Хельсрич - Аарон Дембски-Боуден

— Брат, я никогда раньше не слышал, чтобы ты говорил о возможности поражения.

Гримальд покачал головой:

— Планета будет пылать вне зависимости от того, победим мы или проиграем.

— Ты уверен в этом?

— Я чувствую это в своей крови, — ответил капеллан. — Когда придет последний день Армагеддона, те из нас, кто останется в живых, поймут, что еще ни одна война не обходилась так дорого.

— Делился ли ты своим беспокойством с верховным маршалом? — спросил Артарион, потирая пальцами зудящее место на спине.

Гримальд усмехнулся, на мгновение поразившись наивности брата.

— Ты думаешь ему требуются мои советы?

Немногие корабли в Империуме могли сравниться с «Вечным крестоносцем» в смертоносном великолепии.

Одни суда плыли в небесах, словно морские корабли древней Терры, с величием и тяжеловесной грацией странствуя меж звезд. «Вечный крестоносец» был другим. Словно копье, что метнула в пустоту рука самого Рогала Дорна, флагман Храмовников пронзал космическое пространство уже десять тысяч лет войны. Оставляя за собой плазменный конденсационный след, двигатели с ревом перебрасывали судно из одного мира в другой в Великом Крестовом Походе Императора.

И «Вечный крестоносец» был не один.

За ним следовали линейные корабли «Всенощное бдение» и «Величественный», стремясь не отстать от флагмана и сохранять построение в виде копья. Вслед за тяжелыми крейсерами — соответственно, боевым барком и чуть уступавшим ему в размерах ударным крейсером — следовали фрегаты сопровождения, дополняя строй. Всего их было семь, и каждый двигался на полной скорости, сохраняя боевой порядок.

Корабль ворвался обратно в реальность, волоча за собой бесцветный варп-туман, отражаемый защитным полем Геллера. Свечение плазменных двигателей источает светящийся след, что дымкой окутывает пустотные щиты корабля и обрывается, как только судно возвращается в реальное пространство.

Перед ними появилась сфера пепельного цвета, затемненная грязным облачным покровом и странным образом спокойная.

Если бы наблюдатель решил вглядеться в пустоту вокруг несчастного, проклятого мира Армагеддон, то увидел бы подсектор имперского космоса, где даже на самых благополучных планетах-ульях еще оставались глубокие и медленно заживающие раны.

Это был регион космоса, где страх перед очередным масштабным конфликтом, способным затронуть весь сектор, дамокловым мечом висел над триллионами верноподданных имперских душ, словно угроза шторма, всегда грозившего вот-вот разразиться.

Кто-то всегда говорил, что Империум Человека умирает. Эти еретические голоса вещали о бесконечных войнах человечества против многочисленных врагов и предрекали, что они должны закончиться поражением людей в огнях миллионов полей битв на бесчисленных звездах под властью Бога-Императора.

Нигде эти горькие семена и пророчества не были столь очевидны, как в опустошенном субсекторе Армагеддон, который называли величайшим из миров.

Сам Армагеддон был бастионом имперской мощи, штампуя множество танков на мануфакториумах, которые не прекращали работу ни днем ни ночью. Миллионы мужчин и женщин носили бледно-желтые доспехи Стальных легионов Армагеддона, и их лица скрывались за традиционными масками-респираторами этих почитаемых и прославленных дивизий Имперской Гвардии.

Ульи этого непокорного мира извергали плотные ядовитые облака, покров которых погружал мир в постоянные сумерки. Живой природы на Армагеддоне не осталось. Звери не подкрадывались к добыче за стенами постоянно растущих городов-ульев. Песнь ветра была наполнена грохотом и бряцанием десятков тысяч оружейных мануфакториумов, которые никогда не останавливали производство. Мягкую поступь животных сменил скрежет гусениц танков по рокритовой поверхности мира, ожидавших отправки в небеса для участия в далеких конфликтах.

Это был мир, целиком посвященный войне, ожесточившийся, со шрамами от прошлого, в ранах от рук врагов человечества. Армагеддон отстраивался после каждого опустошительного набега и никогда ничего не забывал.

Первым и самым главным напоминанием о последней войне, ужасной Второй Войне, унесшей миллиарды жизней, была военная база в глубоком космосе, названная в честь одного из Ангелов Смерти Императора.

Они назвали ее «Данте».

Именно там смертные Армагеддона вглядывались в черноту космического пространства, молясь, чтобы не увидеть ответных взглядов.

В течение пятидесяти семи лет их молитвы были слышимы.

Но не дольше. Имперские стратеги уже обладали достоверными данными от более ранних столкновений, согласно которым флот зеленокожих направлялся к Армагеддону и был самой большой военной силой ксеносов в истории. Как только флоты чужих приблизились к системе, имперские силы спешили высадить свои войска на Армагеддон прежде, чем флот захватчиков появится в небе.

«Крестоносец», боевой барк нестандартной конструкции, был величественной крепостью-монастырем угольно-черного цвета, с готическими кафедральными шпилями, которые возвышались, подобно позвонкам на хребте животного. Орудия, способные обратить в пыль целые города, — когти ночного хищника — были направлены в пустоту. Расположенные по всей длине судна и на носу, сотни батарей и лэнс-излучателей, хищно ощетинившись, уставились в безмолвную черноту космоса.

На борту корабля тысяча воинов была занята тренировками, подготовкой и медитацией. Наконец после недель пути по Морю Душ в зоне видимости появился Армагеддон, измученное сердце субсектора.

Моих братьев звали Артарион, Приам, Кадор, Неровар и Бастилан.

Эти рыцари десятки лет сражались со мной бок о бок.

Я смотрел на них, на каждого из них, когда мы уже были готовы к десантированию. Наша оружейная представляет собой отсек, лишенный всяких украшений, свободный от какой-либо сентиментальности, в настоящий момент оживленный только методичными перемещениями сервиторов с мертвым разумом, облачающих нас в броню. В помещении витал запах свежего пергамента от свитков на доспехах, медный привкус масел от очищенного ритуалами оружия и вездесущая едкая и соленая вонь потеющих сервиторов.

Я согнул руку, чувствуя, как при этом мягко загудели движущиеся кабели и псевдомускулы доспеха. Папирусные свитки обернуты вокруг сочленений брони, на них изящным руническим шрифтом перечислены подробности битв, которые я и без того никогда не забуду. Этот материал изготавливается прямо на борту «Крестоносца» слугами, передающими технологию его изготовления из поколения в поколение. Каждая роль на корабле жизненно важна. Каждая обязанность по-своему почетна.

Мой табард белее выбеленной солнцем кости и составляет резкий контраст с угольно-черным доспехом. На груди я с гордостью ношу геральдический крест, там, где Астартес из меньших орденов носят аквилу Императора. Мы не носим Его символа. Мы сами — Его символ.

Пальцы дернулись, когда перчатка доспеха с щелчком встала на место. Это было не намеренно — всего лишь нервный спазм, болевой ответ. Навязчивая, но знакомая прохлада окутала предплечье, когда острие нервного сцепления перчатки вошло в запястье, чтобы соединиться с костями и настоящими мускулами.

Я сжал облаченную в черный керамит руку в кулак, а затем разжал ее. Каждый палец сгибался так, словно нажимал на курок. Оружейный сервитор, довольный выполненной работой, отступил, чтобы принести вторую перчатку.

Мои братья проходят через те же ритуалы проверки и перепроверки. Странное чувство беспокоит меня, но я отказываюсь ему верить. Сейчас я смотрю на них и мне кажется, что мы в последний раз проходим через этот ритуал вместе.

Я буду не единственным, кто погибнет на Армагеддоне.

Артарион, Приам, Кадор, Неровар и Бастилан. Мы — рыцари отряда Гримальда.

В венах Кадора течет благословенная кровь Рогала Дорна, и это большая честь. Его лицо иссечено шрамами, а тело стало наполовину механическим из-за множества тяжелейших ран. Он старше меня, намного старше. Он многие десятилетия служил в братстве меча и был освобожден со всеми почестями, когда его возраст и количество имплантатов взяли свое.

Приам — восходящее светило на фоне сумерек Кадора. Он нескромен и отлично знает о своих достоинствах, как и многие юные воины. Без тени смирения его триумфальный рев звучит на поле битвы, отдавая хвастовством. Он называет себя мастером клинка. Впрочем, в этом он не ошибается.

Артарион — это… Артарион. Моя тень, как и я сам — его тень. Среди наших рыцарей редко случается, чтобы кто-то не заботился о собственной славе, но Артарион — мой знаменосец. Он шутит, что делает это только для того, чтобы показать врагу, где именно я нахожусь, и показать им цель. Страшная рана, изуродовавшая его лицо, была результатом снайперского выстрела, который предназначался мне. Каждый раз, когда мы отправляемся на войну, я снова и снова вспоминаю это.