Восстание в крепости - Гылман Илькин

Платье повергало в изумление многочисленных поклонников приставши. Все, кто видел ее в нем, восклицали в один голос, пораженные: «Ах, в этом платье вы еще пленительнее!»

Представляя, как волосатые руки пристава Кукиева обнимают по ночам это молодое статное тело, мужчины сгорали от тайной зависти и с трудом подавляли вздохи.

Тамара Даниловна рассчитывала с помощью своего любимого бархатного платья приобрести еще одного поклонника в лице командира батальона. Она надела лакированные туфли с бантами, унизала пальцы кольцами, повесила на шею бриллиантовое колье.

Женщина вертелась перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, когда в дверь кто-то робко постучал.

— Кто там? — обернулась Тамара Даниловна.

Дверь, скрипнув, приоткрылась. Урядник Алибек с трудом протиснул в нее свое грузное, жирное тело. Стянув с головы папаху, он пригладил рукой редкие рыжеватые волосы и поднял поочередно обе ноги, желая удостовериться, что не запачкал постеленный у порога коврик.

— Ну как? — бросилась к нему Тамара Даниловна. Лицо у нее было по-детски восторженно и оживленно.

Алибек захлопал красными, воспаленными веками, почти лишенными ресниц, и растерянно пробормотал:

— О чем изволите, госпожа? Я вас не понял…

Тамара Даниловна капризно передернула плечами. Этот жест обычно свидетельствовал о ее крайнем раздражении.

— Я спрашиваю: что, прибыл гость?

— Так точно, госпожа.

Жена пристава широко раскрыла глаза в ожидании подробностей о командире батальона. Но Алибек только сжал тонкие губы и ничего не сказал.

— Да говори же наконец: каков? — почти крикнула Тамара Даниловна.

По Алибек опять не понял, чего от него хотят. Его маленькие глазки еще больше сузились. Он тупо уставился на густую бахрому пестрого ковра, который висел на стене. Пытался вспомнить, что ему поручил пристав Кукиев. Дело в том, что Алибек почти ничего не понял в шепоте начальника, когда тот отдавал ему распоряжения. Переспросить же пристава в присутствии высокого гостя урядник постеснялся. Сейчас он по отдельным оставшимся в памяти словам старался докопаться до смысла сказанного ему на площади.

— Ну так каков гость?

Вопрос заставил Алибека вздрогнуть. Он еще больше растерялся.

— О чем изволите, госпожа?

Жена пристава нахмурилась и бросила на урядника такой уничтожающий взгляд, что бедняга попятился к порогу.

— О чем изволите, о чем изволите!.. — передразнила она Алибека. — Можно ли быть таким остолопом?! Что самое главное в человеке? Разумеется, лицо! — Тамара Даниловна провела пухлым пальчиком по своим щекам. — Стыдно в вашем возрасте не знать этого! Эх вы, городовые!..

Лицо у Алибека сделалось пунцовым.

— Красивый, госпожа… — Его язык, казалось, прилип к нёбу. — Очень красивый… Усы чуть не до ушей… Эполеты, сабля…

Урядник, желая угодить приставше, напрягал все свои способности в поисках выражения поизящнее, но чем дальше, тем больше терялся под градом бесконечных вопросов жены пристава. Боясь окончательно разгневать госпожу, он, прежде чем произнести слово, несколько раз повторял его в уме.

— А глаза, а брови?

Урядник не знал, какого цвета глаза нравятся Тамаре Даниловне. Он чувствовал, что, если его ответ придется ей не по душе, ему несдобровать. Алибеку уже не раз приходилось наблюдать приступы бешенства у этой взбалмошной дамы. Но что же сказать ей теперь?

Не полагаясь на свое воображение, он втянул голову в плечи, съежился и пробормотал:

— Глаза, глаза… Его лицо запылилось в дороге, госпожа. Я не разглядел глаза…

Алибек понимал, что такой ответ никогда не удовлетворит Тамару Даниловну, однако в душе не мог не порадоваться своей находчивости.

Но тут опять раздался властный голос приставши:

— Сколько же ему лет?

Лицо Алибека покрылось холодной испариной. Он мысленно проклинал себя за то, что до сих пор не изучил как следует вкусов жены своего начальника. Одно только урядник прекрасно знал: Тамаре Даниловне вообще нравятся мужчины. Он слышал об этом от других, да и сам не раз был свидетелем ее благосклонности к сильному полу. Ему даже были известны некоторые «тайные приставши.

Он до сих пор с омерзением вспоминал, как неприлично вел себя студент-армянин, который прошлым летом обучал Тамару Даниловну французскому языку.

Прогуливаясь однажды по саду своего начальника, урядник увидел вдруг, как этот бессовестный тип обнял за кустом розы великовозрастную ученицу и стал жарко цело-вать ее красивую белую шею. Алибек едва сдержался тогда, чтобы не броситься на негодяя — его вовремя остановил страх за свою должность. Когда же несколько дней спустя урядник увидел, что Тамара Даниловна со студентом вошли в зимний флигель и заперлись изнутри, он решил на все махнуть рукой. Видит бог, урядник Алибек не сказал об этом приключении никому ни слова. Его сердце берегло тайну, как бездонный колодец хранит кем-то брошенный в него камень.

Урядник знал, что приставша может увлекаться не только молодыми людьми. Зимой из Тифлиса приезжал инспектор полицейского департамента, мужчина лет сорока пяти. От Алибека не ускользнуло, как Тамара Даниловна недвусмысленно перемигивалась с ним.

Поэтому-то урядник и не знал сейчас, как ответить госпоже на вопрос о возрасте гостя.

— Ну, так я спрашиваю, сколько ему лет? — повторила Тамара Даниловна.

— Я не разобрал, госпожа… — пробормотал урядник.

— Дурак! — бросила Тамара Даниловна и пошла прочь, волоча по полу длинный шлейф платья.

Как только госпожа скрылась в соседней комнате, Алибек вспомнил, зачем прислал его пристав.

— Тамара Даниловна… — робко прохрипел он, затем откашлялся и позвал снова — Тамара Даниловна!

Жена пристава выглянула из-за портьеры.

— Ну, в чем дело? Чего тебе еще?

— Тамара Даниловна! Господин пристав просили передать вам, что гость пожалуют к обеду. Сейчас они отправились в крепость, размещают солдат.

Тамара Даниловна нахмурилась.

— Что же ты давеча стоял как чурбан?

Глаза ее гневно сверкнули, и она снова исчезла за портьерой.

В комнате сразу стало так тихо, что у Алибека зазвенело в ушах. Он подождал некоторое время, затем, поняв, что приставша больше не вернется, отвесил почтительный поклон в сторону двери, за которой она скрылась, и вышел.

Захлопнув за собой калитку массивных ворот, Алибек некоторое время стоял в раздумье, щурясь от утреннего солнца, выглядывающего из-за крыши дома.

Наконец из груди урядника вырвался вздох облегчения. Он вытер платком потное, с обвислыми щеками лицо и бодро зашагал в полицейский участок, радуясь, что ему так легко удалось отделаться от госпожи Кукиевой. Урядник вспомнил, что должен накормить крестьян, сидящих в каталажке, которых хромой есаул привел вчера из Гымыра.

„Наверно, родственники этих крестьян собрались уже во дворе и ждут…“ — подумал он.

Урядник свернул за угол и пошел вниз по улице. Почти у каждых ворог толпились люди, обсуждая прибытие батальона.

Алибек издали заметил, что духан, который содержала пожилая грузинка-вдова Агва, открыт.

Сразу же стало как-то веселее на душе. Он прибавил шагу, подошел к духану и заглянул через открытую дверь внутрь. Там никого не было, царили тишина и покой.

Алибек заколебался: „Входить или нет?“ Поднял глаза на вывеску, висящую над дверью: кусочки красновато-коричневого мяса, нанизанные на два скрещенные шампура, показались Алибеку такими натуральными и аппетитными, что он даже ощутил во рту неповторимый вкус ароматного бараньего сала, которое с ласкающим слух шипением капает на угли жаровни.

Урядник глотнул слюну и вытер углы рта тыльной стороной пухлой волосатой руки. Чуть ниже шла надпись на русском языке, а рядом — по-грузински. Еще ниже была изображена целая батарея винных и водочных бутылок.

Алибек ощутил чудовищный прилив аппетита. Он обернулся, глянул по сторонам. Поблизости никого не было. „Не худо бы пропустить стаканчик… — подумал он. — Да, кстати, справлюсь о здоровье Розы…“

Он вошел в духан.

Какая удача — Роза была одна! Каждое утро Агва уходила за покупками на базар, и в эти часы духан находился в полном распоряжении ее служанки.

У Алибека защипало в носу от резкого запаха маринованного чеснока. Он поморщился, блаженно замотал головой.

Духан представлял собой полуподвальную комнату с низким сводчатым потолком. Вокруг столиков, очевидно, еще с вечера в беспорядке стояли стулья. Повсюду валялись объедки, порожние бутылки. Это была самая большая комната духана. По вечерам здесь негде было и яблоку упасть. Днем духан освещался маленьким окошком, а ночью огромными керосиновыми лампами, подвешенными к потолку. Сейчас тут было тихо, и поэтому неряшливое, запущенное помещение выглядело еще более жалким и убогим. А вечером оно гудело, как пчелиный улей. Звон бутылок и стаканов перемешивался с пьяным хохотом и выкриками, сопровождаемыми площадной бранью. Здесь часто вспыхивали ссоры. Поэтому Алибеку нередко приходилось усмирять распоясавшихся пьяниц. Дверь, что рядом с буфетной стойкой, вела на вторую половину духана, состоявшую из двух небольших смежных комнатушек. Здесь обычно собирались чиновники и интеллигенция городка. Люди эти появлялись тихо, бесшумно и так же незаметно исчезали. Они или молча сидели часами, уставясь друг на друга и дымя папиросами, или же о чем-то тихонько переговаривались. Уряднику очень не нравились все эти „интеллигентишки“. По его мнению, люди эти, выглядевшие всегда и грустными, и чем-то недовольными, не относились к властям с должным почтением. „Им верить нельзя! — думал он. — Очень подозрительный народ. С такими надо держать ухо востро!..“