Гладиаторы - Олег Ерохин

Квинт Орбелий показал на дверь — неудачливый купец с проклятиями удалился, волоча за собой свой мешок. Рабы подхватили под руки старого римлянина, тяжело переводящего дыхание, и отвели его в спальню. Из триклиния тем временем продолжали доноситься голоса гостей, заметно повеселевшие после изрядной выпивки. Эти сердобольцы уже позабыли о печальной причине своего приезда и радовались все новым амфорам с фалернским и цекубским‚ которые подносились безмолвными рабами.

…Вернувшись домой, Валерий Руф принялся с удовольствием избивать раба, накануне расколовшего драгоценный стеклянный кубок. Этот раб, уже битый, был специально выведен Хригистоном из эргастула[8] к возвращению сенатора. Хитрый управляющий, не сомневаясь в результатах поездки и прекрасно зная норов своего патрона, распорядился приковать его цепью к воротам, чтобы вернувшийся хозяин смог сорвать свою злобу, не входя в дом (и, следовательно, еще не повидавшись с ним самим). Успокоившись ровно настолько, чтобы суметь отдавать приказания, Валерий Руф послал за Хригистоном и, когда управляющий подошел, приказал ему вооружить рабов, чтобы силой захватить Орбелию.

Хригистон, смиренно склонившись, выслушал приказ своего патрона и бросился на колени. Жалобно стеная, он принялся умолять сенатора не губить себя и не отказываться так поспешно от Орбелии.

Увидев, что ему перечат, Валерий Руф вскричал:

— Что ты мелешь, грязный раб! Я ведь не собираюсь, подобно тем дурням, которым отказала девка, бросаться грудью на меч, а хочу с мечом в руке взять то, в чем мне эта потаскуха отказала!.. Беги же, собирай рабов, если не хочешь первым испробовать остроту моего меча!

— Но, господин, вспомни о Калигуле! Старик наверняка обратится с жалобой к императору, а божественный бывает к сенаторам так несправедлив… Особенно к тем, чье состояние велико. Выслушай своего старого слугу, прошу тебя! Быть может, его низкий ум подскажет тебе более надежный путь к твоей высокой цели.

Напоминание о Калигуле утихомирило расходившегося рабовладельца, который мигом вспомнил все проделки жестокого деспота. Два года назад, промотав все состояние, оставленное ему его предшественником Тиберием, Калигула заметил, что он умудряется опорожнять казну быстрее, чем налоги — наполнять ее. Тогда император, чтобы иметь достаточно средств на свои развлечения, стал выискивать новые способы пополнения казны, ни перед чем не останавливаясь и ничем не брезгуя. Он устраивал распродажи, на которых заставлял богатеев покупать за громадные деньги никчемные безделушки; он признавал недействительными завещания, в которых не упоминалось его имя, он ввел новые, доселе небывалые налоги. Калигула знал о богатстве Валерия Руфа, поэтому, рассматривая дело, он мог, чего доброго, проявить притворную беспристрастность и показное человеколюбие, чтобы, осудив сенатора, конфисковать его имущество.

Немного помедлив‚ Валерий приказал Хригистону говорить. Скромно потупив глаза, управляющий сказал:

— Если бы господин купил у ростовщика долг Орбелиев, то они стали бы его должниками. А так как срок кредита уже истек, а платить Орбелиям нечем, то господин мог бы потребовать передачи в счет долга всего их имущества, которого едва ли наберется даже на половину требуемой суммы. Когда же дом и виноградники Орбелиев станут собственностью господина, то старик, разумеется, уже не будет раздуваться от гордыни, как поющая брачную песню лягушка. Одно дело — знать, что ты можешь стать нищим, а другое — стать им. Одно дело знать, что тебя могут выбросить на улицу, а другое — когда выбрасывают.

Валерий Руф, подумав, согласился с доводами своего вольноотпущенника. Хригистон должен был завтра же отправиться в Рим, чтобы от имени своего патрона купить долг Орбелиев у ростовщика Антинора.

План действий, таким образом, был намечен, после чего сенатор побрел в триклиний — заливать вином, этим чудодейственным бальзамом, раны, нанесенные его самолюбию. Хригистон же, советчик Валерия, пошел собираться в дорогу, рассчитывая, выехав рано утром, уже к полудню достичь Капенских ворот великого города.

Глава третья. Посвящение

На следующий день Марк проснулся очень рано, когда в доме все еще спали. Было прохладно, только-только начинало светать. Молодой римлянин разбудил своего верного раба, ассирийца Саргона, которого он посвятил в свои планы еще вечером.

Саргон, родившийся в доме Орбелиев, был камердинером Марка. Ему не приходилось потеть на полях, и стол его был куда лучше стола тех многих италиков‚ которые, будучи свободными от рабского труда, были свободны и от средств к существованию. Марк, чья кормилица была матерью ассирийца, относился к нему скорее как к товарищу, а не рабу, поэтому неудивительно, что у Саргона послушание и преданность Квинту Орбелию сочетались с признательностью и привязанностью к его сыну.

Они оседлали коней и, выбравшись из усадьбы, поехали крупной рысью, а достигнув Аппиевой дороги, поскакали галопом, стремясь к полудню попасть в Рим. Дорога в этот ранний час была безлюдна, лишь изредка встречались одинокие земледельцы, везущие в Рим свой небогатый товар: маслины, шерсть, вино. Проскакав галопом не менее часа, всадники перешли на спокойную рысь, давая отдых коням — своим верным помощникам. Вдруг они услышали громкий крик:

— Эй, постойте! Подождите!

Путники оглянулись. Их догонял какой-то всадник, вовсю настегивающий свою лошадь. Вскоре он приблизился настолько, что они смогли хорошо разглядеть его: это был Хригистон. И Марк и Саргон без труда узнали вольноотпущенника Валерия Руфа, который постоянно сопровождал своего патрона в его частых поездках к Орбелиям.

— Привет тебе, Марк. Кажется, ты направляешься в Рим? — спросил Хригистон, переведя дыхание. — Интересно, что за нужда подняла тебя в такую рань?

— Хозяин собирается нанять хороших мастеров для отделки родовой гробницы, — ответил вместо молчащего юноши Саргон, сказав первое, что пришло ему в голову, лишь бы только отвязаться от докучливых расспросов.

Марка покоробил ответ ассирийца, который показался ему если не святотатственным, то, по меньшей мере, неуважительным к памяти его предков. Кроме того, ложь сама по себе была противна юноше, поэтому он сухо сказал:

— Я еду в Рим, чтобы вернуть долг ростовщику Антинору — подошло время расплачиваться.

Саргон недовольно посмотрел на своего молодого господина. Хотя оба они только и думали, что об этом злосчастном долге да о приближающейся расплате, но обсуждать свои горести со случайным попутчиком вовсе не были расположены. Бывший раб, а ныне вольноотпущенник Хригистон мог, в силу свойственного людской породе злорадства, пожалуй, только порадоваться тому, что вот, мол, и гордый римлянин становится рабом, ведь гладиаторство только тем и отличается от рабства, что гладиаторы рабствуют с оружием в руках, вместо мотыг у них мечи.

— А я вот хочу купить парочку хорошеньких рабынь, — невозмутимо сказал Хригистон, как будто не заметив разницы в ответах хозяина и слуги. — Правда, не знаю, каких мне предпочесть?

Тут назойливый вольноотпущенник стал, словно не замечая молчания своих спутников, с видом знатока расписывать честность египтянок, трудолюбие эфиопок, любвеобильность гречанок, сдабривая свою речь многочисленными шутками. Впрочем, обвинить Хригистона в невнимательности мог лишь тот, кто совершенно не знал его.

Увидев впереди себя скачущих во весь опор всадников, Хригистон сразу же признал в одном из них Марка Орбелия. Опасаясь неожиданных препятствий своему предприятию, он решил выведать, куда же так торопится юноша, и сразу же нагнал его, как только лошадь Марка перешла с галопа на рысь. Ответ молодого римлянина чуть было не опрокинул слугу Валерия Руфа с его благородного скакуна.

«Наверное, — подумал Хригистон, — кто-то из приятелей старикашки решил-таки выручить своего дружка. Чтоб их обоих растерзали Эринии[9]… Ну ничего, еще неизвестно, кому улыбнется фортуна».

Бывший раб решил во что бы то ни стало помешать Марку, страшась гнева своего господина, который для Хригистона был ничуть не менее страшен ярости тех милых созданий, к которым он взывал.

Путешественники добрались-таки до Рима к полудню, как им того и хотелось. Ярко светило солнце; у городских ворот столицы великой империи было оживленно: теснили друг дружку многочисленные повозки, меж которых с трудом пробирались люди и животные; то здесь, то там виднелись тюки с шерстью, мешки с мукой, корзины с маслинами, виноградом, финиками. Толстый чиновник взимал с каждой подводы, въезжающей в город, специальную пошлину; за порядком следили солдаты городской когорты.

Спутники спешились и, ведя лошадей под уздцы, подошли к воротам. Около самых ворот была давка, настоящее столпотворение, всем не терпелось попасть в город поскорее.