Черемуховый торт с новокаином. Повесть-рецепт - FOX

Весь обеденный перерыв хирург провел у проходной, где в синем шорохе бахил пролегала граница между больными и здоровыми. Сидел на парковой скамейке, бог весть когда и какими путями оказавшейся в больнице. Высматривал среди посетителей женщину в бордовом, мысленно краснея от нелепости этой затеи, но все-таки не оставляя наблюдательного пункта.

Скучавший охранник и властитель турникета, разглядев собеседника в молчаливом хирурге, со словами: «Нет, ну вы только послушайте!» – принялся зачитывать Полудину колонку «Комсомольской правды».

«Больше двух лет восемнадцатилетняя Нарине Н. только и делала, что ходила по различным медучреждениям, где из ее руки удаляли бурно растущие колючки, на месте которых тут же появлялись новые, – гласила статья. – В конце концов отчаявшаяся девушка обратилась в ереванский Центр пластической хирургии. Пациентке сделали биопсию, и ответ не оставил сомнений – из ее тела произрастали настоящие кактусовые шипы. Выяснилось, что два года назад Нарине укололась о кактус, и в ранку попали споры растения. Иммунная система девушки была ослаблена, и споры прижились в ее организме. Этот случай не единственный. Аналогичная история произошла однажды в Токио: японский турист, путешествовавший по США, укололся о кактус, и через некоторое время из его тела также начали расти шипы. Быть может, задался вопросом наш корреспондент, история барона Мюнхгаузена о вишневом дереве во лбу оленя не такая уж и небывальщина?»

– Вот ведь брешут щелкоперы, благо бумага не краснеет! – с жаром вынес вердикт охранник. – Чтоб из человека да ботва какая-то росла! Скажите, доктор!

Полудин открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг за спиной у него раздался радостный, но требовательный возглас:

– Александр Валерьевич, вы ли это! Мне бы с вами потолковать!

Обернувшись, ординатор увидел по другую сторону турникета красивого молодого мужчину в представительном костюме с искрой – в отдельности оба были чрезвычайно хороши, однако в сочетании со своим владельцем костюм наводил на мысль о персидском седле, да и сам визитер держался так, словно стремился из костюма поскорее выскользнуть: даже сохраняя неподвижность, казался вертлявым.

«Скользкий тип…» – заключил Полудин.

Несмотря на неурядицу с одеждой, жившей, как казалось, своей жизнью, посетитель не тушевался, напротив – улыбался снисходительно, как если бы не он, но Александр Валерьевич ждал позволения войти. Глаза на лице визитера, менявшемся ежеминутно от блуждающей улыбки, смотрели холодно и жестко.

Охранник, по долгу профессии нутром чуявший уполномоченных и власти предержащих, без колебаний вдавил кнопку пульта, и молодой человек уверенно шагнул на заповедную территорию больницы, куда простым смертным в неприемный час вход открывался лишь по пропускам.

– Анисин, Михаил Андреевич, – представился он и протянул хирургу для рукопожатия пальцы, едва выглядывавшие из длинного манжета, стиснутого дорогой запонкой. С деланной обеспокоенностью вздохнул: – Видите ли, доктор, меня тревожит судьба Толмачева из шестьсот шестьдесят шестой палаты…

– Родственник? – нахмурился Полудин.

– Можно сказать, что и родственник…

Гость явно чувствовал себя как дома: жестом предложил Александру Валерьевичу не терять времени и пройти к лифтам. В кабине для медперсонала, не глядя, нажал кнопку с цифрой шесть.

– Я вот все думаю, доктор, – продолжал он, – каких только не бывает несчастных случаев во время операций! Это ведь совершенно непредсказуемое дело – хирургическое вмешательство. Я даже выписал себе в блокнот, вот, послушайте-ка! – Анисин выудил откуда-то из недр пиджака ежедневник с золотым обрезом. Принялся зачитывать: – «Активация хронической инфекции после операции, случаи перитонита и кровотечений, разрыв операционного рубца, тромбоз…»

– Ерунда! – отмахнулся, перебив его, Полудин. – Банальная лапаротомия4: ничего с вашим Толмачевым не станется.

Лифт, дернувшись, остановился, распахнул двери, и первое хирургическое отделение обдало врача и посетителя запахом спирта с кислым придыханием столовской тушеной капусты. Давящие зеленые стены вестибюля навевали мысли о том, что болезнь, в отличие от жизни, будет вечной.

Хирург направился было к ординаторской, предоставив посетителя самому себе и его болящему родственнику, однако Михаил Андреевич неожиданно заупрямился, догнал Полудина и преградил ему путь:

– Но позвольте! – возмутился он. – Я бы на вашем месте не был так уверен. А как же вероятность задушения рвотными массами во время наркоза? А воздушная эмболия сердца наконец! Мне вот доводилось читать, что случайная смерть во время оперативных вмешательств наиболее трудна для распознавания судмедэкспертами, поскольку не всегда можно полностью выяснить причины и механизм ее наступления…

– Любезнейший, – вновь перебил, начиная злиться на бестолкового визитера, Полудин, – чтобы у вашего Толмачева развилась воздушная эмболия, нужно закачать ему в вену как минимум пятнадцать-двадцать миллилитров воздуха, причем в вену довольно близко к сердцу, хотя бы шейную. Так что я по-прежнему рекомендую ему хирургическое лечение, а вам – отлучение от медицинских справочников.

Визитер вдруг заулыбался – приторно, вязко, словно в сказке побывал и не отер мед-пиво с губ. И неожиданно совсем иным, вкрадчиво-обволакивающим тоном произнес:

– А вот представьте себе, доктор, ситуацию: закрытый коттеджный поселок, контрольно-пропускной пункт, охрана, видеокамеры. У вас есть допуск, и некто неизвестный просит вас пронести на территорию некий предмет и передать его другому лицу. И вы даже не сразу понимаете, что сей предмет – деталь от снайперской винтовки. А предлагают вам в качестве благодарности за эту незначительную услугу… ну скажем, сумму в размере вашей годовой зарплаты. Как бы вы, доктор, тогда поступили, а?

С этими словами посетитель, не дожидаясь ответа, вдруг потрепал ординатора по плечу – гаденько так потрепал, словно холопа – барин, и размашисто зашагал к лифтам, раздумав навещать больного Толмачева.

Александр Валерьевич озадаченно поглядел ему вслед и даже взъерошил на затылке волосы в недоумении.

В вестибюле, где он остался стоять, и без того удручающе зеленом, одну из стен украшала зловещая изумрудная роспись – топкое болото с жирными листьями кувшинок и папоротников. Получившее от медперсонала прозвание Козье, одним болото служило путеводным ориентиром меж больничных коридоров, других же – тех несчастных, кому случалось по дороге из реанимации в общие палаты приходить в сознание именно здесь, в вестибюле, напротив, пугало и засасывало обратно в омуты бредовых анестетических видений.

Вот и теперь казалось, будто один из персонажей чьих-то медикаментозных снов нежданно воплотился в яви в лице странного посетителя. И, поломав с минуту голову над несуразным поведением господина Анисина, Александр Валерьевич решил махнуть на эпизод рукой и выбросить его из головы.

Помимо Козьего болота и «числа зверя» между лифтами, в холле шестого этажа, имелся и зверь настоящий – чучело медведя, пугавшее посетителей и пациентов грозной стойкой, а больше антисанитарией. Чучело подарил заведующему какой-то высокий чин в приснопамятные времена. С тех пор медведь не раз становился жертвой варварского отношения бесстыжих визитеров: лишился глаз, а вместо лап имел две меховые варежки. Один раз ему даже вспороли брюхо – видимо, кто-то из хулиганов вздумал проделать зверю лапаротомию, отдавая должное специализации отделения. Вот и теперь, проходя мимо, Александр Валерьевич заметил, что в беззубой пасти медведя белеет клочок бумаги.

«Вандалы!» – в сердцах выругался Полудин. Встав на цыпочки, дотянулся до морды зверя-исполина и вытащил скомканную бумажку. Покуда шел к посту, чтобы там выбросить, невольно развернул. И обнаружил на клетчатом тетрадном листе рукописные строчки.

«Идет зверь, не несет потерь, врага не боится, смелостью гордиться. Взгляд у зверя зорок, зубок остр, ухо настороже. Я тот зверь, не несу потерь, врага не боюсь, смелостью горжусь. Да будет так, как я велю!» – прочел Александр Валерьевич в недоумении. Подумал: «Что за ахинея!» – раздражением стараясь вытеснить тревогу, ибо, на сей раз, и вандалы оказались со странностями. Быть может, даже со страстью к фольклористике – было в слоге фразы что-то архаичное, исконное, вызывавшее в воображении ординатора дремучие леса и деревянные избы. Полудин снова вспомнил о девчонке с искусствоведческого… Да нет, ей до медвежьей пасти не допрыгнуть. А кресло подтащить – шов разошелся бы. Ежели только соучастники… «Нет, ерунда!» – сердито оборвал Полудин ход рассуждений, что неминуемо вел его в тупик, почище Козьего болота.