство убийца?

– Возможно.

«Подкравшись тихо, я вдруг отворил дверь. Помню выражение их лиц. Я помню это выражение, потому что выражение это доставило мне мучительную радость. Это было выражение ужаса. Этого-то мне и надо было. То же самое бешенство, которое я испытывал неделю тому назад, овладело мной. Опять я испытал эту потребность разрушения, насилия и восторга бешенства и отдался ему.

Я бросился к ней, все еще скрывая кинжал, чтобы он не помешал мне ударить ее в бок под грудью. Я выбрал это место с самого начала. В ту минуту, как я бросился к ней, он увидал, и, чего я никак не ожидал от него, он схватил меня за руку и крикнул: