Опаленные войной - Евгений Пекки

Очнулся он от ожегшего его удара плетью и отборного мата старосты.

– Это ты так работаешь на благо Великой Финляндии? – орал тот, охаживая Ваську плетью.

Плеть у старосты была особенная, не как у полицаев или финнов. Сделана она была из стального тросика в пол пальца толщиной с шариком на конце.

– Запорю ублюдок, саботаж развёл! Не дай Бог, план не выполнишь…

Клочья рубахи на спине Васьки были все в крови, когда он потерял от боли сознание. Очнулся он, от новой боли, которая возникала и постепенно стихала. Это Нина прикладывала к его исполосованной спине нарезанный ломтиками молодой картофель. Домой он ехал уже в сумерках, выполнив задание полностью. Возле дома его поджидал староста: «Не вздумай завтра опоздать».

На следующий день староста опять верхом явился в поле, уже с утра. Он собрал крестьян и бригаду девушек из Медгоры и объявил им: «С сегодняшнего дня звеньевым у вас будет Василий Грибанов. Передаю ему всю полноту власти, а если дневное задание по уборке не выполните, пороть его буду вместе с вами. Так что, Васька, старайся, да кнутом вразумляй нерадивых почаще».

Он захохотал, очевидно, довольный своим решением, а новоиспеченного звеньевого прошиб холодный пот. Вскоре Грибанов вошел в роль. Он вдруг ощутил, что от него реально зависит судьба людей. Когда ему кто-то начинал перечить, то получал от него дополнительные задания. Пацанов и девчат он мог уже огреть кнутом просто так, проходя мимо. А старшую из медвежьегорской группы, когда она назвала его держимордой, отхлестал кнутом при всех. Встречи с Ниной прекратились. Она высказала ему презренье из-за его новой должности.

«Ну, и черт с тобой!» – выругался в сердцах Васька, и вечером пригласил зайти к нему в баньку разбитную девицу Валю, лет двадцати пяти, из их же группы, с которой они время провели не без приятности.

Недели через две Грибанова уже назначили бригадиром, а эта должность уже оплачивалась. Получив в первый раз за месяц двадцать марок из рук коменданта, Василий долго разглядывал незнакомые на вид финские купюры, дивясь тому, что на одной из них были нарисованы голые люди.

Когда уборочная была закончена, староста подал коменданту Пернонену новую мысль. Девушек не нужно возвращать в Медвежьегорск в их семьи. Финляндия сейчас нуждается в рабочей силе. Финские парни все воюют против Советов, вот пусть советские девушки заменят их на хуторах. Пернонен позвонил начальству и вскоре большой грузовик увез девушек в сторону Йоэнсу. В тот день Грибанова комендант вызвал к себе и вручил ему десять финских марок. Парень стоял, растерянно разглядывая синие бумажки, а, присутствовавший при этом староста, одобрительно заулыбался,

– Бери, бери. Заслужил. Чем мне новая власть нравится, так это тем, что ценят они нужных людей. Это не при Советах.

Василий понял, что староста тоже получил вознаграждение и вовсе немалое.

Вскоре наступила зима. Староста сколотил бригады по заготовке леса. Финны пригнали десяток лошадей и крепкие сани для вывозки бревен. Каждый день жители поселка уходили на делянку на валку леса и возвращались затемно. Из поселка отлучаться можно было только с личного разрешения коменданта. Вот как-то в воскресенье, по морозцу финский патруль наткнулся на след, который уходил в лес и затем вернулся опять в поселок. Более детальное обследование показало, что в трех километрах от Ламбас-Ручья кто-то охотился. Были найдены две гильзы и птичьи перья. След в поселке затерялся. Староста вызвал Грибанова и сказал:

– Сроку тебе два дня. Чтоб этот охотник был у нас в комендатуре.

– Да, где я его возьму? – взмолился Васька.

– Плетки получишь! Не зли меня!

Ваську аж передернуло от воспоминаний об этом предмете.

Ему не нужно было дом за домом обходить всю деревню. Он всё прикинул сразу: «Охотников в поселке до войны всего было восемь. Двое в Красной армии. А семьи эвакуированы. В трёх домах одни бабы – эти не пойдут. Старик Игнатьев свое ружьё сдал, когда полицаи по домам имущество колхозное искали. Две семьи остается: Никоновы, да Гоккоевы. Проявят себя, никуда не денутся», – думал он и кружил у этих домов, внимательно приглядываясь и принюхиваясь ко всему. Заходить не хотел, чтоб не спугнуть. Рано утром второго дня, заметил он, наконец, как лохматый пес Гоккоевых по кличке Тарас, грызет замерзшую глухариную голову, очевидно, кем-то зарытую и добытую им из-под снега.

«Этот пёс на свою территорию других собак не пустит, да и они его тоже», – соображал Грибанов. – Значит, свои отходы от птицы Гоккоевы и закопали. Ружье их пацан Степка вряд ли дома держит, чтобы иметь возможность отбрехаться, не знаю, мол, откуда что взялось. Сам в дровянике, небось, ружьишко прячет.

Поспешать, однако, надо», – и Грибанов заторопился к старосте в дом.

– Вот это дело, – обрадовался тот, когда Васька изложил ему свои соображения, – на, вот, выпей. – Он налил ему полстакана самогона и дал лепешкой закусить.

Пошли в комендатуру. Комендант дал старосте в помощь четырех полицаев. Грибанов упал на колени и упросил, чтобы ему при обыске не присутствовать. Комендант согласился и выплатил ему двадцать марок. Через час полицаи приволокли в комендатуру избитого до полусмерти Степку и изъятую старую берданку с патронами. Подростка кинули связанного в сани и увезли в Кяппесельгу.

Позднее, бабку, Мехнину Агафью, Василий сдал коменданту уже почти из любопытства: «Заплатят за это или нет?» Та хранила за божницей, вырезанный из журнала «Огонек», портрет маршала Сталина, вождя всех трудящихся. Временами она молилась сразу обоим Николе Угоднику и Отцу народов, Свято веря, что молитва ее будет услышана и Красная армия одержит победу над супостатами, а, значит, внуки домой вернутся. Померла бабка через неделю после финских плетей, когда полицаи при обыске ненавистный им портрет нашли. Грибанову выдали всего пять марок за нее. Потом он еще другие мелкие услуги оказывал. То старосте расскажет, кто плохо о финских властях отзывается, то поведает, что из молока, надоенного от коровы, которую финским солдатам привезли из Эссойлы, доярка Марфа утаила пол-литра молока для детей.

Финны и, правда, платили за информацию исправно. Неплохое это было подспорье к его бригадирской зарплате. Можно было теперь и конфетами побаловаться и маслица сливочного заказать. Все это полицаи исправно привозили ему из Великой Губы или из Медвежьегорска, где работали лавочки, открытые властями и продававшие товары за марки. Наказание же для жителей поселка было неотвратимым, исходя из содеянного.

А вот сегодня в баньку к нему должна была прийти вдова, двадцати семи лет, Петрушова Марья. Он ее застал с сумкой свеклы, взятой из финского хранилища, где она работала на переборке овощей. Правда, он пообещал финнам об этом не сообщать, если она будет сообразительной и ласковой с ним…

И тут черт принес этого Орлова.

Возмездие оккупантам

Все это промелькнуло у Васьки в голове почти мгновенно.

– Господи, да что за времена настали? Финны пришли: чуть-что, плети да концлагерь. Свои придут, пистолетом в нос тыкают, – со слезой в голосе начал он канючить. Завершил свою жалобу он фразой, передразнивая персонаж из кинофильма «Чапаев», который привозили к ним в поселок: «… и куды же бедному хрестьянину податься?»

– Да, ладно, себя-то жалеть. Другие кровь на фронте проливают, а не финские закрома набивают. Когда наши придут, со всех спросится: «Что ты для победы сделал?»

– Вы, я так понимаю, в партизанах нынче состоите?

– Вроде того…

– У нас остановитесь или дальше свой путь продолжите?

– Меньше будешь знать, лучше будешь спать. Да и мне спокойней будет.

– Я ведь только к тому, что устали вы с дороги, может, переночуете? А завтра уж с новыми силами, куда вам там надо…

– Некогда отдых разводить. Своего кума, Мунакова Петю, хотел я в Великой Губе навестить, да там может и отдохнуть, денька три-четыре. Ну, веди в избу.

Васька подкинул еще несколько полешек под котел и они пошли с незваным гостем в избу, что была на горушке. Когда они вошли в дом, две тени из-за кустов незаметно прошмыгнули в баньку.

Нагнув голову, чтобы не зацепить притолоку, Орлов шагнул вслед за Грибановым в горницу и окунулся в тепло деревенского дома. Маленькая, сгорбленная женщина в белом платке, хлопотала у русской печки, из которой доносился дух только что испеченного пирога. Орлов сглотнул голодную слюну.

– Здравствуйте, – сказал он ей, снимая шапку.

– И тебе, милок, не хворать, – неласково буркнула старушка, и, не обращая внимания на гостя, спросила у сына: «Это ты кого, Василий в дом привёл?».

– Да, наш это, свой значит…., – начал мямлить тот в ответ. – Вот поужинаем и уйдет…

– Что-то я среди своих такого не припомню. Не боишься финской плетки из-за этого гостя? – пробурчала она, зыркнув глазами.