Последний вервольф - Глен Дункан

— Не надо, Харли.

— Джейк, я не буду слушать возражения.

— Хорошо, не слушай. Просто признай — мы движемся к тому, чего давно ожидали. Разве не так?

— Пожалуйста, перестань.

Когда взаимопонимание достигает такого уровня, можно предоставить всю грязную работу молчанию. За те три, четыре, пять секунд, что в трубке висела тишина, пути, по которым могла бы двинуться наша беседа, рождались, распускались и умирали, словно диковинные цветы в фильме с ускоренной перемоткой. К шестой секунде вся важная информация была обдумана и без единого звука обговорена. Нам будто выдали новую лицензию на притворство.

— Черт возьми, — сказал Харли. — Нам нужно это сделать. Я все равно тебя увезу, куда угодно. А если ты собираешься продолжать свою идиотскую суицидальную мелодраму, то даже я не помогу. Нам нужно это сделать. Нужно.

Жалость и раздражение слились воедино, дав мне заряд энергии для спора. Что ж, пусть так. Я нужен ему для успокоения совести. Сам я вторичен. Вот до чего я урезал его образ: человек, чей смысл жизни — следить, чтобы один знакомый оборотень не подох.

— Ладно, — сказал я.

— Как ты не поймешь…

— Я сказал ладно.

— Ну слава богу. Чего ты там фыркаешь?

— Да вот, заказал «Обан». А мне, похоже, принесли «Лафройг».

— Великомученик ты наш. Требуй моральную компенсацию.

Мы обсудили ближайшие планы. Разумеется, за «Зеттером» следили. ВОКС попытался внедрить своего агента, но сегодня начиналась международная конференция фармацевтов, так что отель был переполнен — и номера не освободятся еще как минимум сорок восемь часов. Управляющий знал меня лично и заслуживал доверия, а вот остальной штат можно было подкупить. Нам необходимо притвориться, будто все мои действия просчитаны ВОКСом.

— И это нас вполне устраивает, — сказал Харли.

— Да?

— Да, потому что завтра ты покинешь город со слежкой на хвосте. Я не могу проконтролировать все лондонское отделение. Я могуществен, но не всемогущ. Нужно рассредоточить их внимание.

Вот так это и бывает: ты ждешь, напряженный, а потом последний паззл укладывается в мозаику, и ты испытываешь ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение.

— Договорились, — сказал я.

— Что, вот так просто?

— Только мне нужно кое-что сделать. Еще капля мира и покоя. Ты уже решил, куда я поеду?

— Что тебе нужно сделать?

А эту часть истории я никогда не рассказываю. Она взглянула мне в глаза и сказала: это ты. Это ты.

— Всего лишь установить рекорд, — ответил я. — Твои маневры ограничиваются графством Корнуолл?

— Вот о Корнуолле я и думаю.

— Нужно будет сменить телефонные номера.

— Нет времени. Придется положиться на удачу.

— Я даже не знаю, ходят ли туда поезда.

— Поезда отходят каждый час с Паддингтона и Ватерлоо. Я забронировал тебе билет в офисе Аламо на Сент-Ив. Используй документы Тома Карлайла. Позвони, когда доберешься.

Снова молчание. Наступающая со всех сторон реальность и поразительное упорство, с которым Харли ее игнорирует. Только это упорство отделяло нынешний момент от неизбежного финала. Я представил, как Харли закрывает глаза, затыкает уши и погружается в поток бесполезных слов — все, что угодно, лишь бы не признавать близость конца. А что тогда? Что он сможет мне сказать, кроме «Прощай»? Что я смогу ему сказать, кроме «Прости меня»? Грусть прошила меня серебряной пулей. Вот в такие моменты я и думаю, что больше не хочу длить этот фарс.

— Позвони, когда доберешься, — повторил Харли и повесил трубку.

9

В миле от деревни Зенор, к югу от мыса, известного как Голова Гунарда, корнуолльское побережье щерится узкими пещерами и зазубренными фьордами. Пляжи (впрочем, назвать их пляжами значит сделать им большой комплимент) усеяны острой галькой и даже в самый солнечный день остаются холодными. Мутно-зеленая вода не вызывает ни малейшего желания купаться. Местные тинейджеры, не то страдающие от аутизма, не то ошалевшие от пубертатного периода, приходят сюда, чтобы выпить, покурить, посидеть у костра и предаться неумелому разврату. С другой стороны возвышаются крутые скалы.

«Сосны» — так называется высокий дом, который окнами смотрит на бухту, а задней стеной прислонился к холму, поросшему хвойным лесом. Он стоит на взморье на краю глубокой долины, на грязной колее («ПРОЕЗДА НЕТ»), которая ответвляется от сельской дороги. Та тянется на десять миль и соединяет прибрежные деревушки. Бывшая ферма с крупным рогатым скотом, ныне конный комплекс, находится в миле от берега, а ближайшее жилье скрыто от глаз и слуха густым лесом.

Это место должно было преисполниться для меня особого смысла — учитывая, зачем я сюда приехал. Но этого не произошло. Я родился не здесь. Не здесь стал оборотнем. Я здесь даже никого не убил — хотя жертва могла бы сорвать голос от воплей, и все равно ее услышали бы только пауки и мыши. Этот дом со временем должен был обрести ценность (вычтем последние полвека), но увы — ему так и не удалось завести хоть один секрет. Ни Гольбейна на чердаке, ни Родена под лестницей. Я приобрел его, потому что еще не владел недвижимостью на юго-западе и потому что дьявольски узкие бухточки идеально подходили для морских визитов Харли. Впрочем, за двадцать лет он воспользовался ими всего три или четыре раза.

И вот я здесь. Мейлер в первую очередь известен своими мрачными, сверхъестественными романами. И думается мне, он прав. Можно запереться в душном кабинете, охрипнуть от споров, сломать десяток карандашей и стереть костяшки пальцев, стуча по столешнице — но самые важные решения все равно принимаются в замкнутом пространстве нашего подсознания; решения не о том, что писать, а как. Я вернулся к истории, которую никогда не рассказывал до конца — и вот, пожалуйста! Я сижу взаперти в доме, который для меня ничего не значит, — как и любое другое место. Искусство, включая самую заурядную автобиографию, имеет своим источником мистическую необходимость.

Здешние комнаты с высокими потолками постоянно страдают от сырости и преимущественно пусты. Мебель, купленная с рук, представляет дикое смешение стилей: кремовый диван — привет из семидесятых; пластиковый обеденный стол; кровать с матрасом, столь продавленным, будто на нем устраивали оргии. Все изгрызено, обветшало, заросло паутиной и вызывает тоску. Прошлой ночью три лисы выбрались из погреба и уселись прямо на полу в комнате, подвергая сомнению мой и без того непрочный авторитет. (Просто еще одно собачье семейство. Они всегда появляются — рано или поздно. Я знал одну прелестную даму из Манхэттена, которая была готова выйти за меня замуж просто потому, что я очаровал ее собачонку. «Вы знаете, обычно он кусает всех мужчин. Никогда не видела, чтобы он так себя вел! А вы живете где-то рядом, да?»)

Хотя центральное отопление работало, в первую же ночь я съездил в Зенор и запасся дровами. Жизнь дома сосредоточилась в гостиной. Я взял с собой «Кэмел», виски и необходимый минимум провианта. Никакого ТВ, Интернета, радио или книг. Ничего, что дало бы мне отсрочку. Впрочем, это не мешало мне лентяйничать: к третьей ночи я так и не написал ни строчки истории, которую собирался рассказать. Я проводил часы, сидя у огня, глядя на море или просто лежа со стаканом виски, согретый молчаливым присутствием лис.

ВОКС сел мне на хвост, как мы и планировали. По дороге к Паддингтону я петлял, как заяц, и все равно в поезде на Пензанс со мной оказались по меньшей мере трое агентов. Если на станции их не ждали машины, в Сент-Иве они должны были меня потерять, но ночная темнота подсказала, что они снова здесь. Бедняги, им сейчас несладко. Ты гоняешься за последним в мире оборотнем, но большую часть времени вынужден думать о термосе, обмороженных ногах и небе, сыплющем на землю тонны снега. Невольно тянет забраться обратно в фургон. Я даже начал подумывать, не пригласить ли их в дом, но сразу отверг эту мысль: никаких отсрочек!

На второй день что-то изменилось. Видимо, приехал Эллис. Я нутром чуял, что Грейнер сохраняет дистанцию — из боязни испортить финальное удовольствие. Наверное, мы выглядим, как Конни и Меллорс в финале «Любовника леди Чаттерлей» — разлученные, но верные друг другу, благородно берегущие себя для скорого воссоединения.

И прекрасно. Ночь в разгаре. Лисы на охоте. В камине пылает огонь, в стакане блестит «Гленливет».

Еще бы сигарету, чтобы упорядочить мысли.

Как будто они не упорядочены… Как будто я не успел упорядочить их за прошедшие сто шестьдесят семь лет.

10

Молодой восковой месяц, первая четверть, выпуклая луна, полнолуние, вторая четверть, убывающий месяц, новолуние. Летом 1842 года я не знал названия фаз луны. Я не знал, что полный цикл называется лунным месяцем и что луна бывает полной всего один день в месяц (хотя кажется, что два или три). Не знал, что выражение «голубая луна» означает два полнолуния за один месяц и что такое случается с периодичностью раз в 2,7 года. Зато я знал, спасибо бесполезному классическому образованию, что греки считали воплощением луны богиню Селену (позднее — Артемиду и Гекату), сестру Гелиоса, которая влюбилась в обычного смертного мужчину, родила от него пятьдесят дочерей, а потом, не в силах смириться с мыслью, что он смертен, погрузила его в вечный сон.