Господин 3. Госпожа (СИ) - Князева Мари

Хрипловатый низкий спокойный голос забубнил неразборчиво. Ему отвечал более молодой и бодрый — растерянно, испуганно. Моё взволнованное сердце отплясывало злую, торжествующую и нервную чечётку в груди.

21 апреля 1968г

Случился переполох. Забегали слуги, захлопали двери. Ищут меня. Ну, пусть побегают. От поднявшихся в комнате вихрей, видимо, поднялась пыль там, где я лежала. Она принялась щекотать мне нос, да так активно, что я не удержалась и чихнула. Аккуратно, в кулачок, но всё-таки слышно. Наконец кто-то догадался заглянуть под кровать. Выругались, дёрнули меня за ногу, вытащили на свет, всю в клочках пыли, злую, чихающую и в слезах. Поставили на колени.

Кое-как справившись с дыханием, я стала отряхиваться, но глаз так и не подняла. Не хочу на него смотреть. Узурпатор, тиран, рабовладелец!

Стоявшие рядом со мной мужские ноги в кожаных туфлях и прикрывавший их богатый кафтан изрыгали что-то гневное — пан Насгулл отвечал спокойным басом — даже посмеивался как будто. Любопытство потихоньку начинало меня терзать: что же такого забавного нашёл в моём поведении хозяин? Но я упорно сдерживала себя и глаз не поднимала. Он не достоин даже моего взгляда!

Я всё ждала, когда остальные уйдут и мы останемся наедине. Всерьёз подумывала о том, чтобы вцепиться этому деспоту ногтями в лицо — вряд ли он тогда пожелает предаваться со мной постельным утехам — но негодующий пан в кафтане вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. Как? Почему?! Я ничего не понимала…

Меня переодели в простую одежду: длинное закрытое тёмное платье, на голову — платок. Посадили в фургон и куда-то повезли. Дорога продолжалась бесконечно. Мне кажется, что я провела в том грузовике несколько суток, хотя это маловероятно, так как мне ни разу не довелось уснуть. Условий для этого особо и не было: лишь узенькие деревянные лавочки вдоль стен — но, как говорится, было бы желание. Голода я тоже не ощущала — видимо, сказалось сильное нервное возбуждение. И хотя меня вполне могли отвезти в какое-то более жуткое место, чем то, где была до этого, я утешала себя тем, что честь всё ещё при мне, а значит, и эти люди не лишены человечности.

23 апреля 1968г

Дом, куда меня доставили, оказался чудесным. Он стоял на берегу моря, его окружал роскошный парк, а горизонт со стороны суши состоял из живописных горных пиков, среди которых были даже покрытые снегом. Я и не знала, что в этой пустынной стране встречаются такие красоты. На следующее утро после приезда суровая восточная женщина выдала мне веник и тряпку, очень строго взглянула в глаза своими жгучими чёрными очами и погрозила пальцем: мол, смотри мне, я знаю о твоих дурацких фокусах, но со мной этот номер не пройдёт!

Она представилась Хафизой и сама придумала мне имя — Амиля, не пожелав слушать возражения, что меня зовут Беата. Хафиза стала моей начальницей — она загружала меня физической работой так, что к ночи я просто валилась с ног, не в состоянии даже думать, не то что любоваться пейзажами за окном.

Проходило время, я приспосабливалась, тело моё привыкало к нагрузкам, а окружала меня такая красота — природная и рукотворная — что я чуть ли не благодарила судьбу за это тихое пристанище, где никто не покушался на мою честь. Оставалось лишь одно но: я была совсем одна. Не с кем было поговорить, некому поплакаться. Другие слуги в доме нет-нет да перекидывались парой слов, а порой вечером я видала, как они беседуют вполне вальяжно. И только я оставалась отщепенкой, не знающей языка, коротающей дни в вопиющем одиночестве. В какой-то момент я поняла, что начинаю сходить с ума от этой пустоты и тишины и придумала вести дневник. Хотя бы делить свои переживания с бездушной бумагой, хотя бы выливать их из себя наружу. Оставалось только найти бумагу и ручку. А, как известно, кто ищет, тот всегда найдёт. Эту тетрадь я обнаружила на чердаке, куда Хафиза отправила меня наводить порядок. Она была почти пустой, только пара первых листов исписана непонятными закорючками — я просто вырвала их, положила обратно в коробку, где взяла тетрадь — и дело с концом. Ручку стащила у начальницы — у неё в кабинете, где она заполняет свои толстые хозяйственные книги, целый букет стоит в стаканчике. Авось не обеднеет. И вот, пишу. И мне, правда, легче. Конечно, разговор с человеком был бы приятнее, но тут все меня чураются, как больной.

28 апреля 1968г

Долго не садилась за дневник — Хафиза совсем меня загоняла! Заставила делать генеральную уборку во всём доме чуть не в одиночку. По крайней мере, за другими слугами я такого рвения, как у себя, не замечала. Ох, как болят руки! И что за дьявол в неё вселился?! Наверное, её бесит, что я стала справляться, что уже не выгляжу такой загнанной и замученной. Надо будет взять муки и угля на кухне. Набледнить лицо и натемнить круги под глазами, а то эта фурия загонит меня в могилу из-за своего садизма.

29 апреля 1968г

Боже Всемогущий! Хоть я в тебя и не верю, больше мне не к кому обратиться! Спаси меня, пожалуйста, если только ты есть, умоляю, спаси! Обещаю каждое воскресенье ставить по большой свече в храме!

Сегодня я узнала, к чему была эта безумная масштабная уборка в доме, и чем занимались остальные слуги. Они чистили всё, начиная столовым серебром и заканчивая дорожками в парке. Потому что сегодня приехал хозяин. Но меня никто об этом не предупредил. Потому что я не знаю языка! Сюрприз!!! Чёрт, как же мне выучить этот их дурацкий кудахчущий язык?!

Сегодня утром я начищала щёткой пол в малой гостиной — ну и напевала, как обычно. Есть у меня такая привычка. Мне часто говорили родственники и знакомые, что у меня очень красивый голос, но я никогда не задумывалась об этом всерьёз. Что это за профессия — певица? Ни один уважающий себя мужчина не свяжет свою жизнь с певицей. Мне нужно стать адвокатом, учителем или хотя бы медсестрой…

Но сейчас не об этом. Сейчас об уборке. Я тёрла и пела, пела и тёрла. А потом повернулась — и увидела Его. Огромный, чёрный, бородатый мужчина. Я сразу узнала его, хотя и не видела толком ни разу — зато ощущала, улавливала габариты там, в его спальне, где он чуть не стал для меня первым — и, держу пари, последним. Он смотрел на меня молча, пожирая тёмным огненным взглядом. Моё сердце трепыхалось в горле.

Пан Насгулл сделал жест, как бы прося меня продолжать — то ли уборку, то ли пение, но я подхватила щётку и умчалась из комнаты со скоростью реактивного самолёта.

Глава 3.ХАЛИБ ТЕРДЖАН

Мы с Дахи много времени проводили вдвоём в стенах моего главного офиса. Сын стал намного активнее и с бОльшим энтузиазмом интересоваться тонкостями ведения бизнеса с тех пор, как обзавёлся собственным (я переоформил на него СПА-центр в России), а также женой и ребёнком. По правде говоря, я ещё никогда не видел Дахи таким оживлённым и вдохновлённым. Конечно, мы с Евой предполагали, что ему понравится быть мужем и отцом, но мой старший сын превзошёл все наши ожидания. Он стал таким степенным, внимательным, сосредоточенным. Веселье и кутёж с друзьями совсем перестали интересовать его, хотя раньше — это мне достоверно известно — он не пропускал ни одной их разбитной вечеринки. И, Господь свидетель, о нравственном облике их участников лучше умолчать. Я смотрел на это сквозь пальцы, понимая, как бурлит кровь в теле молодого человека — сам там бывал — ждал, когда Дахи остепенится, и сам старался ему помочь, подыскивая подходящих невест. Но мой сын проявил недюжинное упрямство, отвергнув их всех. Он желал самостоятельности в этом вопросе — и проявил её в полной мере. Уехал в Россию, нашёл там девушку, которую полюбил, и поставил нас с Зойрой перед фактом: женюсь и точка. Я видел в его глазах решимость устроиться грузчиком в порту, если понадобится, — но сделать эту милую маленькую девочку своей навсегда. Эвелина нам с Евой понравилась, в отличие от Зойры. Моя первая жена и под угрозой расстрела не призналась бы, что ей по душе русская девушка — этот союз казался ей катастрофой для всего традиционного уклада нашей семьи. А Зойра мало что так ценила, как традиции. Однако и ей пришлось смириться. В качестве компромисса Эвелина приняла нашу веру и пообещала помогать Дахи воспитывать детей в той же идеологии. На этом Зойра вполне успокоилась и преисполнилась благостного равнодушия к невестке.