Новое дело Шерлока Холмса - Артур Дойль

— И еще хуже может быть. Сдается мне, они и ко мне подбираются.

Пленник с трудом приподнялся на локте…

— Что вы такое говорите!

— Верно вам говорю. Мою хозяйку в Фреттоне уже выпытывали, кто я такой и чем живу, и, когда она мне про это рассказала, я решил, что мне пора уезжать. Мне только хотелось бы знать, мистер, как полиция узнает про это. Штейнер уже пятый человек, который проваливается на моих глазах, и, если я не успею навострить лыжи вовремя, то шестым буду я. Как вы мне это объясните? И не стыдно ли вам, что ваши работники гниют в тюрьме.

Фон Борк побагровел.

— Как вы смеете говорить со мной таким тоном.

— Если б я не был смелым, мистер, я не был бы у вас на службе. Но я, ведь, человек прямой — у меня что на уме, то и на языке. Я слыхал, что у вас, у немецких политиков, ежели агент сделал свое дело, вы не прочь упрятать его в такое место, где особенно не заговоришь.

Фон Брок вскочил со стула.

— Вы осмеливаетесь мне намекать, что я сам выдаю своих агентов?..

— Я этого не говорю, но, несомненно, мистер, кто-то их выдает, и ваше дело узнать, кто. Как бы то ни было, я лично рисковать не имею желания. Вы меня отправьте в Голландию, и чем скорее, тем лучше.

Фон Брок уже овладел собой.

— Мы слишком долго работали вместе, чтобы в последний момент поссориться, и притом в тот момент, когда мы можем торжествовать победу. Вы хорошо поработали и рисковали многим; я не забуду этого. Отлично: поезжайте в Голландию, а оттуда в Берлин, или же морем, через Роттердам в Нью-Норк. По другой линии через неделю будет уже не безопасно, когда фон Трипиц примется за работу. Однако, кончим этот разговор. Давайте сюда книжечку. Я уложу ее вместе с другими.

Американец держал в руке пакетик, но не сделал движения, чтобы вручить его Броку.

— А как же фарт-то?

— Что такое?

— Ну, жир. Ну, деньги, значит. Пятьсот фунтов? Пушкарь-то мой в последнюю минуту закапризничал — едва я его уломал лишнею сотней долларов. А то бы мы с вами ни с чем отъехали. «Не желаю, говорит, ни за какие деньги». Однако, когда я накинул сотню, — взял. Это мне стоило двести фунтов, как один пенни, так что книжечки я вам не намерен отдавать, пока вы мне не отдадите денег. Из рук в руки, значит.

Фон Брок усмехнулся, не без горечи.

— Не высокого жн вы мнения о моей честности. Без денег даже книжки не хотите дать?

— Что же, мистер, в делах надо быть аккуратным.

— Ну, будь по вашему. — Он сел за стол и, оторвав от чековой книжки листок, написал на нем свое имя и проставил цифру, но чека все-таки не отдал. — Позвольте, раз уже мы так с вами разговариваем, м-р Ольтамонт, я не вижу, почему бы мне следовало доверять вам больше, чим вы доверяете мне. Вы понялн? — Он оглянулся через плечо на американца. — Чек на столе, но я хочу сперва посмотреть книжку, а затем уже дать вам деньги.

Американец молча подал ему книжку, перевязанную шнурком. Фон Брок развязал шнурок, снял двойную бумажную обложку. И с минуту в безмолвном изумлении глядел на голубую книжечку, лежавшую перед ним. На обложке поперек, золотыми буквами было напечатано: «Практическое руководство к разведенію пчелъ»… Но не успел заведующий шпионажем задуматься над этой странной надписью, как человек, стоящий сзади, железною рукой схватил его за шиворот, а другою рукой зажал ему рот губкой, пропитанной хлороформом.

— Еще стаканчик, Ватсон? — сказал Шерлок Холмс, придвигая к своему верному другу запыленную бутылку токайского. — Выпьем за радостную встречу.

Толстый шоффер, сидевший за столом, торопливо подставил свой стакан.

— Доброе винцо, Холмс, — сказал он, выпив.

— Замечательное вино, Ватсон. Говорят, из императорского погреба в Шенбрунне. Я попросил бы вас открыть окно — запах хлороформа, мне думается, портит букет вина.

Шкаф стоял раскрытый настежь, и теперь уже Холмс торопливо вынимал из него пачку за пачкой аккуратно уложенных бумаг и, рассмотрев их, также аккуратно складывал их в чемодан фон Брока. Немец, лежавший на софе, громко храпел, связанный по рукам и по ногам.

— Нам торопиться некуда, Ватсон. Здесь нам никто не помешает. Будьте любезны, позвоните. В доме никого нет, кроме старухи Марты, которая отлично разыграла свою роль. Она с самого начала была моей помощницей. — А, Марта! очень рад. И вы будете рады, когда я сообщу вам, что все идет отлично.

Старушка, с приветливым, добрым лицом, стоявшая в дверях, улыбаясь, присела к Холмсу, но в то же время покосилась не без тревоги на лежавшего на диване немца.

— Не бойтесь, Марта. Выспится — встанет, как встрепанный.

— Это хорошо, мистер Холмс. Я рада. По-своему, ведь он был добрый господин. Как он давеча уговаривал меня ехать с его женой в Германию! Но это, пожалуй, помешало бы осуществлению ваших планов — так ведь?

— Конечно, Марта. Пока вы были здесь, я мог быть вполне спокоен. Сегодня мы таки долгонько ждали вашего сигнала.

— Тут был тот толстый господин из Лондона — кажется, секретарь посольства.

— Я знаю. Мы с ним встретились. Если бы вы не умели так чудесно управлять автомобилем, Ватсон, мы изобразили бы собой Европу, гибнущую под колесницею Яггернаута. Еще что, Марточка?

— Я думала, он так и не уедет. Я знала, сэр, вы не очень-то обрадуетесь, застав его здесь.

— Он и так заставил нас прождать напрасно больше получаса. Только, когда вы погасили лампу, в знак того, что путь свободен, мы двинулись сюда. Зайдите ко мне завтра, Марта, в Отель Кларидж.

— Слушаю, сэр.

— Надеюсь, у вас все готово?

— Да, сэр. Вчерашний день он отправил семь писем. Адреса я, по обыкновению, записала. И девять писем пришли на его имя. Эти я спрятала.

Он упирался изо всех сил…

— Отлично, Марточка. Я посмотрю их завтра. Спокойной ночи. — Эти бумаги, — продолжал он, обращаясь к Ватсону, когда старушка скрылась за дверьми, — теперь уже не имеют значения. Информация, которую они заключают в себе, давно уже отослана в Германию. А это все — оригиналы, которые не безопасно было увозить из Англии.

— Значит, теперь они уже не нужны?

— На вашем месте я бы не сказал этого, Ватсон. По крайней мере, теперь мы можем знать, что там известно, что нет. Изрядная часть этих документов добыта мною, и — вы понимаете — большою достоверностью они не отличаются. Поглядел бы, как это немецкий крейсер пройдет чрез минные заграждения в проливе по карте, составленной мною. Но погодите, Ватсон, — он взял старого друга за плечи, — дайте же посмотреть на вас при свете. Постарели вы? — Да нет, все тот же славный малый. И румяный…

— Я сегодня помолодел на двадцать лет, Холмс, когда получил вашу телеграмму с просьбой выехать вам навстречу в Гарвич, на автомобиле. Да и вы, Холмс, почти не изменились, — только эта козлиная бородка — она совсем вам не идет.

— Это одна из жертв, которые я принес новой родине, Ватсон, — сказал с улыбкой Холмс, дернув себя за козлиную бороденку. — Завтра от нее не останется и следа. Я сниму бороду, несколько изменю костюм — и снова сделаюсь таким, каким я был до этого американского превращения.

— Но, Холмс, ведь вы удалились на покой. Мы слышали здесь, что вы живете, как отшельник, посвятив себя всецело пчелам и своим книгам где-то в глуши, на юге.

— Так оно и было. И вот вам плод моих досугов, magnus opus моих последних лет. — Он взял со стола голубую книжечку и вслух прочел заглавие: «Практическое руководство к разведенію пчелъ и нѣкоторые наблюденiя надъ отсаживанiемъ матки». Это я сам и сочинил. Это — результат моих трудовых дней и ночей раздумья. Ведь, я изучал пчел, как прежде изучал преступников, следил за ними с таким же неослабным вниманием и могу сказать: — хорошо их знаю.

— Но как же это вышло, что вы снова взялись за работу?

— Я сам этому удивляюсь. От министра иностранных дел я бы еще как-нибудь отговорился, но когда под моим скромным кровом появился сам премьер. — Дело в том, Ватсон, что с этим вот, который лежит на диване, нашим справиться было не под силу. Он ловкий человек. Все видели, что тут кто-то мутит, а кто — нельзя было дознаться. Заподазривали одного, другого агента, арестовывали их, но видно было, что тут суть не в них — что за ними стоит кто-то другой, посерьезней. И его надо было вывести на свежую воду. Ну, и пришлось мне самому взяться за дело… На это у меня, Ватсон, ушло почти два года. Пришлось ехать в Чикаго, оттуда в Буффало, примкнуть к ирландскому тайному обществу, там выдвинуться, устроить беспорядки в Скибберине, обратить на себя внимание полиции — и вместе с тем одного из агентов фон Брока, который отрекомендовал меня, как самого подходящего человека… Вы понимаете, какое это было сложное дело… Ну, потом я сумел вкраться к нему в доверие, — что не мешало мне очень ловко проваливать его затеи и сплавить в каторгу уже пятерых его агентов. Я все время следил за ними, Ватсон, и сажал их в тюрьму в последнюю минуту, когда у них уже все было готово. — Что, сэр, надеюсь, вы не очень плохо себя чувствуете?