Из штрафников в разведку - Александр Терентьев

Проклиная свою беспечность и дурость, Миронов, по совету какой-то сердобольной тетки, рванулся обратно на вокзал. Должен же там быть милиционер, или дежурный, или любой другой начальник! Помогать гражданам – это их прямая обязанность. Вот пусть и помогают!

Пожилой милиционер с двумя треугольничками старшего милиционера в петлицах безразлично выслушал сбивчивые объяснения взмокшего от беготни паренька и сухо потребовал:

– Документы!

Пока милиционер, шевеля губами, просматривал бумаги, Алексей мысленно благодарил отца, приказавшего документы ни в коем случае не держать в вещмешке. Лешка представил свой сидор, благополучно путешествующий – в отличие от хозяина – в уютной теплушке, и едва не взвыл от отчаяния.

– Иди к дежурному, – милиционер равнодушно пожал плечами и вернул документы. – Он сейчас вроде на перроне где-то бегал. Может, что и придумает…

Дежурный придумал – без особых расспросов подсадил Миронова в удачно подвернувшийся состав с беженцами. Алексей забрался в вагон и тут же попал под опеку пожилой полной тетки в больничном халате далеко не первой свежести.

– Отстал от своих, хлопчик? То беда нэ велика – догонишь, – по-украински «гэкая», тетка указала Лешке место в уголке и, услышав «спасибо», вяло отмахнулась пухлой ладошкой: – Та нэма за що! Ось туточки и ложись. Ты ж, мабудь, голодный, а? Зараз я кашки тебэ – трохи осталося… Ой, война та клята, ой, лышенько! А мы с-под самого Киева идемо – почитай, мисяц вжэ! И скильки ще той дорози – хто знаемо…

Через полчаса Миронов-младший, совершенно осоловевший от нервотрепки, беготни и холодной каши, крепко спал, свернувшись калачиком в своем уголке. Последнее, что он успел расслышать сквозь наваливающийся сон, были тихие причитания тетки, горько сетовавшей на тяжелые времена.

Под мерный перестук колес снилось Лешке тихое летнее озеро. Вечернее солнце только-только скрылось за лесом, и все вокруг подернулось едва заметной нежнейшей зеленоватой дымкой. И только небо оставалось блекло-синим, а на опушке яркими заплатами белели россыпи цветущей черемухи, заполнявшей все вокруг своим одуряющим горьковато-теплым запахом…

Глава 2. Август 1941 года

Проснулся Алексей от страшного грохота и в первые мгновения никак не мог сообразить, где же он сейчас находится. Чуть позже пришло понимание, что происходит что-то неординарное, грозящее серьезной опасностью. Где-то совсем рядом, сотрясая ненадежные стенки вагона, тяжело ухали разрывы, с истошным воем проносились самолеты, и раз за разом надрывно кричал гудок паровоза – казалось, это большое и насмерть перепуганное животное сипло трубит сигнал опасности.

Первым порывом Лешки было непреодолимое желание забиться поглубже куда-нибудь под лавку, сжаться в комочек и прикрыть голову руками. Затем до слуха донеслось заполошное женское кудахтанье: «Ой, диты, скорийше уси тикаем с вагону! Опять бомбы кидают, ироды!»

Ага, пронеслось в голове, похоже, это та тетка в белом халате людей из вагона выгоняет! Правильно выгоняет – во время бомбежки вроде бы надо подальше от поезда разбегаться и на землю ложиться.

Лешка вскочил, намереваясь побыстрее сигануть из вагона, и тут же чуть ли не уткнулся носом в обтянутую халатом объемистую грудь. Вскинул голову, встретился взглядом с наполненными тревогой глазами женщины и от растерянности задал совершенно идиотский вопрос:

– Это бомбежка?

– Бомбежка, сыночка, бомбежка, – торопливо закивала тетка и, оглянувшись себе за спину, где в длинном проходе толклись десятки перепуганных, еще только начинающих плакать и кричать ребятишек, живо распорядилась: – Ты, хлопчик, шибчей спрыгивай и детишек принимай: высоко там, самим им из вагона – никак! Побьются и руки-ноги поломают! Сейчас главное: их из вагона вытащить, а там они в поле разбегутся и сами схоронются – цэ не в перший раз нас уже так…

Снаружи все оказалось гораздо страшнее, чем воспринималось на слух из темноватого вагона. Самолеты с мерзким, выматывающим душу ревом пикировали и сбрасывали бомбы, рвавшиеся вокруг остановленного состава. Несколько теплушек в хвосте поезда горели, и свежий утренний ветер старательно раздувал черно-оранжевое пламя, отгоняя в сторону едкий темный дым. Из вагонов разноцветным горохом сыпались люди и с криками беспорядочно метались, разбегаясь по длинному полю, желтевшему между железнодорожными путями и темневшим вдали лесом. Гудки паровоза, вой самолетных двигателей, взрывы бомб, взметающие черные груды земли, бегущие и падающие люди – все это напоминало совершенно нереальный кошмарный сон.

Алексей и сам не понял, как ему удалось удержаться и не рвануть в поле вместе с другими – наверное, остановили теткины глаза, в которых робкой просьбы было гораздо больше, чем требования. Словно автомат, он чисто механически поднимал руки, принимал детей, торопливо ставил их на землю, бросал короткое «беги!» и вновь поворачивался к проему вагонной двери. Последней из вагона выбралась охающая и пыхтящая тетка и, неуклюже переваливаясь, засеменила прочь от состава, крепко придерживая за руки двух девчонок лет восьми-десяти.

Очередной самолет с крестами на крыльях спикировал на горящий состав, и Лешка, чувствуя, как холодеет от ужаса затылок и под ложечкой разливается противная пустота, пустился бежать. Где-то за спиной гулко ухнуло, и Алексей, буквально сбитый с ног тугой взрывной волной, споткнулся и с лету кувыркнулся в свежую воронку, успев расслышать дробное «ту-ту-ту» – видимо, немец бил из пулеметов.

Машинально стряхивая с волос комочки земли, Миронов тут же обнаружил, что в воронке он не один. Девушка с санитарной сумкой склонилась над мальчонкой лет десяти, чуть в стороне вжимались в сырой, остро пахнущий теплой землей откос еще трое или четверо ребятишек. Рядом с детьми в странноватой позе лежал молодой парень в форме с кубиками младшего лейтенанта на петлицах. Лицо лейтенанта было спокойным и очень бледным. Наверное, тоже раненый, предположил Алексей и скосил взгляд на окровавленного мальчишку.

– Отмучился, – отстраненно и как-то очень буднично сказала девушка и, привалившись к откосу, начала сосредоточенно оттирать землей кровь с ладоней. – Черт, только еще больше измазалась!

– А этот чего? – Лешка тяжело сглотнул и кивнул в сторону лейтенанта, запоздало понимая, чем таким остро-пряным и незнакомым пахло в воронке – свежей кровью, пропитавшей рубашку на животе и штаны мальчонки.

– Да ничего, цел он, – пожала плечами девушка, прислушиваясь к затихающему звуку самолетных моторов. – Вроде уходят… А лейтенант просто сомлел от перевозбуждения и от вида крови. Это ничего – и с крепкими мужиками бывает! Что-то у тебя взгляд нехороший, мутный. Голова кружится, тошнит, нет?

– Да нет, ничего, – Миронов прислушался к себе и неопределенно пожал плечами, – только немного шумит и звенит все.

– Похоже на легкую контузию, – кивнула девушка. – Это пройдет. Ну вот, кажется, и лейтенант наш очухался. Как вы, товарищ командир?

– Нормально я, – буркнул лейтенант, отводя глаза. Тут же исподлобья покосился на Миронова и зло усмехнулся: – Что вылупился? Цирк тебе здесь? Сейчас будет нам цирк – когда на поле убитых считать начнем…

На поле действительно ничего веселого не наблюдалось. Лешка, спотыкаясь, медленно брел к составу, непроизвольно поглядывая на небо: нет – похоже, и правда улетели. Люди выбирались из воронок, отряхивались, осматривали раненых, убитых – и все это проделывалось как-то слишком уж обыденно, привычно, почти без криков и причитаний. Лишь в одном месте Алексей услышал тихий плач – детский. Без особого интереса посмотрел и увидел ребятишек, сгрудившихся около неподвижно лежавшей на земле тетки – той самой, в белом халате.

Женщина лежала вниз лицом в нелепой позе, раскинутыми руками неловко прижимая к себе и прикрывая своих девчонок. На спине женщины вокруг темных дырок краснели расплывчатые, уже начинающие подсыхать пятна. Такие же пятна Миронов увидел и на узеньких девчоночьих спинах.

«Так вот какая смерть бывает», – отстраненно подумал Миронов, не в силах отвести взгляда от некогда белоснежного, а сейчас пропитанного кровью халата. Видимо, немецкий летчик срезал их одной очередью. Просто нажал на гашетку, и все – нет ни доброй тетки, еще вчера кормившей его кашей, ни маленьких девчонок! Ладно, солдаты на фронте друг друга убивают – это еще как-то понятно, а вот этих троих за что?!

До сих пор Алексею пришлось так близко видеть умершего человека лишь один раз – когда восемь лет назад умерла мать. Лешка хорошо помнил длинный гроб и лежавшую в нем женщину с белым и совершенно незнакомым лицом. Мать, как ее помнил Миронов, была веселой и очень красивой. А та – в гробу, в белом платке и с непонятной веревочкой под подбородком… Все было странным, непонятным и таинственным – гроб, какие-то старухи, молчаливый отец и витавшее в душном воздухе слово «поминки»…