В облупленную эпоху - Лев Воробьев

В это роковое время Голда Меир и прибыла в Москву. Предоставленное автономиям право иметь своих представителей при европейских и американском дворах ставило своей целью легитимизировать британское присутствие в Палестине. Для самих автономий это мало походило на установление дипломатических отношений, но должно было показать всему миру заботу Короны о статусе своих подданных и заодно утихомирить страсти в самой Палестине. В Советскую Россию от Автономии евреев прибыла верная сподвижница Бен-Гуриона «Золотая Голда» — «Золотко», как любовно звали ее в Стране. От Арабской автономии шейх Амин аль-Хусани — Глава мусульман Палестины. Шейх Амин поселился на Остоженке в шикарном, некогда принадлежащем дореволюционному золотопромышленнику, особняке, сданном ему внаем Советским правительством. «Золотко» — на Арбате, в наспех расселенной коммуналке, в Эрец-Палестине шла отчаянная экономия средств. Сталин лично следил за их размещением. Он дал специальное указание разместить их на равном удалении, но поблизости от себя — и с Остоженки, и с Арбата до Кремля машина шла десять минут, — чтобы показать высокомерному Британскому Льву непредвзятое отношение Великого Дракона к посланцам чужой империи и в то же время продемонстрировать: он не считает их незначительными вассалами англичан. Он ничего не делал зря. Интересы Советского Союза и интересы Великобритании совпали лишь на краткий исторический миг — миг, в котором отражается вечность, но вечность столь многообразна, что в следующий миг отразится иной ее лик. Выждав положенное по протоколу время, он назначил представителям волооких палестинских автономий прием.

Первым Сталин принял арабского шейха. Говорил с ним ласково, в хорошо знакомой обоим, располагающей к коварству восточной манере, обещал свою поддержку в борьбе за Всемирный халифат, — шейх в ответ благодарил за высокий прием и восторгался успехами СССР, перед аудиенцией его свозили на ВСХВ, — в общем, выказал благосклонность, но встречей остался недоволен. Эта палестинская лиса хотела его руками сбросить англичан в море… А он не терпел, когда кто-то пытался использовать его. Но не в шейхе был вопрос.

«Золотко» Сталин принимать не спешил. Задуманное им переселение евреев требовало не только серьезной подготовки: переселить в казахстанские степи миллион евреев — это вам не гордых, но простодушных кабардинцев и чечен и кровожадных лишь в разрезе глаз татар… Переселение евреев, очень ловко маскирующихся под коренных уроженцев страны, было задачей не только непростой, но и требовало решения вопроса куда более важного, напрямую связанного с Волей Провидения. И ошибиться он не хотел. Не имел права. Его не беспокоил ни Большой террор, ни Мировая война, ни расправа со своими политическими соперниками — все это были дела мира сего. Но совсем иное, когда имеешь дело с Высшим Смыслом. Недаром он не дал тронуть Пастернака… Он ничего не делал просто так. И Мандельштама посадил только лишь потому, что не мог поступить иначе: зарвался совсем, захотел быть вне благодетельствуемой им державы. А это могло оказаться дурным примером для других. И дело было вовсе не в дурацком стишке, стишок он бы простил, стишок ему даже нравился… Понравилась «широкая грудь осетина». Остальное простил. Беда, что тот посягнул на Высший Смысл. Захотел без позволения владеть им. А этого он не прощал. Не имел права прощать. Ибо сам обладал Смыслом. Был — Им. Но сейчас дело было куда важней. Важней, чем соперничество за Смысл. И тем более нельзя было ошибиться.

В день, назначенный для приема «Золотка», ему, конечно же, доложили о ее «народном имени», Сталин с утра чувствовал себя неважно, дали знать себя застарелые раны, нанесенные неумолимой жизнью. Пошаливало, трепыхалось сердце, к горлу подкатывал комок, тянуло поясницу… Он знал, что ничего серьезного пока нет, но отвлекало это ужасно, мешало сосредоточиться, выработать единственно правильный подход — подобрать ключик к ее душе. У него был ключик к каждой душе, надо было только верно выбрать из связки ключей. Разумеется, он не надеялся получить от нее одобрение своим замыслам, он и не нуждался в ее одобрении, он не нуждался ни в чьем одобрении: его план заключался в другом. Необходимо было узнать, вызнать любыми средствами у нее, как отнесутся к его решению Там — Наверху. К Адольфу отнеслись плохо, и потому тот проиграл Мировую войну. А он победил и стал властелином мира — Великим Драконом, как назвал его в одном из своих писем Председатель Мао. Он не сомневался, что достигнет своего, как всегда достигал искомого… Но сложность была в том, что привычные методы — ни обольщение, ни НКВД — могли не сработать. Значит, она сама должна открыться ему. А к этому ее надо подтолкнуть. Не обнаруживая, конечно, своей заинтересованности. Грандиозный замысел, быть может, последний замысел его жизни, ибо он знал свою человеческую конечность и не верил брехунам, вторящим этому двурушнику Лаврентию, что дело его бессмертно, а значит, бессмертен и он; нет ничего бессмертного на земле, «токмо дух» — знал он еще с семинаристских времен, — но замысел, Великий Замысел воздвигнуть на месте Москвы «Новый Рим» стоил того, чтобы выселить из нее евреев. А для этого требовалось дозволение Высших Сил. Для этого «Золотко» и была так нужна ему. Он верил, да что там верил, знал: они там, в Иерусалиме, на горе Мория, на камне, именуемом «Пуп земли», ближе всех к Источнику Сил — Библейскому Богу.

Ее доставили в Кремль на его личном «Паккарде» — не на служебной, разъездной машине. Провели в его кабинет по выложенным ковровыми дорожками коридорам, мимо застывших, как столбики кипарисов, лейтенантов охраны. Она бывала и Белом доме, и в Букингемском дворце, но целомудрие и строгость послевоенного Кремля поразила ее. Он на это рассчитывал. В кабинете — небольшой комнате, отделанной дубом, — он принимал лишь немногих гостей. Встретил ее прохаживаясь вдоль стола — не сидя, чтобы не пришлось вставать при ее появлении. Поприветствовал со сдержанной улыбкой, прячущейся под сединой усов. Расспросил, как она устроилась, как показалась ей обновившаяся после войны Москва, благо не было нужды в переводчике — в Америку в 20-м году ее вывезли уже с русским языком. Она отвечала негромко, кратко, не то что шейх с его бурными восклицаниями, чуть склонив набок голову, как бы одновременно и в легком поклоне, и в желание получше рассмотреть его. И это ему неожиданно понравилось. То, как она преодолевает страх. Немолодая полная женщина в неброском темном платье без украшений, с седеющей крупной головой. (Он всегда придавал большое значение личным впечатлениям от собеседника.) Она робела, и это было хорошо, но недостаточно. Он привык, что его боятся, но сейчас ему нужно было другое. «Что, еслы мы отпустым всэх варобьэв в Палыстыну?» — небрежно спросил он, когда протокольная часть беседы была закончена. «Готовы вы ых прынать там?» Повисло продолжительное молчание. И он, истолковывая это как невозможность ответа, внутренне восторжествовав, продолжал:

«Англычане мнэ гаварят: нэлза собырат всэх ывреэв в одном мэстэ». — «Мы готовы принять всех», — после паузы отвечала она.

«А как отнэсутся к этому вашы сосэди, это будэт для ных неожиданность»… Он испытующе посмотрел на нее. «Вы дэйствытэльно гатовы к этому?» Она выдержала его взгляд: «Мы готовы к трудностям». «А что вы скажытэ, еслы мы ых всэх, как прэдатылэй русского народа, вышлым в Сыбыр?» Он всегда нарочно усиливал свой грузинский акцент, когда хотел, чтобы его слова запомнились. «Я скажу, что это будет ошибкой. Никто, поднимавший руку на божий народ, не достигал еще своей цели», — твердо отвечала она. Он вдруг почувствовал, как захолонулось, остановилось сердце, стало трудно дышать — проклятое здоровье, возраст, возраст, черт подери… Возраст, и ничего более! Он — Великий Дракон, безраздельный хозяин одной шестой части суши — не должен показывать свою слабость, идти на поводу у этой палестинской бабы. Но он понимал, что сила сейчас не на его стороне. А сердце отбивало свой причудливый нездоровый ритм, будто пустившись в пьяного гопака. Эта ведьма погубит меня, если я откажусь от ее условий, с внезапным испугом понял он. А врачам нельзя доверять… Он молча прошелся по кабинету, посмотрел в зашторенное окно, где за кирпичной стеной застыл приземистый мавзолей. Она не провожала, не ела его взглядом, краем глаза он заметил и это, застыла у покрытого зеленым сукном стола. «А что, если я предложу ей в обмен на свою жизнь жизнь ее соплеменников… Что скажет она тогда мне?» — подумал он. Но он знал, что ответ уже получен. Не ее ответ, ее он раздавит ногтем — ответ Того, Кого даже он раздавить не может. Но он не был бы он, если б показал это. Он неторопливо обернулся от окна к ней. Взглянул своим знаменитым немигающим взглядом. Нет, не врет ведьма. ДАНО ПРАВО ЕЙ! «Советцкыя власт нэ дэлаэт ошыбок», — тяжело обронил он и провел пальцем черту в воздухе. «Поэтому мы и верим, что вы не сделаете ошибки», — с достоинством отвечала она. «А что ты скажэш, еслы я отдам тэбэ ых?!» — напрямую спросил ее он. «Скажу, что тогда у вас в Палестине будет миллион верных друзей», — не отводя расширившихся глаз, произнесла она. «Ыды, мы ызвыстым тэбя о нашэм рэшэныи», — устало махнул он больной, обычно заложенной за борт френча рукой.