Новое дело Шерлока Холмса - Артур Дойль

— Жалко, но больше я здесь оставаться не могу. Время горячее — каждый из нас должен быть на посту. А я надеялся принести от вас добрую весточку. Ольтамонт не назначил вам часа?

Фон Борк показал ему телеграмму:

«Буду вечером непременно, привезу новые аккумуляторы».

— Аккумуляторы? — что это значит?

— Видите ли, Ольтамонт фигурирует в качестве эксперта по части двигателей, а у меня полный гараж автомобилей. Мы условились называть каждую вещь по имени ее отдельной части. Радиатор — это у него значит броненосец, маслянка — крейсер и т. д. Аккумуляторы — значит морские сигналы.

— Из Портсмута, полдень, — говорил секретарь, приглядываясь к телеграмме. — Кстати, сколько вы ему платите?

— За это дело единовременно пятьсот фунтов, — конечно, он получает и жалование.

— Жадный какой, мерзавец! Без таких предателей, нам разумеется, не обойтись, но, все-таки, мне жалко тратить на них столько денег.

— А мне для Ольтамонта ничего не жалко. Он удивительный работник.

Ему только хорошо надо платить, а уж товар он поставляет добросовестно — по его собственному выражению. И, притом же, он не предатель.

— Уверяю вас, самый завзятый юнкер германец меньше ненавидит Англию, чем этот ирландец из Америки.

— Ах, он ирландец из Америки?

— Стоит с ним поговорить две минуты, чтобы не сомневаться в этом. Я иной раз с трудом разбираю его слова. Он, как будто, объявил беспощадную войну не только английскому королю, но и английскому языку… Да что вы так торопитесь? Он может быть здесь каждую минуту.

— Нет, к сожалению, я и так чересчур уж засиделся. Ну-с, так мы ждем вас завтра, пожалуйста, пораньше. Когда сигнальная книжка будет у вас в руках, вы можете поставить: «Finis» и подвести итог своей работе в Англии. Что это? Токайское? — Он указал на пузатую, пылью покрытую бутылку, стоявшую на подносе, рядом с двумя стаканами.

— Может быть, выпьете стаканчик на дорогу?

— Нет, спасибо. Однако, тут у вас пиры.

— Ольтамонт знаток в винах и ему очень полюбилось мое токайское.

— Он, вообще, малый с причудами и в мелочах приходится к нему подлаживаться. Для моих замыслов он безусловно мне необходим — волей-неволей. я должен считаться с ним. — Гость и хозяин снова вышли на террассу, под которой пыхтел большой мотор. — Это, должно быть, Гарвич виден? — спросил барон, натягивая свой дорожный плащ. — Как тихо, мирно все кругом! Через неделю здесь будет уже не так тихо, и огни будут поярче. Да ж на небесах будет не так уж мирно, если наш добрый Цеппелин сдержит свои обещания. Кстати, кто это?

Внизу, под ними, только одно окно было освещено. На подоконнике стояла лампа, а у окна сидела в кресле старушка в деревенском чепце, с морщинистым, добрым лицом. На коленях у нее лежало вязанье. По временам она отрывалась от работы и гладила кошку, сидевшую на скамеечке возле.

— Это Марта — единственная служанка, которую я себе оставил.

Секретарь усмехнулся.

— Настоящее воплощеиие Британии! поглощена самой собой, уселась поуютнее и дремлет. Итак, au revoir, фон Борк. — Он послал прощальный привет рукой, прыгнул на мотор, и, минуту спустя, во мраке задрожали удалявшиеся огоньки фонарей. Секретарь лежал на мягких подушках своего роскошного лимузина, думал о готовившейся европейской трагедии и даже не заметил, что, огибая угол, его автомобиль едва не наехал на маленький двухместный форд, ехавший навстречу.

Когда свет фонарей погас вдали, фон Борк, не торопясь, вернулся в свою комнату. Проходя мимо террассы, он заметил, что старуха экономка убрала с окна лампу и, очевидно, пошла спать. Для него новы были эта тишина и тьма в огромном доме, откуда вчера только уехала его семья — а семья у фон Борка была большая. Но это лучше, что близкие его уж в безопасности, а он один здесь, и никто ему не помешает. Ведь, у него еще много работы… Он начал убирать свой стол и жечь бумаги, пока красивое лицо его не раскраснелось от огня в камине. Затем вытащил из под стола кожаный чемодан и аккуратно, тщательно принялся укладывать в него драгоценное содержимое шкафа. Но, едва он приступил к этой работе, как чуткий слух его уловил звук приближающегося автомобиля. Фон Борк радостно свистнул, спрятал чемодан, запер шкаф, и вышел снова на террассу — как раз вовремя, чтоб увидать, как у ворот остановился небольшой автомобиль. Из него выпрыгнул пассажир и быстрыми шагами направился к нему; шоффер же, плотный, пожилой мужчина с седыми усами, уселся внутрь, как человек, знающий, что ему придется долго ждать.

— Ну? — нетерпеливо спрашивал фон Борк, спеша навстречу гостю.

Вместо ответа тот замахал над головой коричневым пакетиком.

— Сегодня вам есть за что поблагодарить меня, мистер. Я вам привез хорошенький подарочек.

— Сигналы?

— Как обещал. Все до единого — для фонарей, для семафоров, для беспроволочного телеграфа — конечно, копию, а не оригинал. Дурачок, который мне продал ее, продал бы и оригинал. Но я не взял. Слишком опасно. Но товар не фальшивый — можете быть спокойны.

Он похлопал германца по плечу с грубой фамильярностью, от которой тот внутренно поморщился.

— Входите. Я один во всем доме. Я только вас и ждал. Конечно, копия лучше оригинала. Если б оригинал пропал, они опять все изменили бы. А копия, вы думаете, точная.

Ирландец из Америки вошел в кабинет и уселся в кресло, вытянув длинные журавлиные ноги. То был высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти, с резкими чертами и небольшой козлиною бородкой, придававшей ему сходство с карикатурами на американцев. Изо рта у него торчал окурок сигары. Он чиркнул спичкой и зажег его.

— Что, собираетесь в дорогу? — спросил он, оглядевшись. И, когда взгляд его упал на шкаф, теперь видимый, так как фон Борк не задернул занавеси, вдруг ахнул: — Мистер, да неужто же вы держите ваши секретные бумаги в этом шкафу?

— А почему же нет?

— Этак-то на виду? А еще шпионом называется! Да любой янки-вор без труда вскрыл бы этот шкаф простой отмечкой[1]. Знай, что мои письма будут валяться в этом шкафу, я бы ни одной строчки вам не написал.

— Ну, вряд ли ваши взломщики сумели бы отпереть этот шкаф, — усмехнулся фон Борк. — Этот металл и топор не возьмет.

— А замок?

— Замок, ведь, с двойной комбинацией. Вы знаете, что это значит?

— Откуда же мне знать?

— Замок откроется только, когда вы сопоставите известное слово и определенную комбинацию чисел. — Он встал и показал двойной кружок вокруг замочной скажины. — Этот снаружи для букв, а внутренний для цифр.

— Хитро придумано.

— Да, не так просто, как вам кажется. Этот шкаф я заказывал еще четыре года тому назад и — как бы вы думали — какое слово и число я выбрал?

— Где же мне угадать.

— Август 1914.

Лицо американца выразило восторг и изумление.

— Вот это здорово! Однако, вы мастер предсказывать.

— Да, немногие из нас могли бы угадать так верно срок. А я вот угадал и завтра утром закрываю лавочку.

— Ну, так вы и меня с собой возьмите, или устройте где-нибудь. Не останусь я здесь один. Через неделю, может, даже меньше. Джон Булль встанет на задние ноги и заревет так, что я предпочитаю слушать этот рев из-за моря.

— Но, ведь, вы же американский гражданин.

— Что ж из того? Джек Джонсон тоже был американский гражданин — однако, он сидит в тюрьме в Портланде. Британцы с этим не считаются. У вас там, говорят, одни порядки, а у нас другие… Кстати, мистер, насчет Джек Джемсона, сдается мне, не очень-то вы покрываете тех, кто работает для вас.

— Что вы хотите сказать этим? — резко спросил фон Брок.

— Да, ведь, вы же работодатель. Значит, ваше дело оберегать своих работников. А вы, как их оберегаете? Если провалятся, вы в стороне — и не подумаете вступиться за них. Взять, хотя бы Джемсона…

— Джемсон сам виноват. Вы это знаете. Он был чересчур своеволен.

— Упрямый, что и говорить. А Холлис?

— Сумасшедший.

— Да, под конец, он правда чуточку свихнулся. И то сказать — не шутка человеку изо дня в день и с утра до ночи изображать из себя не то, что он есть на самом деле, зная, что за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы заковать его в кандалы. А вот о Штейнере что вы мне скажете?

Фон Брок вздрогнул, и раскрасневшееся лицо его слегка побледнело.

— А что такое с Штейнером?

— Как что? Поймали его только! Вчерашний вечер у него был обыск и он теперь вместе с бумагами уже в Портсмутской тюрьме. Вы вот уедете, а он, бедняга, здорово засел — хорошо еще, если отделается только каторгой. Вот почему я предпочитаю убраться из Англии вместе с вами.

Фон Брок был выдержанный человек, но видно было, что эта новость потрясла его.

— Как они добрались до Штейнера? Нехорошо! Очень нехорошо!

— И еще хуже может быть. Сдается мне, они и ко мне подбираются.