Золото небесных королей - Андрей Геннадьевич Демидов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед глазами оказалось высокое небо Моравии. Вдруг из безмятежных белых облаков перед ним возникло золотое видение женщины, очень похожей на его мать. Её лица не было чётко видно, только можно было различить добрые большие глаза, и руки с длинными нежными пальцами. Но он точно знал, что женщина похожа на его давно умершую мать. Сквозь золотое и белое свечение, он услышал с неба её негромкий, очень ласковый голос.
— Иди ко мне, Вишена, всё кончилось и никогда больше не будет боли, отчаяния и страха, ты переходишь в вечность, иди, хороший мой мальчик…
Прямо над ним разгорелся смертельный бой. Показалось, что на него, вдруг, сверху упала гора, стало темно и совершенно нечем дышать. Залязгала сталь, сверху полилась ручьём вонючая кровь. Наверху заорали истошно на разные голоса.
— Бей! Бей! — кричали одни по-норманнски, — Хельд, Хельд!
— Йохдан! Чурин! — кричали другие по-тюркски, — чурин!
Только золотая, добрая женщина не уходила и продолжала звать его к себе.
Показалось вдруг, что его грудь смялась в лепёшку. Гора с хрустом упала на Вишену, придавила. Конунг поднял лицо, перед ним лежала рука пунцового цвета в золотых перстнях с самоцветами, и большой палец руки висел на одной коже, вывернутый в обратную сторону от указательного, а безымянный ещё подрагивал.
Сверху на него упал покореженный шлем, отскочил, стукнул Вишене в переносицу, так что пошли в глазах чёрные круги. В шлеме, как в чаше, была пунцовая с чем-то белым каша с клочьями чёрных волос. На конунга упала ещё одна гора, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается.
Что было сил Вишена рванулся вверх, но не мог сдвинуться с места, решил перевернуться — бесполезно, попытался отползти назад — тщетно. Его словно закопали заживо. Исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов, гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце конунга, билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул его под скулу, другой рукой ощупал рукоять своего меча, крепко сжал его и приготовился умирать. Он ощутил, как уходит боль и тяжесть, вонь чужого пота и кишок, уходит гул, грохот сердца, перестаёт содрогаться земля, а тело становится невесомым, бесплотным. Перед ним промелькнуло печальное лицо матери, которую он не видел никогда, услыхал её гортанный, сиплый голос.
Лицо матери было обрамлено краями его крохотной колыбели, вверх, к закопчённым балкам потолка уходили верёвки, несущие колыбель, они были украшены лентами. Пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, брюквой, дымом, материнским потом. Тут же, рядом, у длинного стола рыжебородый отец его и ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки, смеялись. По столу, между наполненными едой мисками, вышагивала бестолковая курица. Солнце пробивалось сквозь узкое окно, в его лучах вилась пыль и мухи, которых отмахивал от стола седобородый старец, с лицом тёмным и морщинистым, как дубовая кора, а глаза старца были зелены, словно изумруды, светились изнутри, чёрные зрачки были не круглыми, а узкими щёлками, как у козы.
Мать ощупала обгаженную рогожку, малютка Вишена радостно ей засмеялся, слюни стекали с подбородка на пухлую шею, он думал, что мать будет рада его успеху, он вымочил на этот раз колыбель и рогожку сразу всю. Она действительно улыбалась…
Но мир вокруг уже успел перемениться. Настала ночь. Звёзды были неподвижны на воде и мерцали. Вокруг, до края земли, были горы. В склонах гор были окна. В окнах свет. Везде неподвижно стояли люди, они были ростом кто под облака, кто ниже травы.
Все глядели на Вишену и говорили что-то. Каждый своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Край земли дымно горел. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе по ту сторону воды, но, когда конунг оглядел себя в отражение, он увидел свои глазницы пустыми…
Так начиналось предсмертие конунга Вишены.
Показалось, что его грудь смялась под тяжестью горы. На лице конунга лежала чья-то рука в золотых перстнях с самоцветами, часть пальцев висели на одной коже, вывернутые в обратную сторону от указательного, а безымянный палец ещё подрагивал…
Сверху упал островерхий шлем, с хрустом стукнул в переносицу. В шлеме, как в чаше, была пунцовая, с чем-то розовым каша с клочьями чёрных волос. Она выплеснулась на грудь. Потом на конунга упала ещё одна туша, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается, просто не может сделать и вдоха.
Что было сил, Вишена попытался сдвинуть с себя мёртвых, но не мог сдвинуться с места. Он решил перевернуться — бесполезно! Попытался отползти, отталкиваясь ногами, назад — тщетно! Его словно закопали. Воздух последнего вздоха кончался. Из его сознания исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов. Гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце. Оно билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул между скулой и телом сверху, другой рукой нащупал рукоять своего меча и крепко сжал его. Очень трудно было представить себе возможность уйти к Одину во время битвы безоружным. Он приготовился умирать… Ощутил, как уходит боль из всего тела и пробитой головы, и тяжесть мертвецов. Перестала ощущаться вонь чужого пота, железа и кишок, стал отдалятся гул копыт, грохот сердца, а тело начало становится невесомым, бесплотным и чужим. Промелькнуло печальное лицо матери, на этот раз без золотого свечения, а усталого после работы в поле.
— Как ты тут весь день один, голодный, вишенка сладкая? — сказала она давно забытым сиплым голосом.
Лицо матери было обрамлено височными кольцами и платком с вышивкой на лбу в виде животных и птиц. Вверх к закопчённым брёвнам потолка уходили верёвки, несущие его берестяную колыбель. Она была украшена шкурками белок. От матери пахло
