Анвар и большая страна - Владислав Бахревский

Мама, не снимая пальто, села на кровать.

— Не знаю. Там одни мужчины.

— Они на станцию едут?

— На станцию. Яблоки продавать.

— А почему мы не поедем?

— Там все мужчины, — сказала мама. — И все — татары.

— Татары?

Я подбежал к окну. Люди в коричневых армяках быстро ходили по двору, размахивали руками, кричали.

Мама разделась и прилегла на диван. Я забрался к ней под бочок.

— Мама, а кто они, татары?

— Татары. Такой народ.

— Они страшные, да?

— Нет, обыкновенные.

— А почему ты их боишься?

— Я не боюсь.

Она их не боялась, но я ближе придвинулся к ней.

— Когда-то давно, — сказала мама, — в самые древние века татары были сильные. У них был хан Батый. Он пришёл на Русь и сжёг города. А потом их победил Дмитрий Донской. Великий князь.

В чемодане, где лежат игрушки, есть воин с серебряным щитом. Наверное, это Дмитрий Донской.

И вдруг я вспомнил, что забыл запереть чемодан.

По комнате бродили сумерки. Это за окном шли бесконечные тучи. Было тепло, тихо, и я задремал.

На потолке и стенах, сломавшись пополам, двигались тени. Татары!.. Я закрыл глаза и затаил дыхание. А мама ничего не слышит. Закричать? Тогда они сразу убьют нас. Было так страшно, что озяб кончик носа.

— Не будите его, — сказал женский голос. — Вот квитанция за комнату.

— Спасибо. А разбудить придётся.

Это сказала мама. Значит, татар нет. Мама разговаривает с дежурной.

Стукнула дверь, и раздался мужской голос:

— Вы готовы, гражданочка? Волга не ждёт.

— Я готова. Разбужу сына и снесу чемоданы.

— Эти чемоданы-то?

— Эти.

— Сына берите.

Я хотел было встать, но вдруг что-то хлопнуло, покатилось, зазвенело — и сразу стало тихо. Я вскочил. Взрослые стояли и глядели на пол. На полу играло весёлыми огнями радужное битое стекло.

— Игрушки! — вырвалось у меня.

— Прости, сынок, — сказала мама. — Я, видно, забыла закрыть чемодан.

Высокий человек в телогрейке почёсывал затылок. Дежурная наклонилась и подняла зелёную шишку.

— Цела.

Мама сунула в чемодан оставшиеся картонные игрушки и закрыла его.

— Простите нас, — сказала она дежурной.

— Ничего, мы уберём. Жалость-то какая!.. Вы торопи́тесь, торопи́тесь!

Мне хотелось плакать. Игрушки было жалко и было стыдно, что мама просила у меня прощения.

— Мы другие купим, — говорила она. — Ты не плачь.

А я плакал, потому что не было никаких сил признаться, что во всём виноват я один…

Была ночь. Мы ехали на полуторке. Дорога шла по лесу. Свет фар то натыкался на дерево, то падал на смутные поляны, то задевал вершины — и тогда мотор стонал долго и жалобно, то упирался в землю — и тогда мотор скулил совсем тихо, как побитый щенок.

Я засыпал и просыпался. Однажды свет скользнул по саням, по тускло блестевшим лошадиным крупам. Это мы обогнали татар. Мне опять стало немного страшно. А вдруг мотор заглохнет и татары нападут на нас… Но машина шла и шла вперёд, и обоз остался позади. Теперь перед нами была только ночь и совсем не было деревьев.

— Скоро Волга, малыш, — сказал шофёр, улыбаясь.

Я заснул, а когда открыл глаза, он быстро-быстро крутил баранку, но мы почему-то ехали вбок и фары беспомощно уткнулись в небо. Мама прижимала меня так крепко, что мне было трудно дышать.

— А-а! — вскрикнул шофёр, словно ему стало больно, и тут машина резко накренилась и мотор заглох.

Шофёр посмотрел на маму, и оба они долго смотрели друг на друга.

— Мы приехали? — спросил я.

Шофёр не ответил. Он осторожно открыл дверцу и исчез в темноте.

— Давайте мальчика! — послышался его голос.

Мама подняла меня, и я очутился на резком ветру. Было очень темно. Мама тоже выпрыгнула из машины.

— Вовремя гора подвернулась, — сказал шофёр.

Глаза мои привыкли к темноте, и я увидел, что машина привалилась боком к чёрной горе.

— Мы чуть не упали? — спросил я.

Мне опять не ответили.

— Ветер свежий. Сегодня непременно взломает лёд, — сказал шофёр.

— Так мы и не успели, — сказала мама.

— С обозом перейдёте. Он скоро будет.

— С татарами? — спросил я.

— С татарами, — сказал шофёр равнодушно. Он совсем их не боялся.

Меня усадили в кабину, и я снова заснул…

Было тепло и очень вкусно пахло. Не конфетами, не морозом. Шевельнул рукой и вдруг почувствовал в кулаке что-то твёрдое и круглое. Яблоко! Та-та-ры!.. Я вскрикнул и вскочил.

— Лежи, лежи! — сказала, закрывая меня с головой, мама.

— Меня не украли? — спросил я шёпотом.

— Ха-ха-ха! — весело засмеялся кто-то.

Чёрная завеса спала, и круглолицый смеющийся человек, прищёлкивая языком, сказал:

— Ай-я-яй! Какой хороший мальчик, а боится. Ты меня боишься? Я страшный?

— Нет, вы весёлый.

— Ха-ха-ха! — засмеялся человек. — Яблоко ешь. Самое вкусное!.. — И вдруг сказал очень тихо: — А теперь лежи и не шевелись. По Волге едем.

Я затаил дыхание. Было слышно, как шуршат полозья по льду, как фыркают лошади, как негромко переговариваются люди.

Мы ехали по Волге. Я ждал, что сейчас хрустнет лёд и начнётся страшное.

Вдруг люди зашумели, полозья взвизгнули, и мы помчались быстрей и быстрей. Что-то больно кололо меня в бок. Это была ёлочная шишка. Зелёная стеклянная шишка, в которой живёт белка с чёрными кисточками на ушах.

— Ты не бойся, — сказал я ей. — Ты у меня одна осталась. Я тебя буду беречь. Ты не бойся.

Лошади встали. С меня сдёрнули накидку, и весёлый наш возчик подбросил меня в воздух:

— Переехали! Переехали, друг! Ешь яблоко. Песни пой. Пляши!

И смеялся, смеялся, и мама смеялась, и целовала меня, и говорила одно и то же:

— Переехали. Всё-таки переехали.

Возчики в рыжих армяках собрались все вместе и смотрели в серую посветлевшую даль.

Там что-то сильно лопнуло, и по реке покатился гул. Он двигался к нам медленно, тяжело, но река потрескивала уже близко, и люди говорили друг другу:

— Пошла…

— Пошла-а-а! Пошла-а!

Рыжая белка с чёрными кисточками на ушах грызла золотые орехи. Они звонко раскалывались, хрустели. И тогда я раскусил яблоко. Оно тоже хрустнуло, и весёлый татарин засмеялся, нахлобучил мне на нос шапку.

— Хорошо! — говорил он. — Вкусно!

Жмурил глаза и прищёлкивал языком.

За горой, где солнце, где Красенькое

Сидят на брёвнах и разговаривают:

— Ребятам из Красенького хорошо. Им солнце дольше светит.

— Конечно, хорошо. Они за горами живут, а мы — в горах.

— Вот опять! У них день, а у нас вечер… Мама зовёт. Слышишь?

Спит Оля и видит сон. Живут они с Мишкой в той же деревне, те же горы вокруг, а солнце не сходит с неба. Не кончается день. Играй сколько душе угодно! А за горами, где Красенькое, — синё. Туман холодный над огородами. Стоят матери на крылечках, домой ребят зовут.

«Как же так? — думает во сне Оля. — Красенькое по ту сторону гор, а день у них короче!»

Проснулась, занавеску — дёрг! А над горами, над синими утренними лесами, над розовым гребешком каменной вершины — лучевой дождь. Снизу вверх брызжет. Красиво, конечно. Только на деревне опять лежит холодная тень. Целый час надо ждать, пока выйдет из-за гор солнце.

Стерегут красного телёнка с белым носом и чёрными губами.

— Зачем только построили нашу деревню? Жили бы все в Красеньком. Всем бы хорошо было.

— Чудной! Все в одном месте жить не могут.

— Сама ты чудна́я! Что мы, хуже их?

— Не хуже. Одинаково жить нельзя. Одинаково — скучно. Ехать никуда не надо. Зачем ехать, когда везде одинаково? А тут приезжаешь — и море! Оно розовое-розовое, гладкое, а паруса на кораблях — голубые!

— Выдумала! Море — синее. По морю волны. С дом, с высотный, как в Москве. И ветер. Деревья по земле лежат, как трава. А я на корабле с подводными крыльями.

— От такого ветра твой корабль перевернётся.

— А без ветра твои паруса, как тряпки, висеть будут.

— Всегда ты споришь.

— А ты всегда выдумываешь.

— Я не выдумываю, я мечтаю.

— А ты видела, как солнце садится? Не за гору, а вообще.

— Не видела.

— И я не видел. Давай-ка пойдём завтра в Красенькое!

— Туда за целый день не дойдёшь.

— Подвезут.

— А что дома скажем?

— Испугалась?

— Не испугалась. Искать будут… Не люблю, когда мама плачет.

— Ничего, обойдётся. Ты хлеба возьми, а я — сала и бутылку молока.

Где ездят на телегах, тёплая дорожная пыль пахнет вкуснее пирогов.

Дороги идут в разные стороны. По дорогам едут люди. И кажется, что это дороги уводят их в дали. А всё наоборот. Дороги идут за людьми.

Шагают ребята, а кругом ни одного человека. Птицы поют, слепни летают…