Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд

Я убежден, что это было главным достоинством пустынных групп. Одной из основных причин, которые так долго удерживали меня от описания фронтовых переживаний, являлась моя стесненность в рамках жанра военной литературы. Рассказы о героях, о благородстве жертв и прочие фантазии всегда оставляли меня равнодушным. Они противоречили моему личному опыту. Судя по тому, что я видел, военные операции состояли не столько из славных атак и доблестной обороны, сколько из продолжительной последовательности банальных и часто утомительных действий. Операция, которую я описываю в книге, была типичной для ПГДД. Ее участники не совершили ничего героического, разве что довели до конца борьбу за собственное выживание и уцелели — да и то не благодаря военной стратегии и тактическому блеску, а из-за слепой удачи и собственного упрямства, наотрез отказавшись прекращать военные действия. Поступки этих людей можно законно объявить отважными. Но они в основном совершались во время выхода из тех опасных ситуаций, которые по большей части создавались нами же либо от чрезмерного усердия, либо в пылу инстинктов в неистовстве и ужасе кровавого безумия. Люди, совершившие эти героические подвиги, часто позже не помнили о них.

Позвольте мне выразить свое мнение о храбрости в бою. Исходя из личного опыта я могу сказать, что доблесть на фронте ценится гораздо меньше, чем выполнение поставленной задачи без споров и лишних вопросов. И подобного отношения к приказам добиться не так просто, как кажется на первый взгляд. Во многих случаях оно достигается с огромным трудом. Это факт, что на каждую славную смерть, увековеченную в официальных донесениях, приходилось двадцать других, которые стали результатом усталости и неразберихи, невнимательности, переоценки или недооценки полномочий, паники и робости, колебаний, ошибок и просчетов, неудач, случайностей и противоречий; механических поломок, потерянных или забытых запасных частей, неполноценных разведданных, неверно истолкованных шифровок, запоздалой или неадекватной медицинской помощи — не говоря уже о приказах тупоголовых дуболомов (или неверно понятых и нужных, но невыполненных указаний), не говоря об ошибочном огне своей и союзной артиллерии, об общей путанице и иногда вине самих погибших солдат. Для меня роль офицера заключалась в простом сохранении жизней своих людей. Иногда им приходилось напоминать, кем они являлись и какой была наша задача, как проще добраться до цели и какие припасы следовало брать с собой в начале пути. Или что из трофеев оставить при возвращении. Это сложная механика. Тот успех, которым гордились пустынные группы дальнего действия, может быть частично приписан отличному командованию полковника Ральфа Бэгнольда и подполковника Гая Прендергаста, основателя и бессменного командира подразделения. Для них подготовка к заданию и доскональность его выполнения превосходили любую демонстрацию отваги и неустрашимости.

Ранее уже говорилось, что до того как меня прикрепили к пустынной группе дальнего действия, я служил в 22-й моторизированной бригаде — в самой молодой и малоопытной из трех бригадных групп, которые составляли в то время Седьмую танковую дивизию. Только она была полностью укомплектована из добровольческих механизированных подразделений, позже переделанных в танковые части. Прибыв в Египет летом 1941 года, мой полк принял свое первое боевое крещение в ноябрьской операции «Крестоносец». После адских боев англичане вытеснили немцев из Киренаики,[13] а затем, когда следующей весной Роммель нанес удар из Эль-Агейлы,[14] они отошли назад под его натиском через ту же территорию. Во время наших побед я находился в Палестине и прибыл в полк уже при отступлении.

Любой гражданский человек (как и я до моего ознакомления с техникой) воспринимает танки с их огромными орудиями и оглушительным ревом двигателей эдакими неуязвимыми бегемотами, защищенными массивной шкурой из брони. В реальности танк хрупок, как цветок. Трехфутовый окоп ломает его траки; слишком крутой поворот разрушает штыри, соединяющие звенья гусениц. Колонна бронемашин поглощает горючее сотнями литров; без дозаправки она может сохранять движение не более двух с половиной часов — и еще меньше на пересеченной местности или при быстром походном марше. Баков британской «Матильды» хватает на 70 миль. В боевых условиях американские «Стюарты» заправляются через каждые сорок миль. Продвижение танков ограничено машинами второго эшелона — бензовозами и грузовиками, без брони и часто с прострелянными бортами. Без них бронированные монстры, которым они служат, становятся не чем иным, как неподвижными целями.

Танк полностью зависит от поддержки других родов войск. Без пехоты, которая защищает его фланги и тыл, а также расчищает минные поля и уничтожает противотанковые орудия, танк уязвим, как простая игрушка. Без огня артиллерии, направленного на вражескую бронетехнику, без самолетов, метающих бомбы на пушки и поливающих свинцом противника, находящегося вне поля зрения, танк является легкой мишенью, лакомым куском, сидячей уткой. Фугасы могут разбить подвеску и траки; бронебойные снаряды проходят через башню, как сквозь бумагу. Противотанковые орудия пробивают броню с расстояния в 2000 ярдов. Штурмовики и бомбардировщики проносятся над вашей головой, прежде чем вы можете услышать звук их моторов. В танке вы слепы и глухи.

Командир «Крусейдера» или американского «Гранта» сидит прямо над трансмиссией и двигателем. Их комбинированные шумы достигают такой громкости, что вражеский снаряд может разорваться в тридцати футах от вас, и вы даже не услышите его. При быстрой езде на неровной местности командир подскакивает и бьется о стенки башни; его глаза прижаты к оптике, уши закрыты наушниками. Час за часом его внимание фиксируется на низинах, холмах, лощинах, долинах и пустошах пустыни, на маневрах врага, рывках машины и местах возможных засад. Слух командира концентрируется на трескучей какофонии бортовой и полковой радиосвязи, посредством которой к нему приходят приказы и отмены указаний и из которой он не должен пропустить ни одного слова, поскольку от этого зависят жизни его людей. А жара! Капитан Джеймс Мэттун, мой первый командир эскадрона, подсчитал, что на марше для танка идеальна внешняя температура воздуха в десять градусов по Цельсию (50 по Фаренгейту). Десять снаружи, и внутри у вас двадцать (70 по Фаренгейту). Каждый градус Фаренгейта за бортом вызывает рост температуры внутри танка на полтора градуса. 70 снаружи — 100 внутри. 90 — 120. Если снаружи сотня градусов[15] (а столбик термометра в пустыне переваливает за эту отметку каждый летний день), вы варитесь внутри при 135 «Фаренгейтах».[16]

И все же мне нравились танки. Мне нравилась моя танковая дивизия. Вот, что я не любил и что мы все ненавидели, так это показную и безрассудно «отважную» тактику, которую нам навязывали устаревшие военные доктрины и наши слабо оснащенные маломощные танки. Пока немецкие «панцеры» Т-III и T-IV приближались к нам в путаной тактической чехарде, при поддержке и в треске моторизированной пехоты, под завесой смертельных 88-мм и 50-мм противотанковых орудий, наши «Крусейдеры», «Гранты» и «Хони» снова и снова оказывались одни перед врагом, без огневого прикрытия и полностью выставленные, словно напоказ. Длинноствольное 75-мм орудие T-IV (у Т-III было почти такое же дальнобойное) превышало по дальности наши пушки на тысячу ярдов, поэтому мы не имели другой альтернативы, как только перемещаться от одного прикрытия к другому, если только такие места находились. Наши танки выискивали уязвимый фланг врага или бросались в лобовую атаку на открытой местности в отчаянной попытке выйти на дистанцию выстрела, прежде чем «панцеры» противника и их пехота не превратят нас в факелы или «мертвое железо». Немцы принимали в расчет эту тактику и использовали притворные отходы, фланговые маневры и засады, на которые мы нарывались время от времени.

Отступление к Каналу летом 1942 года стало для меня невыносимым, когда на песчаной дороге вдоль железнодорожного пути Каир — Мерса-Матрух[17] я потерпел позорное фиаско. Мой отряд, состоявший из четырех танков, уменьшился до одного «Крусейдера» и одного американского «Гранта». Наш эскадрон нес потери. За двадцать один день боев у меня побывало не меньше девятнадцати других машин: «Валентайны», «Хони», А-10, «крейсеры» А-13 и даже пара захваченных итальянских М-13. Несколько танков пришли из ремонтной части в качестве замены, а остальные были найдены нетронутыми на полях сражений; им потребовался лишь небольшой ремонт. Из-за ранений, смертей или пленения члены экипажей менялись так быстро, что не успевали запомнить мое имя. А едва я начинал отмечать людей по фамилиям, их места занимало следующее пополнение из расформированных соседних частей.