За углом - Денис Лапицкий

Кучи тряпья зашевелились — откидывались уголки одеял, из-под них поблёскивали глаза, потом на свет показывались чумазые лица, и наконец завернувшиеся в тряпки дети поднимались на ноги. Один, два… Под большой кучей тряпья на кровати оказалось сразу трое малышей, а всего в комнате, не считая девочки в кресле, которая, похоже, была здесь за старшую, было семеро детей.

— Коленька… — шептали они, и глаза на их исхудалых лицах светились радостью.

Так это Нытик — Коленька?

— Я пришёл, — сказал Нытик и начал вытаскивать куски хлеба — из-за пазухи, из карманов.

— По очереди берите, — сказала девочка, и малыши, тянущие к хлебу руки, отдёрнули их. — Как мы с вами условились? Девочки вперед, и сначала самые младшие. А кто у нас самый младший?

— Лиза, — нестройно протянули дети, не сводившие глаз с кусков хлеба в руках у Нытика-Коленьки.

Самая маленькая девочка — Павлик подумал, что ей не больше пяти лет, — взяла у Коли два больших куска серого хлеба.

— Спасибо, — сказала она едва слышным тоненьким голоском, вскарабкалась на кровать, плюхнулась на задик, зарылась в кучу тряпья.

— А теперь… — продолжила девочка в кресле.

И дети всё так же нестройно сказали:

— …Маша.

Следом за Лизой и Машей, уже трудившимися над кусками, свои доли получили остальные — Таня, Дима, Ромка, Сева и Ваня. Все они были немногим старше первой девочки, Маши, вряд ли даже Ваня ужё перешел во второй класс, но Павлику они казались похожими на маленьких старичков — очень уж серьезными были у них лица. Последний кусок достался Тоне, девочке в кресле, и Павлик удивился, как быстро иссякли запасы Нытика. То есть Коли. Казалось, под рубашкой у него просто огромная куча хлеба, но досталось детям всего по паре больших кусков, а Тоне и вовсе один. Ещё несколько горбушек Коля положил в кастрюльку на тумбочке.

— Вкусненький хлебушек, — сказала с кровати Маша, высовываясь из-под большой, на взрослого, шубы. — Тонечка, а можно я ещё горбушечку возьму?

— Нет, Машенька, — покачала головой девочка в кресле. — Это в запас будет. Потом покушаем, с кипяточком. Поспи пока, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Маша. — С кипяточком тоже вкусненько.

И снова закуталась в огромную шубу.

— Мальчик, — Павлика требовательно потянули за штанину. — Мальчик…

Он опустил глаза — это была Лиза, самая маленькая девчушка.

— Возьми, — сказала она, показывая на лежащее одеяло. — Холодно.

— Спасибо, — машинально ответил пока ещё не пришедший в себя Павлик и накинул одеяло на плечи.

От одеяла шёл тяжёлый и неприятный запах, но под ним стало теплее. Хотя ноги мёрзли — одеяло было маленьким, и на всего Павлика его не хватало.

— Ты Колин друг? — спросила Тоня. — Как тебя зовут?

— Павлик, — ответил Павлик; он посмотрел на Нытика-Колю, который, открыв дверцу печурки, сунул туда две ножки от стула, и отблески пламени на стенах стали ярче, заиграли быстрее. — Да… Друг.

Коля действовал уверенно, словно не в первый раз оказался здесь. Хотя, наверное, и в самом деле не в первый.

— Хорошо, что Коля не один теперь. Ему трудно очень с нами, — продолжала Тоня. — Видишь, сколько нас здесь? Были ещё Кеша и Лена, но они умерли, а у меня вот ноги болят, вставать почти не могу.

— Спасибо вам, — глухо сказал из-под одеяла — только глаза блестели в щёлке — один из мальчиков: может, Дима, а может, Ромка.

— За что? — не понял Павлик.

— За хлебчик.

— У вас тепло? — спросила Тоня. — Наверное, тепло, вон какие шортики. А у нас — сам видишь. Скорее бы весна уже. Может, тогда хотя бы расхожусь. Картошки посадим за домом, там обстрелом асфальт разбило… Осенью с картошкой будем. Много соберём, хватит надолго…

Дыхание у Тони сбивалось, и Павлик подумал, что у неё плохо не только с ногами.

— Картошечка вкусненькая, — высунулась из-под шубы Маша. — Мамочка мне с молочком делала. И молочко вкусненькое.

Павлик подошёл к окну, чуть-чуть отогнул краешек одеяла, чтобы выглянуть в окно.

За стеклом, зачем-то крест-накрест перечёркнутым пожелтевшими бумажными полосками, ветер кружил снежные хлопья. Хмурые дома под большими снеговыми шапками утопали в сугробах, небо над заснеженным городом было низким и серым. На заваленной снегом улице — ни машин, ни людей.

Хотя нет. По извилистой тропке шли двое, покачивались, тянули за собой санки. На санках лежал какой-то свёрток: белый, длинный. А вот ещё один человек — показался из подъезда, и с перерывами, словно делал неимоверно трудную работу, наполнил снегом два ведра. Снова скрылся в подъезде, волоча за собой ведра, будто не имея сил поднять их.

— Пав… Павлик, — окликнул его Коля. — Идём… Надо быстро.

Следом за Колей Павлик вышел из квартиры, плотно прикрыл за собой дверь. У Коли в руке был маленький топор.

— Это зачем?

— Дрова, — пояснил Коля. — Надо быстро.

Ага, так вот от чего у него ссадинки на руках — дрова колет, занозит руки.

— Слушай, Ны… Коль, а где мы? — наконец-то задал Павлик давно мучивший его вопрос. — Ты знаешь?

— Не… Нет. Полгода. Первый был — просили хлеба. Ношу.

Говорил он невнятно, какими-то обрывками фраз, но в глазах светилось такое искреннее желание объяснить, что Павлик кивнул — мол, понял. Да и что тут не понять: попал первый раз сюда полгода назад, встретил детей, они попросили хлеба. Потому он и бегает по двору, потому и клянчит краюшки, неспособный объяснить толком, зачем и для кого просит.

Коля держал топор неумело, и Павлик, которого дедушка учил колоть дрова, попросил дать топор ему. Благо идти за дровами было недалеко: в соседней квартире решили пустить на дрова два стола, один в зале и другой на кухне. Павлик быстро разбил оба стола на куски, которые могли влезть в печку.

— Только хлеб? А если чего-нибудь другое попробовать? Ну, там, не знаю… картошку?

Павлик вспомнил слова Тони, и ему вдруг стало стыдно за то, что каких-то пару часов назад он слопал огромную тарелку супа, да ещё отказался от маминого пирога с яблоками, когда здесь дети мечтают о куске хлеба. Потом вспомнил, что они иногда с мамой хлеб не доедают, он плесневеет, и его выкидывают. Стало ещё стыднее.

Коля, собиравший дрова в охапку, только головой мотнул.

— Больше — нет. Только хлеб.

— Только хлеб — что?

Коля наморщил лоб и даже зажмурился, мучительно подыскивая нужное слово.

— Про… проходит.

— А если их — к нам? А? Детей — к нам?

— Хотел, — выдохнул Коля. — Никак! Никак! Плакали!

Плечи его затряслись, в глазах стояли слёзы.

— Плакали! Не могу… слышать! — он закрыл уши ладошками. — Плачут! Сюда, — он ткнул пальцем в пол, — хлеб. Туда, — он указал за спину, — я. Они — нет!

Павлик выругался. Мама, конечно, запрещает говорить такие слова, но её же тут нету. Теперь надо дрова отнести, а то малышня замёрзнет.

Подождав, пока Коля немного успокоится, они внесли в квартиру две больших охапки дров, положили возле печки.

— Спасибо, мальчики, — с присвистом сказала Тоня и закашлялась. — Теперь… Теперь не замёрзнем.

— Я сейчас, — сказал Павлик. — Там это… Тряпки под дверь…

А в следующее мгновение Коля больно ухватил его за руку, и в глазах у Павлика потемнело.

— Ты смотри, куда летишь, малой! О, ещё один! — рослый мужчина в светлом костюме отшатнулся в сторону, когда из-за угла дома под ноги ему вывалился Павлик, а следом за ним и Коля.

— Извините, — Павлик потёр ушибленный локоть, помог подняться Коле, отряхнул его шорты.

Потом оглянулся. Они были в двух шагах от дома — но, наверное, прошло сколько-то времени, потому что тени стали длиннее и рядом не было Петяя с его дружками.

Июльское солнце жарило нещадно, небо было высоким и чистым.

Неслись по улице машины, спешили пешеходы.

Ни снега.

Ни холода.

Ни комнаты, в которой голодные дети ждут хлеба.

Показалось? Привиделось?

Но тело ещё хранило память о пронизывающем ветре, и в рельефы подошв набился грязный снег, сейчас он таял и расплывался по асфальту тёмными каплями; и у Нытика под рубашкой не было ни одной чёрствой краюшки. Они остались там, в тёмной душной комнате, где маленькая девочка Маша просит картошки с молоком, где, укутавшись в собранные из чужих квартир одёжки, сидят истуканчиками мальчики Дима и Ромка, и тяжело, с присвистом дышит девочка Тоня, которая у них за старшую. И сейчас она смотрит на язычки пламени в железном нутре печки и считает, на сколько можно растянуть те горбушки, что остались в запас, и на сколько хватит дров, что принесли неизвестно откуда взявшиеся мальчишки.

— Ты пойдёшь туда снова? — спросил Павлик у Коли.

Тот посмотрел на него взглядом побитой собачки, и Павлик вдруг сам чуть не расплакался.

— Просят, — прошептал Коля. — Плачут. Надо хлеба…