Из штрафников в разведку - Александр Терентьев

– Да особо и нечего рассказывать, – вяло пожал плечами Алексей, – просто… в общем, гад он, и все.

– Знаю, что гад, – неожиданно согласился особист с такой непринужденной легкостью, что Миронов удивленно вскинул голову и посмотрел на капитана с недоумением. – Что ты удивляешься? Это, как говорится, моя работа – все и про всех знать, кто чем дышит. Только вот, понимаешь, Миронов, в чем загвоздка? Свидетелей вашей драки – или что там у вас было – нет. И что мы имеем в итоге? Его слово против твоего. Как считаешь, кому суд трибунала скорее поверит?

– Так ясно ведь, что не мне, а командиру, – обреченно вздохнул Лешка.

– Во-от, соображаешь! – капитан взял со стола потрепанную книжицу и начал листать. – Вот, смотрим девятую главу Уголовного кодекса – «преступления воинские». Все очень просто, как говорится: «Сопротивление исполнению законно отданного по военной службе приказания или распоряжения влечет за собой применение меры социальной защиты в виде лишения свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия, совершенные с насилием над личностью начальника или в боевой обстановке, влекут за собой применение высшей меры социальной защиты». Высшая мера, если ты случаем не в курсе, – это расстрел.

– Вопрос можно, товарищ капитан?

– Ну, давай, спрашивай.

– Вот вы говорите, что знаете, что Аникеев… ну, это самое, – тщательно подбирая слова, пытался разобраться Миронов. – Тогда почему…

– Можешь не продолжать, – усмехнулся особист и закурил новую «казбечину». – Отвечаю: потому! Как говорится, не твоего ума это дело. Но намекну: папа у него ну очень уж серьезный дядька. И сыночка своего подальше от фронта пристроил – вас, охламонов, военному делу учить. И на все твои вопросы у меня ответ один: из-за тебя с большим генералом, если что, бодаться-спорить никто не станет. Как говорится, оно мне надо – карьерой рисковать и настроение портить? Это ясно?

– Ясно. Они, небось, всех своих сынков в тепленькие штабы пристроили, а нас чего жалеть!

– А вот сейчас ты, Миронов, – нажал голосом капитан и постучал пальцем по столу, – и явную глупость говоришь, и еще одну статью расстрельную зарабатываешь! Серьезную такую статью – пятьдесят восьмую, политическую. Всякие, конечно, есть, но, между прочим, у самого товарища Сталина сыновья на фронт ушли! Микоян, Хрущев и много еще кто – все честно воюют, а не за папиной спиной прячутся. И гибнут – так же, как и любой простой красноармеец…

– Да я понимаю!

– Понимает он… А понимаешь, так не пори чушь разную! – сварливо проворчал особист и, придвинув протокол допроса, обмакнул перо в чернильницу. – Давай все с начала: как, что и почему. Сейчас анкетные данные заполним и, как говорится, все по полочкам разложим. Будем тебя, дурака, спасать… Фамилия, имя, отчество, место рождения, социальное происхождение – диктуй, записывать буду!

Допрос – а если точнее, то беседа – длился еще часа полтора. Капитан на деле доказал, что не зря ел хлеб из своего офицерского пайка: Миронов и сам не заметил, как относительно подробно рассказал и о первом своем знакомстве с лейтенантом Аникеевым, и о причине возникшего между ними конфликта.

Алексею просто не повезло: лейтенант Аникеев оказался тем самым молодым командиром, который в августе сорок первого во время бомбежки упал в банальный обморок, а Лешка оказался невольным свидетелем его слабости. Казалось бы, ерунда, не стоящая внимания, но лейтенант, как выяснилось, ничего не забыл. И, обнаружив среди курсантов своего взвода старого знакомого, похоже, ничуть не обрадовался, а совсем даже наоборот – начал придираться к Миронову по любому поводу, вероятно, намереваясь не мытьем, так катаньем избавиться от человека, с которым у него были связаны не самые приятные воспоминания. А может быть, даже и не в воспоминаниях было дело, а просто с первого взгляда не понравился лейтенанту курсант, и все, – и такое в жизни бывает.

Развязка «недоброй интриги» наступила, когда комвзвода Аникеев вдруг приревновал курсанта к молоденькой медсестре Лидочке из местного госпиталя, к которой лейтенант, судя по всему, имел свой интерес. Напрасно Миронов пытался доказывать, что медсестра ему совершенно неинтересна и в госпитале он оказался почти случайно – Аникеев и слушать не хотел никаких объяснений. Слово за слово – и лейтенант, не то потеряв контроль над собой, не то намеренно провоцируя подчиненного, схватил Алексея за грудки. Лешка с силой рванулся, освобождаясь от цепких рук командира, и Аникеев, не удержав равновесия, грохнулся на землю.

– Ну все, сука, конец тебе, – задыхаясь от ненависти, лейтенант отряхивался от пыли и приставшего к брюкам мусора. – В командиры решил выбиться, морда твоя уголовная?! Ну ничего, я тебе устрою…

Капитан с силой раздавил окурок в консервной банке, приспособленной под пепельницу, с минуту помолчал и, кивая на папку с документами, негромко подытожил:

– От трибунала я тебя спасти не могу, но, как говорится, маленько помогу. Бумаги я как положено оформил, все подшил – анкета, характеристика, показания. И от себя кое-что добавил – думаю, они там учтут мнение особого отдела. К стенке тебя, дурака, конечно, никто не поставит. Но из училища, понятное дело, ты вылетишь и, скорее всего, в штрафную роту загремишь. Нос сильно не вешай и не горюй – это шанс твой! Месяц-другой повоюешь, хорошо себя покажешь. Ранят – еще лучше! Значит, кровью все смыл и судимость твою дурацкую снимут. А дальше воюй, брат, врага бей, ордена и погоны со звездочками зарабатывай! Ну, а если убьют – что ж, значит, судьба такая… И на прощание, Миронов, я вот что тебе скажу: теперь хоть понимаешь, из-за какой ерунды иногда жизни человеческие ломаются? Впредь умнее будешь. Мужик должен уметь держать себя в руках, а язык – за зубами. Язык, я тебе скажу, до Киева не всегда доведет, а вот до стенки – запросто. Мне, как говорится, тоже иногда много чего сказать хочется, но я молчу, ем глазами начальство и киваю. Это армия, курсант!

– Спасибо, товарищ капитан, – впервые за весь разговор на лице Алексея промелькнуло некое подобие улыбки. – Я все запомню и постараюсь…

– Вот-вот, постарайся, курсант! Ну все, удачи тебе… Конвой! – капитан потянулся к коробке «Казбека» и, не глядя на Миронова, сухо бросил появившемуся на пороге бойцу: – Уведите!

…Все оказалось даже проще, чем воображал себе Алексей. На нарах в камере он провалялся чуть больше недели, затем был доставлен к начальнику гауптвахты, где без особых почестей и церемоний и был передан с рук на руки пожилому флегматичному сержанту. Сержант «принял» отчисленного из военно-пехотного училища курсанта, получил сопроводительные бумажки и повел к поджидавшей их полуторке. Миронов запрыгнул в кузов и пристроился в углу у переднего борта. Для удобства и мягкости Лешка уселся прямо на вещмешок, в котором было уложено кое-какое барахлишко вроде смены белья и портянок.

Сержант тоже устроился в кузове в обнимку с винтовкой и, практически не обращая никакого внимания на конвоируемого, всю дорогу подремывал, изредка поеживаясь от ветра и слабо моросящего дождя. На все попытки Миронова выяснить, куда они едут, сержант беззлобно ворчал:

– Отстань, варнак! Не положено…

Лишь когда Лешка недоуменно спросил, почему его так и не отправили на суд, конвоир посмотрел искоса и суховато пояснил:

– Не такой ты карась, чтоб трибунал на тебя время тратил! Там люди сурьезными делами занимаются. А мелочь всякую и командир с большими звездами своей властью в штрафную может законопатить. Вот ваш начальник училища, наверно, тебя и отправил. А может, и еще как – не знаю я. Отстань, говорю, дай спокою – я двое суток не спавши…

Глава 6. Август 1943 года

Черно-масляный паровоз деловито пыхтел, выпуская из высокой трубы длинный шлейф дыма, и бойко работал шатунами, отсчитывая километр за километром стального пути, ведущего на запад. За спиной паровоза на сцепках тащились теплушки, платформы с грузами, чаще всего укрытыми брезентом, еще какие-то вагоны и цистерны. В хвосте состава моталась открытая платформа с установленной на ней турелью счетверенной зенитно-пулеметной установки – стволы станковых «максимов» молча смотрели в небо и внушали уважение своей солидностью.

В одной из теплушек на нарах, наспех сколоченных из грубого горбыля, маялся и штрафник Миронов, вместе со всеми считая дни, проведенные в пути, и прикидывая, сколько еще осталось до фронта. Фронт Алексея не пугал – наоборот, хотелось уже побыстрее прибыть на место и заняться настоящим делом.

Маршевая рота, именовавшаяся «особой», была сформирована в небольшом городке где-то западнее Омска. Как и в случае с Мироновым, направленные в штрафные роты прибывали на сборный пункт под конвоем. Команда для отправки набралась довольно быстро. Дальше было все просто: поздний вечер, теплушки на запасных путях и команда «По вагонам!».