Последний вервольф - Глен Дункан

Я вышел из очереди. Мне сопутствовала странная теплая уверенность, что я поступаю верно. Я бросил беглый взгляд на модельного юношу в тренче. Он наконец спрятал мобильный и направился прямиком ко мне, хотя я все еще не был уверен, что он и есть моя гончая. Признаться, свет еще не видел такой изящной походки. Я посмотрел на часы: 12:16. Последний поезд с Глачестер-роуд отходит в 12:30. Даже таким шагом я успеваю. А если нет, всегда можно остановиться в «Кавендише» и на эту ночь избавить Мадлин от моего общества. Хотя это как раз небезопасно: я предоставил ей неограниченную свободу действий в плане заказов в «Зеттере», так что к утру рискую остаться банкротом.

Можно возразить, что это мало похоже на соображения человека, уставшего от предсказуемости, глупости и фальши. Допустим. Но одно дело — знать, что до смерти двадцать семь дней, и совсем другое — понимать, что она может явиться за тобой в следующую секунду. Дать убить себя здесь, в человеческом обличье, будет пошло, неосмотрительно и — хотя справедливости и так не существует — несправедливо. К тому же мой преследователь — явно не Грейнер. Харли сказал, его светлость интересует чудовище, а не человек. Мысль о том, что меня прикончит кто-то иной, а не лучший из Охотников, была невыносима.

Я остановился под уличным фонарем, чтобы раскурить очередную «Кэмел». Внутренний циник не преминул заметить, что этих притянутых за уши доводов вполне достаточно, чтобы оправдать безнадежное, внезапно охватившее меня желание не умирать.

В этот момент пуля, не издав ни единого звука, прошила фонарь в десяти сантиметрах у меня над головой.

3

Когнитивный диссонанс. Одна часть меня еще пыталась уложить в голове факты — хруст, как от разломанного рождественского печенья, облачко пыли, стремительный рикошет — чтобы окончательно поверить: да, в меня только что стреляли. Другая часть меня оставила эти логические игры в дверном проеме банка «Брэдфорд и Бингли» — именно туда я нырнул в поисках укрытия.

Каждому из нас порой хочется иметь такую реакцию, реакцию агента 007. Каждому из нас порой хочется самых невообразимых вещей. Вжавшись спиной в дверь, которая — судя по запаху — служила сортиром для бродяг, я наряду с ожидаемыми мыслями («Ну, вот и все», «Теперь-то Харли сможет опубликовать дневники» и «От нас ничего не останется») обнаружил в голове мысль о том, с какой же головокружительной скоростью финансовые институты — и Б&Б в их числе — рухнули с началом экономического кризиса. Рекламу банков и строительных компаний продолжали крутить даже через недели после того, как от этих концернов остались лишь названия в отчетности. Глядя на даму в зеленом пиджаке и черном котелке, в чьей улыбке объединились сексуальное и финансовое ноу-хау, многие просто не могли поверить, что компании, которую представляет дама, больше не существует. Я видел это раньше, видел смерть всякой уверенности. Я был в Европе, когда Ницше и Дарвин провозгласили смерть Бога, и в США, когда обвал Уолл-стрит оставил от американской мечты лишь сломанный чемодан и пару изношенных ботинок. Особенность нынешнего мирового кризиса лишь в том, что он совпал с моим собственным. Повторяю: я не просто не хотел, я действительно больше не мог жить.

Очень удобно произносить подобные вещи, дрожа от благородного негодования — ровно до тех пор пока над головой не начнут свистеть пули. Второй бесшумный выстрел выбил фонтанчик кирпичной крошки из стены Б&Б. Серебро? Если нет, мне нечего бояться, но проверить это можно только одним способом: поймать грудью пулю и посмотреть, протяну ли я лапы. Я распластался по земле. В ноздри ударил застарелый запах мочи. Вот счастье-то. Двигаясь со скоростью гусеницы, я переполз в угол, из которого более-менее было видно улицу.

Модельный мальчик в тренче стоял в двадцати ярдах, повернувшись ко мне спиной и держа левую руку в кармане. Либо в меня стрелял он (и теперь намеревался покончить с собой, поймав ответную пулю), либо кто-то еще. В этом случае парень — клинический идиот, раз еще не сообразил, что тут творится. Вся картина напоминала обложку альбома восьмидесятых: резко очерченный силуэт в пальто, снег и припаркованные то тут, то там автомобили. Я почувствовал искушение окликнуть его, хотя один Господь знает, что бы я мог ему сказать. Возможно, слова любви: неизбежная смерть наполняет человеческое сердце нежностью к ближнему.

Сложно сказать, сколько он там простоял. Время не нарушало статику картины, давая ход только мыслям… Неиспользуемый вход в известный лондонский банк в мгновение ока превратился в общественный туалет; низменные животные инстинкты легко возобладали над разумом; цивилизация стремительно катится в манихейский тупик, человек превращается в зверя… Неожиданно парень повернулся и направился прямиком ко мне.

Я вскочил и снова прижался к стене. В голове беспорядочно метались мысли. Если мы сойдемся в рукопашной, кукольный мальчик не протянет и трех секунд, но насколько я мог судить, дело к этому не шло. От пересечения с Коллингэм-роуд меня отделяли тридцать ярдов, четыре припаркованные машины и пара старомодных телефонных будок на углу. Рискованно. Но в дверном проеме, безо всякого оружия, меня можно было брать голыми руками.

Тем временем красавчик с модельными скулами, по которым прямо-таки тосковал мой кулак, сократил дистанцию вдвое и снова остановился. Несколько секунд он стоял, чуть нахмурившись, словно забыл, зачем шел. А затем, именно в тот момент, когда я уже собрался открыть рот для вопроса «Парень, какого хрена тебе надо?», опустил руку в карман и медленно вытащил «Магнум» с глушителем — махину такого веса, что я даже засомневался, сможет ли он ее поднять и прицелиться. Он улыбнулся мне — большой чувственный рот с белоснежными зубами на худом лице прекрасно смотрелся в сочетании с темными, подведенными тушью глазами — а потом неожиданно твердой рукой поднял оружие и направил прямо на меня.

Пока мозг дрейфовал, тело пришло в боевую готовность. Я еще не сообразил, что делаю, а уже согнул ноги в коленях, словно для прыжка (снова явился огромный призрачный силуэт волка, носитель совершенно бесполезной сейчас памяти), выбросил руки вперед и расставил пальцы. В голове метались обрывки сущего бреда: стыдно не увидеть первые крокусы, если бы только была жизнь после смерти, но нет — лишь рот, забитый землей, далее — ничто…

Рука парня, прошитая пулей, дернулась. Брызнула кровь. Пистолет полетел на землю. Парень коротко взвизгнул, сделал пару шагов, пошатываясь и зажимая запястье здоровой рукой, и рухнул на колени в снег. В его лице, меньше всего похожем на трагическую маску, читались смущение и разочарование, рот беспомощно раскрылся. На нижней губе повисла ниточка слюны (образ, безмерно растиражированный современной порнографией) — вытянулась, оборвалась, упала… Пуля прошла через ладонь, слегка задев вены. Если бы я перегрыз ему срединный нерв, последствия были бы куда серьезнее, но, учитывая хирургическую аккуратность нынешних пистолетов, парню ничего не грозило. Он присел на пятки и обвел землю мутным взглядом, будто искал слетевшую шляпу. Магнуму он уделил столько же внимания, как если бы это была пачка сигарет.

Посыл снайпера был предельно ясен: «Если я сумел прошить руку твоего дружка с такого расстояния, мне ничего не стоит в любой момент продырявить и тебя». Словно мы вели беседу, и эти слова были тихо сказаны мне на ухо.

— Кто ты? — обратился я к парню.

Он не ответил, только поднялся, морщась и баюкая раненую руку. Боль превращает конечность во что-то непомерно большое, горячее, требующее немедленного успокоения. Парень осторожно наклонился, подобрал Магнум и убрал в карман пальто. Затем, по-прежнему не говоря ни слова и даже ни разу на меня не взглянув, отвернулся и побрел прочь.

Я был уверен, что правильно оценил уровень риска и моей временной безопасности, но мне пришлось приложить огромное усилие, чтобы покинуть убежище дверного проема. Я сделал три шага и остановился. Перед мысленном взором тут же возник снайпер, наблюдающий за мной через прицел, и я не удержался от улыбки — ибо любое взаимопонимание доставляет своеобразное удовольствие. Я спиной ощущал все то огромное ледяное пространство, которое в любую секунду могла прорезать серебряная пуля. Запах летящего снега казался благословением небес, поскольку за время лежания под дверью я успел собрать на свою шкуру все ароматы чертова старого писсуара. Я сделал четвертый шаг, пятый, шестой… Десятый. Ничего не произошло.

Теплое покалывание в затылке не исчезло, но я без происшествий добрался до Глачестер-роуд и на кольцевой сел на последний поезд до Фаррингдона.

Пока я был в метро, Харли пытался мне дозвониться, а потом оставил сообщение. Он благополучно добрался до «Основ».