Любовные доказательства - Олеся Николаева

— Вы Крольчатникова не знаете, — мрачно ответила Таня. — Сейчас такого шороху наведет! За мать я очень боюсь!

Посмотрела на Сёму с надеждой, доверием.

Сёма приосанился, выкатил грудь колесом.

— Я же тут. В чем вопрос?

— Может, свет вырубим? — придумала Маня. — Увидит, что дома никого нет и — отвалит?

— Холодильник можно еще придвинуть, — предложила Таня, с сомнением ощупывая баррикады.

— Отключить придется, а он и так подтекает.

— Овощной ящик! Набитый картошкой. Он тяжелый.

— Ах, оставь, — отмахнулась Маня. — Разве такого чем-нибудь остановишь?

Выключили свет. Только бледное пятно телевизора с потешными суетящимися фигурками беспомощно и мутно освещало разворошенный стол.

Сёма подобрался к Лёвушке.

— Газовый баллончик у тебя с собой?

Лёва кивнул:

— В куртке, в кармане.

— Вынь и держи наготове. На всякий пожарный.

Вернулся к столу как ни в чем не бывало. По-отечески обнял обеих дам:

— А пир что, так сразу и кончился? Кофе в этом доме дают? «Болз» будем пробовать, или как?

Таня и Маня засуетились на темной кухне. Сёма поневоле уставился в телевизор, где милые безобидные зверьки задавали трепку какому-то волосатому монстру.

— Кофе, торт, коньяк, ликер. Будем есть и пить и развлекаться! — провозгласила Маня.

Таня же прошептала тихо, но все услышали:

— Пир во время чумы.

Сёма залихватски плеснул по рюмкам:

— Рекомендую! — чокнулся громко, для поднятия настроения. — Эх, где наша не пропадала! За победу!

— Не успела я у вас застраховаться, — улыбнулась Маня.

— О чем речь, мадам? Я сам вам лучше любой страховки. Знаете, однажды в Нью-Йорке, в Центральном парке, на моих глазах один огромный негр толкнул белую женщину. Беременную.

— И что? Вы его побили?

— Нет. — Сёма небрежно поднял рюмку с коньяком и посмотрел сквозь нее на светящийся экран. — Зачем? Я просто снял с руки белую лайковую перчатку и легонько хлестнул его по щеке.

Эту мифическую историю рассказывали Сёме еще в Харькове. Он слушал и с волненьем сглатывал слюну: «Вот это да!» Нездешним шиком веяло от нее, несоветским изяществом. Звучала она так: надменный англичанин, турист, увидев, как негр толкнул на Красной площади (!) белую беременную (!) женщину, небрежно снял с руки белую лайковую (!) перчатку и столь же небрежно хлестнул его по щекам.

Сёма ведь почти и не врал — он так сжился с этой историей, что и не заметил, как присвоил ее.

— А он?

— А что он?

— Не ответил?

— Так я просто поставил его на место. Между прочим, негры отлично чувствуют, кто их хозяева. Хотя, конечно, американцы их непозволительно распустили: мы все равны, мы все одинаковые!

— Сёма, так вы расист! — засмеялась Маня. — А негров-то вы страхуете? Или — пусть живут в ничем не обеспеченном страхе?

— Страхую. Я всех страхую. Так вы любите плавать в подогретом бассейне? Просыпаетесь утром и сразу — прямо в махровом халате и шлепанцах спускаетесь в лифте и — плюх в воду!

Сёма расслабился и разгорячился одновременно. Он чувствовал, как дамы внимают ему, склоняя себя под его защиту. Обезьянки сидели серьезные и внимательные — не шалили и не дразнились. Они слушали Сёмины рассказы об американском образе жизни и полном удовлетворении всех потребностей.

— Это просто нормальная жизнь, — объяснял Сёма, затягиваясь сигаретой. — Ничего в ней нет такого — сверхъестественного, маразматического. Безопасно. Комфортно. Все для человека и во имя человека.

Сёма хотел привести кое-какие примеры из собственной жизни, но ему помешали: послышался звук поворачивающегося ключа, резкий непрерывный звонок. Потом кто-то заколошматил ногами в дверь.

— Вот оно, началось, — содрогнулась Маня.

— Спокойно! — вскричал Сёма. — Всем оставаться на своих местах!

Сам вскочил, кинулся на баррикады. По дороге в темноте наткнулся на шальной стул, пребольно ударился коленной чашечкой, но добрался-таки до укреплений, привалился всем своим весом, сам сделался частью их.

Грохот в дверь стал оглушительнее и яростнее. Васенька завопил от ужаса. Кто-то что-то смахнул со стола — разбил.

— Яичный «Болз», — послышался виноватый голос Тани. — Жирный, сладкий, по всему ковру…

— Да черт с ним, с ковром, — отрезала Маня.

Обе присоединились к Сёме. Напор извне был сильный и непрестанный. Создавалось такое впечатление, что там применяют таран, с каждым ударом которого противник отвоевывает драгоценные сантиметры пространства. Табуретки и стулья расползлись в разные стороны и теперь только мешали осажденным. Наконец шкаф с полкой поддались внешнему натиску и отъехали ровно настолько, чтобы в дверную щель могла протиснуться рука и нога худощавого молодого мужчины. Рука с ногой бились, изгибались и мускулились, зажатые между дверью и дверной коробкой. Сёма приналег на шкаф, чтобы прищемить этого пролазливого обладателя руки и ноги, однако полка, утяжелявшая шкаф, постепенно сдвинулась с места, перевернулась и уперлась торцом прямо в Сёмино плечо. Пока он отодвигался от нее и занимал более удобную позицию, незнакомцу удалось просунуть вслед за рукой плечо, потом светловолосую голову, с которой было уже возможно пускаться в диалог.

— Что вам угодно здесь? — как можно более угрожающим тоном спросил Сёма.

Вопрос не остановил самозванца, и он отодвинул шкаф еще на пядь, кидая в проход свое невыразительное худосочное, хотя и длинное тело.

Кто-то зажег свет. Молодой человек вскинул руку к глазам, но Сёме показалось, что это было сделано для нанесения удара: он среагировал моментально. В порыве самозащиты он слегка подпрыгнул и шлепнул наглеца наотмашь ладонью по подбородку.

— Это же не он, — застонала Таня.

— Как не он?

— Не Крольчатников это!

— Что, бить? — возмутился «не он». — Да я, может, друг. Я мирить пришел. С благородными намерениями! Это, семью восстанавливать! А тут — бьют. Крольчатников! Тут мужик какой-то… распоряжается.

Друг несомненно был в стельку пьян.

За его спиной моментально образовалась крепкая фигура с небритой физиономией. Кстати, вопреки Сёминым ожиданиям, молодая и вполне интеллигентная, в больших роговых очках. Разве что сильно нетрезвая. Очевидно было, что друзья много и дружно пили.

— Я — муж! — закричал Крольчатников. — А это — друг! Ты что, падла, в моем доме — друзей бить? Я, значит, за порог, а тут — мужики! Видал, Стас?

Тот потирал подбородок и повторял, перебивая Крольчатникова:

— Я пришел, можно сказать, с приветом, а меня — по морде?

Крольчатников на правах хозяина протиснулся вперед, загородил друга собственным телом и, ткнув в Маню пальцем, гневно крикнул:

— Я шел к жене, а пришел к старой шлюхе!

— Что ты сказал? — завопила Таня не своим голосом и махнула рукой возле его физиономии. До самой физиономии она не дотянулась, но очки ей сбить удалось.

Крольчатников беспомощно заморгал глазами, но Сёму, как крупный предмет, он все-таки различил. Впрочем, Сёма и так понимал, что драки не миновать.

— Ты что здесь делаешь? — Крольчатников сгреб его за грудки и тряхнул с такой силой, что Сёма обмяк и повалился на пол, утянув за собой обидчика.

На полу было тесно — повсюду валялись опрокинутые стулья и табуретки, и даже книжная полка, успевшая под шумок свалиться со шкафа.

В странной скрюченной позе противники барахтались, задыхаясь от взаимной ненависти и пыли и колотя друг друга, насколько это позволяла им свобода движений.

Лёва, держа в обеих трясущихся руках газовый баллончик, тщетно пытался подобраться поближе к Крольчатниковской физиономии: ему мешало ограждение вокруг боевой площадки и, кроме того, Крольчатников бился, лежа на Сёме, почему и лицо его было все время опущено вниз, к полу.

Лёвушка от отчаяния схватил врага за волосы, потянул назад и тогда брызнул несколько раз у него перед самым носом. Борцы разом обмякли и затихли. Да и сам Лёва, схватившись за голову, едва доковылял до кушетки. Таня и Маня кинулись разнимать неподвижные сцепившиеся тела. Однако они уже так переплелись и перепутались, что трудно было разобраться в принадлежности их рук и ног. Оба были плотные, широкостные, неподъемные…

Единственное, что удалось, это перевернуть их на бок. Так они лежали и смотрели друг на друга мутными ядовитыми глазами.

Наконец Крольчатников громко чихнул. Чихнул и Сёма. Тогда Крольчатников чихнул дважды — Сёма откликнулся ему двойным чихом.

— Ну чего ты стоишь бессмысленно? — Маня накинулась на Стаса. — Помоги же их растащить.

Стас не без труда разжал пальцы Крольчатникова, вцепившиеся в Сёмин воротник, и, перехватив его руку чуть выше локтя, принялся рывками поднимать друга из лежачего положения. Рука Крольчатникова поднималась, следуя усилиям Стаса, однако на разбросанное по полу отяжелевшее Крольчатниковское тело это не произвело никакого эффекта: казалось, рука живет какой-то самостоятельной жизнью и прикрепляется к плечу только для приличия, для вида. Но такое впечатление оказалось ошибочным: Крольчатников вдруг дернулся всем туловищем, испуская протяжный вопль: