За углом - Денис Лапицкий

Денис Лапицкий

ЗА УГЛОМ

— Мам, я гулять!

Эх, дурила, рано крикнул, надо было по-другому: крикнуть из прихожей, прямо с порога, и сразу же дверь за собой захлопнуть. И быстро мчаться вниз по лестнице, прыгая через две — или даже три, он теперь и так может! — ступеньки.

— Подожди-ка, — мама, вытирая руки полотенцем, выглянула из кухни. — Ты же ещё не покушал!

Так и знал.

— Ну, мам! Я не хочу!

— Павли-ик…

Ой, ну как он не любил, когда она произносила его имя вот так, с оттяжкой на «и»! Когда она так говорит, значит, её не переубедить.

Хотя пахнет с кухни соблазнительно.

— Ладно, ладно… — он поставил кроссовки на пол («Павлик, ты уже взрослый, должен понимать, что лишних денег у нас нет, поэтому вещами не разбрасывайся») и пошлёпал на кухню.

— Руки помой.

Ещё и руки! Вообще уже! А-а, ладно, быстренько сполоснём.

Ой, а суп-то вкусняцкий! Любимый гороховый, с копчёными колбасками! Пожалуй, не зря задержался.

— А лук есть?

— Есть, есть, — мама улыбнулась. — Вон, возьми из пиалки, чищеный уже. Хлеб — в хлебнице.

— «Бородинский»?

— Конечно.

— Умм!

Гороховый суп особенно хорош с луком вприкуску и с чёрным хлебом… ну и сметаны, конечно, побольше. Лук-то, лук-то какой едкий, красота! Павлика аж в жар бросило, когда он вгрызся в присыпанную солью четвертинку сочной луковицы. Потом откусил хлеба, тут же сунул в рот ложку супа — горячо, горячо, горячо! — втянул сквозь сжатые зубы воздух, так, что во рту смешно забулькало.

Вкуснотища!

Скоро ложка уже шкрябала по дну тарелки.

— Спасибо!

— А чай? Пирог с яблоками есть…

— Ну, мам! Лопну! Потом!

— Хорошо, беги… Вот, возьми мелочь, мороженого себе купишь.

Ого, даже на два хватит! Здорово! Надо будет мороженое под самый вечер купить и второе маме принести.

— Спасибо!

Через минуту Павлик уже мчался вниз по лестнице. На старой квартире пришлось бы ждать лифта, потому что жили на двенадцатом этаже, а тут этаж всего третий — р-раз! — и уже на улице. Только надо на первом этаже не пнуть — хотя здорово хочется! — банку с окурками, что оставляют вечно собирающиеся у Клементьевых гости, весь подъезд уже прокурили. Зато через эту банку можно — оп-па! — прыгнуть с шестой ступеньки, оттолкнуться от ядовито-зелёной стены, развернуться — и уже пулей вылететь во двор, так что бабульки, которые на скамейке сидят едва ли не круглые сутки, подпрыгнут от неожиданности.

По ступенькам — топ-топ! Дверь — шарах! Бабульки подпрыгивают — ага! — и ходу, ходу быстрее, пока баба Лена из третьей квартиры сложенной газеткой не вытянула! Ох, и скорая она на расправу, они тут живут-то всего ничего, а от соседки попало уже трижды — «для вразумления», как она говорит. Толку от этого вразумления, правда, чуть.

Ну, а сейчас бегом к соседнему подъезду, и маленьким камушком в Мишкино окно — пуль!

Можно было по сотовому позвонить, но простенькую Павликову «нокию» дура-кошка уже неделю как грохнула с серванта, и запас прочности прежде совершенно неубиваемого аппаратика иссяк: телефон набором деталек весело разлетелся по полу. Кошку выдрали, но что толку? Словом, до маминой зарплаты Павлик остался без телефона. Ну, или пока отец алименты не пришлёт. Хотя уж что-что, а это случится не раньше, наверное, чем рак на горе свистнет. Ну, мама так говорит.

Камушек сухо щёлкнул по стеклу — этот «канал связи» Павлик и Мишка использовали с тех пор, как Павлик лишился телефона. Главное — Мишкиной маме на глаза не попасться, а то опять начнёт про свои стеклопакеты нудить. И чего у Мишки мама такая странная?

За окном показалась вихрастая голова, потом Мишка влез на подоконник, высунулся в форточку:

— Сегодня не выйду. Видал, какая рожа?

Лицо Мишки казалось усыпанным разнокалиберными зелёными веснушками.

— Ого… А чего это с тобой?

— Мамка говорит — ветрянка. Утром повылезло. Говорит, на неделю такое.

— Заразное?

— А то! И главное — везде.

— Чего, совсем-совсем везде?

— Ага… Знаешь, как чешется!

— Почеши тогда.

— Нельзя… Мамка говорит, расчешешь — уродом останешься.

И Мишка вздохнул.

— Ну, ладно тогда, — тоже вздохнул Павлик. — Здоровей.

— Угу… Пока, — Мишка сполз с подоконника.

Вот тебе и погулял. Как же теперь быть?

Кроме Мишки, друзей в новом дворе у Павлика ещё не было. Мама говорит, пойдет он в новую школу — там быстро со всеми перезнакомится, а пока… Не с малышнёй же ему играть, хотя мальков-то полон двор. А может, на старую квартиру сгонять? Там Женька и Айдарик, и Васек, наверное, уже из лагеря приехал… Не, далеко, мама заругает. А здорово было бы со старыми друзьями в казаки-разбойники поиграть или по гаражам побегать — грохоту на весь двор, а дядя Коля-стопарик орёт с балкона всякое — или в футбол…

А тут и в футбол-то сыграть не с кем. Ну да, вон старшаки — Петяй, Жека, Витек, Сёма, Фанис и еще двое, про которых Мишка пока не рассказывал, — возле соседнего подъезда лениво пинают мячик, но они ж его с собой не возьмут. Да и побаивается их Павлик, там младше тринадцати никого нету, а Петяй-то хоть и в седьмом классе, но дважды второгодник. Куда там десятилетнему Павлику — он для них клоп-салабон, как для него те карапузы, что с совочками и ведёрками вокруг песочницы ковыляют.

Павлик поджал губы, потянул себя за торчащий вихор: так ему лучше соображалось.

Как же быть? На площадь, побеситься в фонтане? Или в парк, к пруду? Не, куда ни ткнись, одному делать нечего. И что теперь, домой идти?

— Дай хлеба, — послышался из-за спины голос, и Павлик даже вздрогнул от неожиданности, обернулся.

— Дай хлеба, — негромко повторил стоявший перед Павликом худенький мальчишка в мятой рубашке и до белизны вытертых шортах из обрезанных над коленками джинсов. — Хлеба. Просят.

Мальчишку звали Нытиком, а иногда ещё Горбушечником, но редко, — Нытик было короче и удобнее. То есть, на самом-то деле, конечно, это было только прозвище, а как мальчишку зовут, Павлик не знал. Да и никто во дворе, наверное, не знал. За те две недели, что прошли после переезда, Павлик видел Нытика почти ежедневно, но только издали. Впрочем, он знал, что Нытик — не сиротка и не бомжик, живёт с отцом в соседнем дворе, только отец здорово закладывает, и обычно ему плевать, где Нытик шарабанится целыми днями. А когда не плевать, то в такие дни Нытик от отца прячется, иначе небо с овчинку покажется, потому что отец его, когда не пьяный, делается совсем дурак и может ушибить чем-нибудь тяжёлым.

Мишка говорил, что Нытик из-за отца тоже дурак и псих, только неопасный — ну, ходит, ну, просит хлеба, делов-то. Из помойки не берёт, но некоторые жильцы выносят ему засохшие куски, и тогда у Нытика настоящий праздник — он набивает хлебом карманы, напихивает под рубашку или в майку. Мальчишку соседи пытались и просто подкармливать, но Нытик ничего, кроме хлеба, не берёт. А вот куда Нытик этот хлеб девает, никто так толком и не знал: проследить за ним не хватало терпения даже у самых отчаянных мальчишек. Нытик мог долго-долго ходить по двору, баюкая собранные куски, словно понимая, что за ним следят, а потом вдруг неожиданно и неуловимо исчезал. Через некоторое время появлялся снова — уже без хлеба.

— Нету, — развел руками Павлик. — В другой раз, ладно?

Но Нытик, мгновенно потеряв к Павлику всякий интерес, уже отошёл в сторону.

— Слышь, щегол! Да чё ты с ним трёшь, с психом! — крикнул от соседнего подъезда один из старшаков — кажется, Сёма. — Нашёл с кем базарить, ха!

— В футбол будешь? — ломким голосом сказал Петяй. — У нас человека не хватает. На школьном, четверо на четверо?

Ого! Старшаки его к себе приглашают!

— Ну чё тормозишь-то? Зассал?

— Не… — Павлик от волнения даже дал петуха, но тут же выправился. — Не зассал. Я с вами.

В футбол он играл неплохо.

— Ну, погнали тогда, чего стоишь.

— Чё, сделали мы вас! — Петяй рывком натянул Фанису бейсболку на нос. — Как салабонов сделали!

— Детский сад, на! — сплюнул Витёк и торжествующе ухмыльнулся. — Продули, дистрофики!

— Да ладно… — отмахнулся Сёма. — Тоже мне, рональды. Счёт-то пять-четыре всего. А если б не щегол этот, — ткнул он пальцем в сторону Павлика, — вообще б ничья была.

Павлик незаметно надулся от гордости — играли до пяти очков, и победный гол во вражеские ворота и в самом деле забил он. А ещё голевая была, когда он Петяю мячик чуть ли не на носок положил, но это ему вряд ли кто-то засчитает.

— Ты на него не тяни! — Петяй — сам Петяй! — потрепал Павлика по плечу. — Он не щегол, а… Как тебя звать-то?

— Павлик, — ответил Павлик и ещё немного надулся: уже не только от гордости, но и для солидности.

— Во, не щегол, а Павлик. Не, не пойдёт. Э-э… Во, Пашкец, нормально?