Век вековой - Владимир Игнатьевых

Просто, в охотку, без злобы…

Так это было, не так?

Да вдруг посмотрел оборот.

Выругался: «В чёрта и в рот!»

Ругаться шибко любил.

«Сталину-то башку отрубил!»

Вот и дали ему – десятку

и «по рогам».

Кто настучал – взятки гладки.

Ну и пропал он там.

Так и про Михаила,

что было рассуждать.

Ну был человек, в общем милый.

Да и умом пошёл в свою мать.

Это потом… в шестидесятых…

когда отгремела война,

и космос стал нам за брата,

и ликовала страна.

Тогда вспоминали Победу.

На улицах стало тепло.

И Солженицын. И где-то,

вроде, открыли окно.

И вспомнили тех учёных

и конструкторов

из «шарашек», из заключенных,

из разных других дворов.

Тогда-то средь мелких строчек

вдруг прочитали мы,

что Кошкиных-то сыночек

такое! И для войны!

Конечно, тридцать четвёрку

помнила вся страна.

Это не гвоздь, не отвёртка.

Техника эта важна.

Техника эта громила,

как говорится, врага.

Лучшее, значит, было

оружие. Значит, была сильна!

Кое-кому из наших

на ней довелось воевать.

Много там наших павших,

но танк позволял побеждать.

Они прорывали фронтом

заслоны фашистских войск,

пехоте служа оплотом

под Прохоровкой. Страшный бой.

Ты думаешь, он из страха?

Из страха? Такое создать?

Ты знаешь, у страха запах:

за ним ничего не видать.

От страха можно отпрыгнуть,

от страха можно упасть.

К страху можно привыкнуть.

Страх он мешает спать.

Страх он мешает думать.

Особенно там, во сне,

когда возможно придумать

лучшее на Земле,

когда раздвигаются шири

небесных пространств и врат,

когда доступны в эфире

идеи тебе наугад.

Любая, что, может, нужнее

тебе в этот самый момент,

любая, что, может, важнее

такой вот во сне инструмент.

Видишь ли, если в сорок

решаешь задачу задач,

пока ты силен и молод

и полон надежд и удач,

ты каждой минутой в теме.

Ты думаешь об одном,

не о насущном хлебе,

а лишь о танке, о нём.

И нет его даже в эскизе,

и нет ни в каких словах.

И мысленно ты нанизан

снарядом на дуло ствола.

Ты гусеницами по полю

тащишь тонны брони.

Навстречу снарядному вою

сплавом стальным звенишь.

И понимаешь ясно —

должен он быть такой.

Должен он быть прекрасный,

смело летящий в бой.

Знаешь, что их конструктор

не всё еще знал.

Знаешь, что в этих штуках

вроде их перегнал.

Знаешь, что уж готовы

боем они на нас.

Знаешь. И этим словом

себе же даешь приказ.

А если уж всё в железе,

в деталях и крепеже,

то ты, конечно, полезешь

в него. Не сидеть в блиндаже.

Ты сам нажмешь на педали,

ты сам за его рычаги,

чтоб гусеницы рыдали,

чтоб слышалось вдаль: «Беги!»

Чтоб каждой из всех лошадок

в моторе, цилиндрами сжав

единой упряжкой порядок.

Чтоб гусеницы визжа

неслись по снегу, по полю,

по грязи, оврагам, меже.

Чтоб пушка стреляла, чтоб пули

метал пулемёт, чтоб уже

ворвавшись в окопы, снаряды

противника бились в броню,

чтоб вслед боевые отряды,

за род… за отчизну свою…

Главное он создал,

успел еще до войны.

Помним на башнях звёзды,

что были в Европе видны.

Помним победы. Парки.

Подняты на пьедестал

монументальные танки

в памятных местах.

Почти до средины Европы,

через километров сто,

тридцать четвёрки. Окопы

осыпались уж давно.

Памятники железу,

которое создал он.

Я иногда трезвым

бываю, где его дом,

пытаясь понять, откуда

ясность его ума.

Наверное, это чудо

или Россия сильна

новыми сыновьями

для новых свершений и дел?

Думаю вместе с вами.

Как бы я это хотел.

Только вот нет там школы,

впрочем, как нет детей.

Нынче село, как вдовый

мужик у халупы своей.

Старая церковь без крыши,

окна в два этажа

выбиты. И не слышен

колокол. И ржа

выела решетки. Выше

простор небес.

Главное – это небо,

главное – это лес.

Конец ознакомительного фрагмента.