Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев - Василий Березайский

Теперь то, кажется, никто уже не скажетъ намъ: да къ чему ваше толь расхваляемое ученіе, просвѣщеніе? Какая отъ него польза? — а ученые, дискать, какъ мы видимъ, Рускихъ, а особливо церковныхъ Божестивенныхъ книгъ почти не читаютъ, молятся Богу какъ вертопрахи, креста на лбу не положатъ порядочно, (наушко: пусть ето будетъ и правда нѣкоторымъ образомъ), а всё какую то Нѣметчину, Французскія и изрѣдка, изрѣдка Латынскія. На таковый и подобной вопросъ, если бы кто предложилъ его намъ, мы отвѣтимъ, не приводя разнообразныхъ въ житіи человѣческомъ происходящихъ отъ ученія пользъ, потребъ и выгодъ нашихъ, представимъ вотъ одно самое явное и достопамятнѣйшее доказательство.

Война въ 1812 году, вѣроломно нашедшихъ на насъ Галловъ, и съ ними двадесяти языкъ, война, ужаснувшая насъ въ первоначаліи, и правду сказать, не безбѣдственная, не ослабила однако духа бодрости, духа мужества сыновъ нашего отечества, не только не погасила въ сердцахъ нашихъ пламенѣющей искры любви къ Царю и отечеству, искры наслѣдованной нами отъ отецъ отцевъ нашихъ, искры всегда питаемой въ адамантовыхъ грудяхъ нашихъ; но паче возжгла ее и воспалила. — И отъ сей-то вдругъ вспыхнувшей и возгорѣвшей искры сколько проявилось отечественныхъ у насъ сочиненій въ обѣихъ родахъ краснорѣчій, въ духовномъ и мірскомъ! — Колико трогающихъ сердце и раздирающихъ такъ сказать, душу, наставительныхъ воззваній и миролюбныхъ поученій въ храмахъ Господнихъ къ православному нашему народу, убѣждающихъ къ единодушному супостата преодолѣнію, низложенію, попранію, согнанію со лица земли Рускія. Сколько, въ ето самое нерадошное время, вышло въ свѣтъ разныхъ, иногда, якобы шуточныхъ по видимому, въ самомъ же дѣлѣ наставительныхъ и поучительныхъ сказаній и написаній! — Колико глубокомысленныхъ размышленій и вмѣстѣ забавнѣйшихъ картинъ!

Теперь вопросимъ мы сопротивника нашего, и то развѣ изверга какого, какою силою низложили и прогнали мы враговъ нашихъ. Какою? — скажемъ мы въ отвѣтъ: Силою креста Господня, силою вѣры и любви, опорою своихъ крѣпкихъ грудей. — Да чѣмъ вопросимъ мы его, возжглись ети адамантовы груди? — Единымъ пособствованіемъ возбужденій ума, воздвизаемыхъ единою любовію къ Отцу Отечества, любовію ко бѣлой Руси, ко самимъ себѣ. Такъ — Благовѣрные! — Мы не отразили токмо и прогнали непріятеля, но разбили его въ пухъ, на голову, побѣдили во удивленіе всего бѣлаго свѣта, восторжествовали и днесь ликуемъ: да здравствуетъ АЛЕКСАНДРЪ I. Ура! ура! нашимъ Русскимъ благовѣрнымъ воинамъ! Ура! мирнымъ поселянамъ со женами и дѣтьми ихъ! —

Вотъ плоды просвѣщенія! —

А сколько переводовъ съ разныхъ языковъ, а осо6лнео съ Французскаго, и говорить нечего! Всѣ превосходнѣйшіе классическіе авторы разныхъ народовъ и вѣковъ, читаются на нашемъ языкѣ, словно въ подлинникѣ; да не наше дѣло судить о переводахъ: Предоставимъ ето особаго рода ученымъ и знатокамъ, реценсорамъ; всякое дискать дѣло мастера боится, изстари идетъ пословица. Самъ Апеллесъ выставившій живописную свою картину на показъ всѣмъ, и спрятавшись за нею сапожнику, цѣнившему ее до предѣла голени порядочно, все спускалъ, но когда етотъ бахвалъ началъ было выше голенищъ простирать свои сужденія; тогда живописецъ изъ-за картины съ досадою вскричалъ ему: Ne sulor ullra crepidam! Но довольно о семъ: Публика озарилась свѣтомъ ученія, полюбила чтеніе. Ето истина явствуетъ изъ того, что всѣ отъ великаго до малаго, отъ преученаго до сущей невѣжды, отъ умнаго до дурака, всѣ стараются заводить библіотеки, учебные кабинеты, естественныя и художественныя собранія, или по крайней мѣрѣ многія опредѣляютъ для оныхъ мѣста. — Но все это дѣло почти постороннее. Я вотъ что хочу тебѣ сказать, для чего никто изъ соотчичей нашихъ, при толь благопріятныхъ обстоятельствахъ для писмословія, _не вздумаетъ чего нибудь написать о Пошехонцахъ. Право, ето чудно. Когда объ нихъ разговариваютъ, то всѣ слушаютъ съ удовольствіемъ, пріятною улыбкою, и даже смѣхомъ блискимъ къ хохоту. Я это самъ не одинъ разъ видѣлъ и записывалъ карандашемъ въ карманной моей пустой книжкѣ. — Нѣтъ, кажется, человѣка, кто бы не слыхалъ и не зналъ объ нихъ какой нибудь исторійки, и не полюбопытствовалъ узнать объ нихъ болѣе. Право, это чудно; едакая книжка по всему вѣроятію не сдѣлала бы своему Автору подрыва. Въ ней можно помѣстить довольно забавнаго, не нанося никому обиды: Ибо истые Пошехонцы перевелись, и слѣдовательно повѣствуемаго объ нихъ никто на свой щотъ не приметъ, — да ето бы и смѣшно было. — Что мнѣ нужды, что въ томъ сельцѣ, гдѣ я родился, были дураки и даже сумасшедшіе. Всякъ идетъ своимъ путемъ. — А сверхъ всего позволь сказать и ето: Не все закупорившись, такъ сказать, въ Діогенову бочку, и нахмуривъ медвѣдеобразно брови свои бесѣдовать съ Аристотелями, Платонами, и прочимъ ихъ причтомъ. Самая премудросить говоритъ: ученіе многое трудъ плоти. И такъ надобно иногда почитать, или поглядѣть Недоросля, Хвастуна, Мѣльника, Ѳедцла, что губы надулъ, и проч. и пр. Ето дѣло по моему мнѣнію безгрѣшное и безобидное. Такъ! — Климатъ нашъ хоть и суровенекъ, по правдѣ маткѣ сказать; однако не всегда же бури и ненастья, бываютъ тихіе, свѣтлые, пріятнѣйшіе дни. Мы видимъ, что сама природа, представляющая преемственно чувствамъ нашимъ толь разнообразные предметы, какъ то: мглистые туманы, и ослѣпляющіе зрѣніе молніи, глубокіе снѣги, окованныя льдомъ быстрыя воды, и зеленопестрыми коврами одѣтыя поля, алѣющіе цвѣты; опадъ пожелтѣвшаго и изсохшаго листвія, и созрѣвающіе разноналивчатые плоды, приглашаетъ человѣка, въ минуту къ нему своего благорасположенія, къ его возвеселенію. Да и по истиннѣ сказать: — Какая нужда обществу въ томъ, что такой-то измѣряетъ землю, глубину морей, высоту и пространство небесъ, а самъ укрывается отъ сообщества всѣхъ людей, сидитъ одинъ, день и ночь упершись носомъ въ стѣну, или въ промерзлый уголъ. Ето, право, не весьма лакомый намъ веселымъ робятамъ собесѣдникъ. Короче: извѣстны тебѣ Абдериты Виланда, Донъ Кишотъ съ другомъ его Санхою Пансою Сервантеса, умныя шутки Еразма Ротердамскаго, Жилблазъ Ле-Сажа, и проч. Вѣдь хороши же они, всѣ говорятъ. Поусердствуй друже мой, чтобъ наши притчи во языцѣхъ не ударили въ грязь худо размалеванною своею рожею. — Любезный Словохотъ! къ тебѣ склоняю я рѣчь свою. Сколь много увеселялъ ты бесѣды наши повѣствованіями своими о Пошехонцахъ, Галичанахъ, Костромитянахъ, Чухломитянахъ, и проч! — Теперь я сталъ отъ тебя далекимъ далеконько. Не откажи мнѣ въ моей покорнѣйшей прозьбѣ. Не можешь ли ты сообщать мнѣ Гисторическія преданія о достославныхъ Пошехонцахъ, хотя помаленьку? — сказать ли тебѣ, что мнѣ пришло въ голову — я думаю собравъ нѣсколько сего рода повѣстей, выдашь оныя въ свѣтъ сперва небольшою книжкою для забавы читателей, а послѣ, ежели увижу, что начало сіе будетъ принято благосклонно, то постараюсь выдать и продолженіе. И такъ — одолженіемъ симъ, о коемъ я прошу тебя именемъ всѣхъ охотниковъ, ты меня наичувствительнѣйше обяжешь. Ибо и надѣюсь имъ сдѣлать угожденіе всѣмъ книгочіямъ; а если ето сгоряча сказано много, такъ по крайней мѣрѣ нѣкоторыхъ изъ нихъ. Вѣдь, и то не дурно; все лучше, нежели ничево. По малой мѣрѣ мнѣ такъ думается. — Буде же кто скажетъ намъ, что остающееся отъ должности время, т. е. свободное, или почти свободное, можно бы дискать употребить на что нибудь лучшее — съ этомъ я не спорщикъ, а по просту скажу, что можно и на хуждшее. — И въ етомъ упоминаніи наше дѣло не будетъ ли то, что называется, серёдка на половинѣ? а вѣдь, Medio tutissimmus ibis.

Любовѣдъ.

С. П. Б.

СЛОВОХОТЪ къ ЛЮБОВѢДУ

Любезный другъ мой! Предпріятіе твое мнѣ тѣмъ болѣе нравится, что я и самъ, правду тебѣ сказать, давно уже объ етомъ изданіи и думалъ и думаю; да вотъ та бѣда, что не могу собраться съ мыслями, какъ приступить къ самому-то дѣлу. На словахъ-то все таки коё какъ можно; ибо не всякое изъ нихъ ставится въ строку; а написать на бумагѣ и выдать въ свѣтъ совсѣмъ иное дѣло: вѣдь что напишешь перомъ, того опослѣ не вырубишь и Галицкимъ топоромъ, говорится пословицей. — Сверхъ же всего этого гдѣ ты возмешь достаточное собраніе сказаній объ этихъ витязяхъ? — Всякъ объ нихъ что нибудь слыхалъ и знаетъ, говоришь ты; но зачни же спрашивать, то увидишь самъ, что не такъ-то скоро нападешь на знатока и словохотника. Когда что надобно, то-тутъ тово и нѣтъ, самъ ты знаешь. — Я право самъ плохой знатокъ въ исторіяхъ, кои и слыхалъ въ робячествѣ, тѣ теперь вышли изъ памяти. Въ наши, братецъ, годы, на умѣ не басни. Онѣ, слыхалъ ты, соловью плохой кормѣ. [7] Однако отъ искренняго усердія моего, съ каковымъ я всегда старался исполнять твои желанія, не могу преминуть, чтобъ и въ етой твоей благонамѣренной прозьбѣ не оказать тебѣ должнаго моего послушанія. — Были бы только тебѣ старыя мои побаски въ угоду и пользу; я радъ тебѣ услужить ими, сколько могу, съумѣю, сколько станетъ силъ моихъ. Гдѣжъ чево по твоему недостаетъ, изволь самъ дополнить; худо сказанное поправь; гдѣ болтому оляповото, выдумай поумнѣе, напиши складнѣе; что не такъ, передѣлай по твоему вкусу, и выдай въ свѣтъ въ такомъ видѣ, какой тебѣ будетъ благоугоденъ. Предметъ етотъ почти стихотворческой, слѣдовательно и вольности стихотворческія, хотя нѣкоторымъ образомъ намъ позволительны. [8] Впрочемъ, кто еще знаетъ; можетъ быть мы етимъ слабымъ опытомъ подадимъ кому нибудь поводъ отдѣлать етотъ предметъ лучше, такъ, какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобы онъ не только не уступалъ Донъ Кишоту, Абдеритамъ, но и — и превзошелъ ихъ. Были бы только матеріалы; а строиться ужъ можно. Ахъ! — Какъ бы порадовалось этому родительское, отеческое мое сердце! — Посылаю тебѣ первое сказаніе о господахъ Пошехонцахъ; дѣлай съ нимъ что изволишь; правь, марай, крести, вставляй; И за симъ прощай.