Теории всего на свете - Ричард Форман

Сила абсурда

Скотт Этран

Антрополог (Национальный центр научных исследований, Париж); автор книги Talking to the Enemy: Faith, Brotherhood, and the (Un)Making of Terrorists («Разговаривая с врагом: вера, братство и (де)монтаж террористов»)

Представление о высшей силе, движущей Вселенной и историей или определяющей, что хорошо, а что плохо, о силе, чье существование принципиально не поддается разумному объяснению и опровержению логикой или опытным путем, – это самое простое, элегантное и непостижимое наукой явление, которое мне известно. Сила и абсурдность этого убеждения крайне обескураживают и заслуживают пристального внимания ученых. В эпоху, когда многие из наиболее взрывоопасных и неразрешимых конфликтов происходят на религиозной почве, научное понимание их причин никогда еще не было столь жизненно необходимо.

Как назвать это – любовью к Богу или поисками Первопричины – в конечном счете, неважно. Это «привилегия абсурда, которой не подвержено ни одно живое существо, кроме человека», – писал Гоббс в «Левиафане». В «Происхождении человека» Дарвин рассматривал это как проявление «морали», с помощью которой успешные племена лучше подготовлены к соревнованию за выживание и господство на крутых поворотах истории. В отличие от других живых существ люди определяют группы, к которым принадлежат, в абстрактных категориях. Часто они стремятся к длительным интеллектуальным и эмоциональным связям с неизвестными им людьми и готовы героически умирать или убивать, но не для того, чтобы сохранить свои жизни и жизни близких, а во имя идеи – концепции «кто мы есть», которую сами создали.

Высшие, сакральные ценности и религиозные представления существуют во всех культурах мира, но их содержание значительно различается. Сакральные ценности обозначают моральные границы общества и определяют, какие материальные действия допустимы. Нарушение сакрального запрещено. Мы осуждаем людей, продающих своих детей или предающих страну. Другие общества полагают аморальными супружескую измену или пренебрежение к нищим, но не обязательно порицают торговлю детьми и женщинами или запрет свободы самовыражения.

Высшие ценности становятся значимыми, только когда подвергаются сомнению. Примерно так же, как пища приобретает главное значение в жизни людей, когда ее не хватает. Люди одной культурной среды часто не ведают, что свято для людей другой культуры, или, получив такой опыт в результате конфликта, заключают, что чужие ценности аморальны и абсурдны. Подобные конфликты не могут быть полностью сведены к мирским расчетам или интересам, но должны рассматриваться в свойственных им категориях – в соответствии с логикой, отличной от рыночных механизмов или реальной политики. Например, история различных цивилизаций свидетельствует, что перспектива разрушения экономики и гибели значительной части населения не обязательно удержит людей от войны, революции или восстания. Как отмечал Дарвин, благородные и храбрые делают то, что соответствует их моральному долгу, независимо от последствий. (Действительно, данные сканирования мозга показывают, что люди перерабатывают информацию, связанную с сакральными ценностями, – вспомните десять заповедей или «Билль о правах» – в областях мозга, ответственных за ограниченное правилами поведение, а не за бытовые расчеты).

Существует очевидный парадокс, лежащий в основе формирования крупных человеческих сообществ. Религиозное и идеологическое развитие цивилизаций – все более крупных скоплений генетических чужаков, включая современные народы, интернациональные движения и другие воображаемые сообщества фиктивных сородичей, – видимо, зависит от того, что Кьеркегор называл «силой абсурда». (Таково желание Авраама перерезать горло своему любимому сыну, дабы доказать преданность невидимому и безымянному божеству, что сделало его величайшим героем, а не насильником над ребенком, убийцей или психопатом.) Наиболее прочные социальные связи и поступки человечества, в том числе способность к взаимопомощи и прощению, к жертвенности и убийству, рождаются из приверженности причинам и образу действий, которые «невыразимы», – то есть их состоятельность, издержки и последствия принципиально не подлежат рациональной оценке и эмпирической проверке. Чем меньше материально обоснована чья-либо приверженность и самоотдача сакральной идее – иначе говоря, чем она абсурдней, – тем больше верят в нее другие.

Мыслители всех вероисповеданий пытались объяснить этот парадокс (большинство, будучи идеологически мотивированными и бесхитростными). Часто они это делали, дабы показать, что религия – это хорошо, но еще чаще убеждали своих последователей, что религия – это неоправданно плохо. Как бы то ни было, эволюция учит, что люди – эмоциональные создания. Разум в своей основе нацелен в первую очередь на политическое убеждение и социальную победу, а не на философскую или научную истину. Настаивать, что стойкий рационализм – лучшее средство, и надеяться на победу над долговечным иррационализмом, полагая, что логическое сопоставление фактов когда-нибудь покончит с сакральным и завершит конфликт, – значит пренебрегать всем тем, чему нас учит наука о нашей страстной натуре. На протяжении всей истории человечества, и в трудноразрешимых конфликтах, и во всеобщем ликовании, прагматичная логика не могла заменить сакральное, и в будущем это вряд ли случится.

Альфред Рассел Уоллес полагал, что моральное поведение (наряду с математикой, музыкой и искусством) служит доказательством того, что эволюция человека связана не только с естественным отбором. «Особые дарования, которые мы обсуждаем, ясно указывают на существование в человеке качеств, которые он не мог унаследовать от своих животных предков, – чего-то, что мы с большим основанием отнесли бы к духовной сущности… помимо материальных объяснений, законов и движущих сил»[5]. Продолжительное разногласие Уоллеса с Дарвином по этому вопросу побудило последнего выразить протест в письме: «Надеюсь, вы еще не полностью похоронили нашего с вами ребенка»[6]. Но Дарвин и сам не нашел внятного объяснения тому, каким образом люди стали моральными животными, помимо того что наши предки были очень слабы физически и выжили только благодаря совместным усилиям. Религия и сакральное, столь долгое время отлученные от разумного познания идеологическими предубеждениями всех вероисповеданий, – возможно, по причине близости предмета к тому, кем мы хотели или не хотели бы быть, – все еще обширная, запутанная и по большей части неисследованная область для науки. Однако в самых разных странах в каждодневной жизни большинства людей она выглядит простой и элегантной.

Как может возникнуть кажущаяся завершенность

Карло Ровелли

Физик-теоретик (Центр теоретической физики, Марсельский университет, Франция); автор книги Quantum Gravity («Квантовая гравитация»)

Без сомнения, теория Дарвина. Красота и простота его объяснения поразительны. Я уверен, что другие авторы уже отметили дарвиновский естественный отбор как их самое любимое, глубокое, красивое и элегантное объяснение. Тем не менее я хочу подчеркнуть всеобъемлющий характер интуиции Дарвина, которая выходит далеко за пределы фундаментального вывода о том, что у нас общие предки со всеми живыми существами на Земле, и непосредственно связана с основой всех научных представлений.

Вскоре после того, как древнегреческие ученые начали разрабатывать естественноисторические объяснения природы, возникло возражение общего свойства. Это возражение четко сформулировал Платон – например, в «Фидоне» – и особенно Аристотель в дискуссии о теории «причин». Натуралистические объяснения основаны на том, что Аристотель называл «действенной причиной», а именно, на явлении в прошлом, которое произвело эффект. Но в мире, по-видимому, преобладают явления, которые можно рассматривать в категориях «конечных причин», – то есть в качестве «цели» или «предназначения». Это очевидно в живой природе. У нас есть рот, «поэтому» мы можем есть. Важность этого возражения трудно переоценить. Оно дискредитировало древний натурализм и в сознании многих людей все еще служит источником психологического неприятия естественноисторического понимания мира.

Дарвин обнаружил впечатляюще простой механизм, посредством которого действенные причины порождают явления, управляемые конечными причинами. Реальные явления, которые мы наблюдаем, – это те, что воспроизводятся. Следовательно, мы можем воспринимать их в понятиях конечных причин. Другими словами, конечная при чина эффективна для понимания мира, потому что это кратчайший путь в оценке прошлой истории продолжающегося явления.