Странная барышня (СИ) - Эрра Алла

Но секунды растягивались в минуты… Потом в часы. Ощущение скуки принесло с собой идиотские вопросы. А знаменитый Алисин “Едят ли мошки кошек?” был не самым глупым, оказывается!

Приближение дна почувствовала сразу. Становилось всё холоднее и холоднее.

Вот он, водоворот, явно являющийся концом моего путешествия! И снова стало страшно.

В него влетела на бешеной скорости, стуча зубами от озноба и вся покрытая инеем. Не так я себе представляла путешествие в иной мир. Точнее, никогда и никак не представляла.

Последнее, что помню, как разбилась на множество мелких искрящихся льдинок.

Это конец…

Но почему мне до сих пор так холодно? И трудно дышать?

Открываю глаза и понимаю, что нахожусь под водой. Ледяной водой! Ещё немного и потеряю сознание!

С отчаяньем работая руками и ногами, пытаюсь всплыть на поверхность. Жутко неудобное платье намокло и тянет ко дну. Но не сдаюсь.

Всё! Глоток живительного воздуха! Бешеными от ужаса глазами оглядываюсь и вижу заснеженный берег. Он близко. Гребу к нему, проклиная и платье, и корсет, сдавивший грудь. Зачем я, дура, его надела? Не могла, как приличная утопленница, прыгнуть с моста в незамерзающую промоину в ночной рубашке? Ах да! Красивой после смерти быть хотелось! Хоть раз в жизни! Теперь вот расплачиваюсь за эту “красоту”.

Из последних сил, но доплыла. Шатаясь, вылезла на берег, постоянно скользя “дубовыми” ботинками по льду. Упала лицом в сугроб, понимая, что больше ни на какие подвиги неспособна, и стала кашлять, извергая из себя остатки речной воды.

Пытаюсь встать, но ноги не держат. Холод сковывает всё больше и больше. Наваливается сонливость. Это плохо. Значит, начинаю замерзать окончательно.

— Помогитеее… — стараюсь заорать во всё горло, но слышу лишь тихий писк: — Людиии… Люди…

Не услышит. Никто не услышит.

“Нельзя сдаваться! Юля! Нельзя сдаваться!” — уговариваю себя и, сбивая в кровь посиневшие на морозе негнущиеся пальцы, пытаюсь ползти.

Кажется, это длится вечность. Всё. Теперь точно не осталось сил. Последний резерв исчерпан. Оглядываюсь назад и вижу, что берег реки почти так же близок, как и вначале моих титанических усилий. Хочется выть от разочарования и жалости к себе, но и этого уже не могу.

Закрываю глаза, погружаясь в тёплый, спасительный сон. Я знаю, что спать нельзя. Но я также знаю, что это конец. Соврал бог. Новой жизни у меня не будет. Жаль…

Из забытья выводит тряска. С трудом открываю глаза, практически выдирая с корнем слипшиеся от замёрзшей влаги ресницы. Бородатый мужчина в странной старомодной шапке на лохматой голове держит за плечи.

— Ох, ты жешь! — восклицает он, видя, что я не совсем окочурилась. — Лизавета Васильевна! Горюшко-то какое! Это ж как вас угораздило-то?! Ой, беда-бедовая!

Мужик скидывает с себя тулуп и укутывает в него.

Несмотря на “ароматы” этой одежды, я просто растворяюсь от блаженства, так как от тулупа исходит тепло. Простое согревающее тепло человеческого тела. Это единственное, что мне сейчас нужно.

Меня берут на руки и куда-то несут под горестные причитания. Последнее, что осталось в памяти — это запряжённая в сани лошадь.

Больше ничего не помню, погрузившись то ли в сон, то ли в беспамятство.

Очнулась от страшного кашля, раздирающего грудь. Всё тело горит и одновременно бьёт озноб. Голова кружится до тошноты. Мутным взором окидываю тёмную комнату с маленьким окошком, сквозь которое с трудом пробивается свет.

Деревня… Старая дача… Глядя на убогую обстановку, это первое, что приходит на ум. Оно же и последнее. Снова теряю сознание, успев поставить себе диагноз. Пневмония.

Ну хоть не утопленница, и то слава богу! А вот вопросов к нему у меня прибавилось…

3

Следующее пробуждение тоже не принесло радости.

Лежу на мокрой от пота постели и хрипло, со свистом дышу, с болью и большим трудом доставляя воздух в лёгкие. Нужно ИВЛ, а то так и умру от нехватки кислорода. Температура тоже не радует: явно под сорок, судя по ощущениям.

— Барыня! Очнулися! — раздаётся звонкий голосок, и надо мной склоняется девушка в простом ситцевом платочке на голове.

— Не кричи, Устя… — с трудом шевеля губами, прошу я. — Дай помереть спокойно.

Устя. Устинья. Я знаю, как её зовут, но не понимаю откуда. Ещё знаю, что это её дед Прохор нашёл меня на берегу реки. Бред воспалённого воображения? Вполне может быть. А на самом деле сейчас лежу в больнице после неудавшейся операции на мозге и жду своей скорой смерти. И плевать! Буду думать, что это всё реальное, а то совсем тошно станет.

— Барыня, — продолжает девушка. — Водицы, могёт? Я ж вас токмо через тряпочку поила. То ж вы седмицу, горемычная, всё мучаетесь.

— Да… Пить…

Из деревянной кружки сделала несколько глотков и снова жуткий, душераздирающий кашель. И так нестабильное сознание опять собралось отправиться на прогулку, но я на последних остатках силы воли вернула его обратно.

— Антибиотики есть?

— Не! Тиботики у нас не водятся. Даже не слыхала о таких. Котики живуть. Расплодилися сильно. Принесть?

— Тогда молока тёплого приготовь, — тихо попросила Устинью. — Мёд липовый туда добавь. Масла коровьего.

— Масло надо у Марии Артамоновны просить… Ой, у Мэри Артамоновны! Не говорите ей, что я по-нашему назвала, а то опять накажет!

Мария Артамоновна Озерская. Девичья фамилия, правда, у неё Кабылина, но сейчас она носит нашу, после того, как охомутала отца и вышла за него замуж. Моя мачеха и, пожалуй, самый ненавистный человек из всех, кого знаю. Считает себя особенной и требует, чтобы величали на английский манер. Эта может и не дать масла для “любимой” падчерицы.

Новым откровениям в своей голове почти не удивляюсь, смирившись со всем происходящим.

— Тама деда баньку топить собирается. Говорит, что и вас попарить не грех. Банька ж от всех хворей помогает! — продолжает Устя щебетать надо мной.

— Категорически нельзя, — медленно мотаю я головой из стороны в сторону. — Угробите.

— Но дед Прохор старый и много знает! Даже читать чутка умеет, ежели большими буквами намалёвано. Раз он сказал, что пользительно, так оно и есть. А ещё, — перешла девушка на таинственный шёпот, — он с бабкой Кривушей сговорился, что за рекой в лесу живёт. Она хоть и ведьма страшная, но с травками дружит.

Местная ведунья? Отлично. Судя по всему, я не совсем в современности оказалась — убранство комнаты прямо кричит об этом. Если это так, то на местных знахарей надежды больше, чем на всяких там врачей, потчующих пациентов ртутью с мышьяком или устраивающих обильные кровопускания. Может и ошибаюсь, но рисковать остатками здоровья совсем не хочется.

— Бабку давайте, а баню не сметь. Потом. Рано пока. Где я?

— У нас с дедушкой. Мэри Артамоновна велела сюда привезть, чтобы заразу всякую в барскую усадьбу не тащить. Сказала, что вы и так скоро богу душу отдадите, а ей не надо мертвечины в доме. Ну, мы вас на сани и сюды. А потом…

Что было дальше, я так и не узнала, опять погрузившись в беспокойный сон.

Слышу шаги… Приподнимаю голову и наблюдаю в свете горящей лучины знакомого мужика. Прохор — это он меня спас. Рядом стоит сухая, небольшого роста сгорбленная старушка. Видя, что я подаю признаки жизни, она подходит ко мне…

С трудом сдерживаю крик. Ведьма! Настоящая ведьма! Вся в шрамах и отсутствует левый глаз. В полумраке и пламени хилой лучины, играющей своими бликами на её лице, создаётся жуткое ощущение, что попала в лапы Бабы Яги.

— Испужалась, милая? — каркает старуха и пытается улыбнуться.

Лучше бы она этого не делала — от такого оскала становится ещё страшнее.