Последний вервольф - Глен Дункан

Я очень нежно ввел большой палец во влажный анус Мадлин. Один режиссер порнофильмов из Лос-Анджелеса сказал мне недавно: эпоха ануса подходит к концу. Все подходит к концу. Ты вляпываешься в феерическое дерьмо и уже не веришь, что сможешь подцепить девчонку, но она все-таки появляется, а затем, конечно, уходит. На смену ей появляются другие, но и они уходят в конце концов. Печально.

— Она была в твоем вкусе? — спросила Мадлин, выгибая спину.

Я вынул палец и продолжил массаж.

— Нет, просто мы сразу почувствовали притяжение. Это была любовь.

Мадлин опустила ягодицы, достала из ведерка со льдом бутылку «Боланже» и сделала большой глоток.

— А-а, — сказала она, вероятно, весьма смутно представляя значение слова «притяжение». — Понятненько.

— Мы с Чарльзом разбили лагерь в паре миль от подножия Сноудона. Представь: сосны, березы, ручей блестит под полной луной, как расплавленное серебро…

— Да ну? Прямо под полной луной?

В первую брачную ночь мы с Арабеллой разложили постель так, чтобы на нее падал лунный свет. Хотелось бы мне увидеть, как он будет играть и на твоей коже…

— Да, прямо под полной луной, — подтвердил я. — А мы, идиоты, думали, что она остановится в 1969-м, после того, как по ней прогуляются астронавты. Для нас было ударом узнать, что один маленький шаг Армстронга абсолютно ничего не меняет для оборотней, хотя это был гигантский прорыв для человечества.

— Не отвлекайся, — попросила Мадлин. — Ты вечно сбиваешься, уходишь от темы и меня путаешь. Бесит.

— Ну конечно, — сказал я. — Прости. Ты дитя своего времени, тебе нужна история. Только история. Очень хорошо. Продолжаю: мы с Чарльзом развели костер и натянули палатку. Несмотря на ясное небо, было тепло. Мы поужинали соленой говядиной, сливовым вареньем, хлебом, сыром и горячим кофе, потом появилась фляга с бренди. Я помню это состояние: свобода, звездное небо над головой, древние духи леса и воды, общество хорошего друга и, словно привет из далекого дома — любовь и страсть красивой, нежной, пленительной женщины. Помнишь, я говорил, что нам многое позволял статус? В общем, это правда, но были моменты, когда я стыдился своего состояния.

— Как это у тебя выходит?

— Что именно?

— Ну, говорить как по телику?

Снегопад закончился. Комната снова превратилась в оазис ужасающего комфорта — комфорта, как его представляет нынешнее поколение. Из-за нового света, отдающего научной фантастикой, создавалось впечатление, будто мы на другой планете.

Дневники заперты в банковском сейфе на Манхэттене. Все, кроме одного. Этого. Последнего. У Харли есть пароль, запасной ключ и доверенность.

— Практика, — сказал я. — Слишком часто тренировался. Мне продолжать?

— Да, прости. У тебя был бренди и еще всякие чувства. Продолжай.

— Чарльз перебрал и к тому же устал от долгой дороги. Так что вскоре после полуночи он забрался в палатку и уже через минуту похрапывал… — Я приподнял волосы Мадлин и принялся изучать трапецию от лопаток до затылка. Латинское пособие по анатомии — незаменимый помощник, если нужно разрезать человека и сожрать его. — Чарльз спал, а я лежал у огня и думал об Арабелле. Мне казалось, я самый счастливый человек в мире. На момент встречи мы оба уже потеряли девственность, но крохотный опыт, который я получил в паре будуаров, не шел ни в какое сравнение с тем, что произошло между мной и Арабеллой. Она пылала огромной, неизменной, аморальной страстью. То, что мир заклеймил бы как извращение, выглядело у нас ангельской невинностью. Никаких запретов. Любая часть тела была для нас священна.

— По-моему, это называется развратом, — не без раздражения заметила Мадлин. Для нее было невыносимо оказаться не главной женщиной в комнате — даже если соперница почила полтора века назад.

— Разумеется, это был разврат, — согласился я. — Разврат высочайшей пробы. Но без сомнения, мы любили друг друга так сильно, насколько вообще могут любить люди. Важно, чтобы ты это поняла. Важно для дальнейшей истории.

— Угу.

— Ты поняла, что мы любили друг друга?

— Да… Господи, да… Не забывай про руки.

— Если бы это был По, Стивенсон, Верн или Уэллс, я покинул бы лагерь, привлеченный странным звуком или неясной фигурой.

— Что?

— Неважно. Я встал и отошел к ручью. Видишь ли, мысли об Арабелле вызывали у меня сильнейшее возбуждение. Выражаясь твоим языком, мне приспичило подрочить.

Мадлин ничего не сказала, но профессиональная закалка заставила вздрогнуть спину под моими ладонями. Так. Ладно. Не отвлекаемся.

— Я сделал шагов двадцать к деревьям вдоль ручья, расстегнул штаны и, задрав голову, начал себя удовлетворять. Я знал, что расскажу об этом Арабелле, когда вернусь домой. Для нее это было бы самым сладким таинством…

Я начал историю с хладнокровным автоматизмом, но теперь, сам того не желая, втянулся. Внезапно я ощутил, что двести лет — невозможно короткий срок. Воспоминание об обращении казалось колючкой, которая оцарапала меня всего секунду назад. Хотя меня тогдашнего и меня нынешнего разделяли две тысячи жертв. Я думал о них как о заключенных концлагеря. Мое чрево стало им братской могилой. Это вполне могло бы не случиться. Это вполне могло бы случиться с кем-нибудь другим.

— Продолжай, — поторопила Мадлин. Рассказ мешал массажу. Терпение никогда не входило в число ее достоинств.

— Это было последнее мгновение моей жизни в качестве человека, — я переключился на ее бедра, — и это было хорошее мгновение: аромат хвои, журчание ручья, теплый воздух и умиротворяющий лунный свет. Я представил, как она смотрит на меня, обернувшись через плечо, а я вхожу в нее сзади…

— Напиши роман, милый.

— А потом на меня бросился оборотень.

— О.

— Я сказал «бросился», но на самом деле я просто оказался у него на пути. Он бежал. Я все еще сжимал в руке член, когда услышал какой-то шум. Я даже вскрикнуть не успел, как он прыгнул на меня — огромный, вонючий, обезумевший от страха, — а в следующий миг уже исчез. На какую-то секунду я ощутил все: его скорость и вес, остроту когтей, зловонное дыхание, резкую боль от укуса и единственный взгляд удивительно красивых глаз… Затем он бросился в темноту, а я рухнул на землю. Одна рука оказалось в ручье, рубашка отяжелела от крови. Ледяная вода, горячая кровь — что-то было в этом контрасте. Счет шел на секунды, но мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем появились Охотники. Тогда они называли себя иначе — Слуги Света. Я увидел на другом берегу трех всадников в плащах, у них были револьверы и копья с серебряными наконечниками. Один держал большой лук и колчан с блестящими стрелами.

— Нет, тебе точно надо писать роман.

— Они меня не заметили, а шум галопа все равно заглушил бы крик, даже если бы у меня хватило сил позвать на помощь. Я остался лежать, странно равнодушный, на грани между сознанием и бредом. Не знаю, сколько времени прошло. Может, секунды, может, дни. Лунный свет казался мне ангелом, созвездия нежно склонялись надо мной — Пегас, Большая Медведица, Лебедь, Орион, Плеяды… Когда я дополз до лагеря, рана перестала кровоточить. Чарльз благополучно проспал всю историю, и какой-то странный приступ отвращения удержал меня от того, чтобы немедленно его разбудить. Я решил вообще ничего не рассказывать. Да и что бы я мог сказать? Что девятифутовое чудовище, наполовину волк, наполовину человек, набросилось на меня из ниоткуда, укусило и исчезло, и при этом его преследовали три охотника на лошадях? Во фляге еще оставалось немного бренди. Я промыл рану и как мог перевязал ее парой платков. Потом подбросил в огонь хвороста и сел у огня, пытаясь осмыслить произошедшее. У нас не было оружия, но если бы чудовище вернулось, я мог хотя бы поднять тревогу…

Теперь я лежал рядом с Мадлин, правой рукой ловко массируя ей позвоночник в технике шиацу. Большая часть ее разума была сосредоточена на ощущениях от массажа, меньшая — профессиональная — отдыхала без дела. И только крохотную частицу занимало, не является ли весь этот бред аллегорическим рассказом о какой-то психологической проблеме.

— Я все-таки заснул, — продолжал я. — А когда проснулся, рана полностью затянулась, так что следующие четыре дня поездки я боялся, что в лучшем случае поддался галлюцинации, а в худшем — сошел с ума. Каждый раз, когда я подумывал с кем-нибудь поделиться — с Чарльзом в первую очередь, с Арабеллой, когда вернусь домой, — возвращалось тошнотворное чувство вины, и я снова закрывал рот.

Мадлин легким отточенным движением провела подушечками пальцев по моему члену.

— Конечно, скрывая случившееся от Арабеллы, я чувствовал себя так, будто меня распинают на Голгофе. Жена снова и снова вглядывалась в меня, но вместо прежнего узнавания находила лишь странное отличие — и чем неуловимей оно было, тем кошмарней.