Дева дождя - Павел Комарницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какой-то сопливый шкет лет двенадцати-тринадцати, не в меру раззадоренный первым всплеском гормональной активности, пристроился сзади и полез рукой под юбку. Не оборачиваясь, Марина перехватила руку озабоченного отрока и сильно ущипнула. Шкет сдавленно пискнул и отвалил, затерявшись в аморфной людской массе, наполнявшей троллейбус. Испытанный приём, всегда выручавший в таких случаях. Вообще-то пора бы уже и привыкнуть – каждая не слишком страшная и притом одинокая советская девушка, носящая мини, может быть подвергнута ощупыванию советскими же гражданами противного пола самого различного возраста, прямо в советском общественном транспорте, по народной традиции набитом в часы пик подобно бочке с сельдями… Но сегодня это оказалось последней каплей.
Она вышла на первой же остановке и побрела прочь, стараясь держаться ровно. Жёлтые листья шуршали под ногами, каблуки то и дело чиркали по асфальту стальными набойками. Прохожие провожали взглядами высокую стройную девушку, идущую, словно сомнамбула, глядя прямо перед собой невидящим взором. Пьяная? Нет, непохоже…
Он не вернётся. Невозможно и далее обманывать себя – Алёшка не вернётся из этого Афганистана, где уже немало ребят отдали неизвестно кем повешенный на них интернациональный долг. Конечно, этого не услышишь в "новостях" по ящику, но слухи ходят самые мрачные. Такие же мрачные и глухие, как те оцинкованные ящики, приходящие заграничные "посылки"… Девушка вновь закусила губу – чтобы больно, чтобы в кровь! Дура, дура! Кто же оплакивает живого, дура, так же нельзя, гони прочь такие мысли!
Не помогло. Наверное, так чувствует себя всё тот же раковый больной, которому доктор, не глядя в глаза, выписывает морфий. И даже ушлая целительница-знахарка, шмыгая носом и вздыхая, протягивает обратно пачку замусоленных купюр.
Октябрьские сумерки тихо и незаметно скрадывали цвета, превращая красные и жёлтые палые листья в серые клочки бумаги. Мир выцветал, теряя плоть, стихали звуки, и прохожие, уже довольно редкие в глубине жилмассива, скользили мимо на удивление бесшумно, точно привидения. И вновь странное ощущение всплыло откуда-то из глубины – живая кукла бредёт по асфальту, а рядом невидимо движется нечто, ещё вчера бывшее Мариной Костровой… Бывает ли тот свет, или это всё "фрагменты суеверий", как выражается её родной папа?
Марина остановилась перед самыми ступеньками, разглядывая угрюмый зев подъезда. Надо же… Дошла и не заметила. Тело, как выяснилось, само способно находить дорогу домой…
В квартире царила тьма, вязкая и липкая, точно чернильная паста из авторучки. Марина включила свет повсюду, но тьма не ушла далеко – изгнанная из квартиры, она копилась за окнами, медленно наливаясь чернотой. По спине пробежала холодная ящерка – так вдруг отчётливо представилось, как тьма выдавливает оконные стёкла и торжествующе вливается в жилище, и хозяйка барахтается в непроглядном мраке, захлёбываясь неощутимо-безвоздушной дрянью, которой нет названия…
Девушка задёрнула все шторы, отсекая себя от заоконной тьмы. Стало чуть легче. На столе белела записка, сообщающая, что отец и мама задержались на даче и будут поздно, а если не будут, то не нужно беспокоиться, завтра суббота и суп в холодильнике…
Телефон грянул внезапно, как автоматная очередь в упор. Звонок был приглушен, отчего аппарат издавал не звон, а какой-то сухой треск. Расширенными от ужаса глазами Марина смотрела на требовательно стрекочущий аппарат. Нет… нет, это подружка… или тётя Зина из Куйбышева звонит… да кто угодно звонит, и что угодно хочет сказать… но только не ЭТО!!!
Наверное, она бы так и не сняла трубку всё никак не унимавшегося аппарата, но тело, уже привыкшее за день к самостоятельности, самовольно протянуло руку…
– Да… – сейчас никакая экспертиза не признала бы в этом голосе Марину Кострову.
– Марина!!! Ой, Мариночкааа!!! – завыла трубка голосом тёти Нади, Алёшкиной мамы. – Лёшу нашего убилиииии!!!
Тьма, которой наскучило наконец бесплодное ожидание за окнами, торжествующе ворвалась в квартиру, затопила всё, закружила и понесла…
…
Холодно… Надо же, как холодно… Почему так холодно, ведь только что было жарко?
– Идёт выравнивание и конденсация, – голос явно чужой, незнакомый. Но говорит по-русски чисто, без акцента. – Сейчас всё пройдёт.
Алексей открыл глаза и обнаружил себя лежащим на камнях "в позе эмбриона". Без малейших признаков одежды и обуви. Ну, ёшкин кот, он же не салага, для таких-то шуточек… сержант уже… нет, что-то с ним не то… что именно?
– Вставай, – произнёс тот же незнакомый, странно шипящий голос. – Ты готов, я вижу.
Сержант медленно сел, потом встал, озираясь. Неподалёку маячил странный тип, здорово напоминающий обликом какого-то монаха-инквизитора, что ли – длинное тёмное одеяние с капюшоном, глубоко надвинутом на глаза.
– Ты кто? – собственный голос Алексея тоже звучал странно, как будто через микрофон.
"Монах" повернул к вопрошающему голову. Лица под капюшоном не было.
– Я тебе уже говорил. Я Конвоир.
В памяти немедленно всплыло – шелестящий бесплотный голос, возникающий где-то внутри головы. "Я пришёл за вами"…
И нарастающий визг мины.
Умные учёные люди утверждают, что человек способен изумляться до определённого предела, при переходе коего срабатывает некий внутренний предохранитель, и наступает спокойствие. Именно в таком состоянии находился сейчас сержант Горчаков. Стоял себе и рассматривал собственную смерть, явившуюся за ним персонально…
– Ты слишком высокого мнения о себе. Я каждый день и каждую ночь отправляю множество таких, как ты.
Алексей кивнул, принимая к сведению. Ну отправляет и отправляет… Куда именно? В ад? В рай? Или в это… как его… чистилище?
– Ты сильно упрощаешь, – очевидно, владелец капюшона улавливал невысказанные слова с той же лёгкостью, что и произнесённые вслух. – Придёт время, ты всё вспомнишь и поймёшь. Если будет позволено.
В пяти шагах от бывшего теперь уже сержанта Горчакова внезапно заискрилось нечто напоминающее рой снежинок, на глазах густея, свиваясь в плотный овальный кокон. Ещё миг, и на камнях обнаружился свернувшийся в позе нерождённого младенца абсолютно голый парень, в котором Алексей узнал Сашко – иначе ефрейтора Советской Армии товарища Берестеня, если выражаться официально.
– Сашко… – Алексей сглотнул. – Ты живой, Сашко…
– Уже нет, – шипящий голос ровен и бесстрастен. – Вставай, ты готов. Я вижу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});