Опаленные войной - Евгений Пекки

Опаленные войной

рассказы

Евгений Александрович Пекки

© Евгений Александрович Пекки, 2015

Редактор Владимир Павлович Судаков

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Граната для капитана Пернонена

Мелкий моросящий дождь почти полностью скрывал гулкий рокот бронекатера, который шел на малых оборотах со стороны Пудожа, огибая с севера Кижские шхеры. Он был почти не различим в тумане. За бронекатером на пеньковом канате следовала, подлетая на волнах, деревянная лодка-кижанка. С кормы за ней наблюдали трое в зеленых брезентовых плащ-палатках. Старший лейтенант НКВД Орлов теперь был войсковым разведчиком. Не первый раз его с товарищами забрасывали в тыл врага. С палубы стали различимы очертания берега и судно застопорило ход. Трое разведчиков спустились в лодку. Бронекатер, развернувшись, исчез в тумане, а лодка под веслами, которыми бесшумно гребли двое, ходко пошла в сторону берега.

Встреча

На краю Заонежского поселка с немудрящим карельским названием Ламбас-Ручей из старой бревенчатой баньки, вовсю валил дым из-под крыши. Банька, что стояла вплотную к озерной воде, топилась по-черному, а нагреть ее нужно было, как следует. Василий Грибанов дровишек не жалел. Он подбрасывал их в топку с удовольствием покуривая самокрутку. В конце октября 1943 года не самое веселое время было в Карелии. Однако, когда тебе всего двадцать пять лет, то в жизни всегда находятся приятные моменты.

Все в этот день вроде складывалось удачно. С утра, правда, пришлось немного потрудиться. Наколол Вася дров для бани и в избу, картошки вытащил два мешка из погреба, куриц накормил, поросенку хряпы капустной навалил да навоз вынес. Вспомнил, что комендант еще вчера велел рыбы на уху к нему доставить. Пришлось со стариком Оятевым грести на лодке по озеру с полверсты. Сетки пока нашли, потом похожали, а потом против ветра гребли уже к дому – часов больше трех прошло. Застыли оба. Улов оказался невелик. Щучка попала да два налима, а еще с два десятка окуней, которые в корзине били хвостами и ярко сверкали красными плавниками. Оятеву за помощь он отсыпал десяток окушков на уху, остальное оставил в тазу, в холодном чулане родительского дома. Застынув на Онеге, самое время было баньку затопить, суббота все-таки.

Вода в большом чугунном котле по краю уже начинала пузыриться, когда Василий, с удовольствием потягивавший самокрутку с настоящим листовым табачком, услышал легкий скрип и неспешные шаги по доскам, что вели к бане от дома.

– Кого это несет нелегкая? – промелькнуло в его голове. – Мать так не ходит. Да и с чего бы ей из дому допережь меня в байню идти? Она, поди, из налимчика рыбник сейчас в печку ставит, да калитки картофельные. Старик Оятев мог, конечно, притащиться, но вроде только ушел и при ходьбе его частый кашель за версту слышно. Солдаты финские и полицаи, те сапогами топают, гремят, меж собой вслух разговаривают, а по одному не ходят. Не наш человек идет.

Шаги приближались почти неслышно, хотя чуткое ухо Грибанова, привыкшего скрадывать дичь, различало их, несмотря на шуршание веток, колыхавшихся на промозглом ветру и перебрех собак на дальнем конце деревни. Затем заскрипели петли входной двери. «Хорошо, что не смазал, – подумал Василий, тихо пододвигая к себе лежащий на полу топор».

– Не дури, топор оставь, – вдруг услышал он негромкий, но уверенный голос, – сиди, как сидел. Шуметь не надо, убью сразу.

– Да, я сижу, – отозвался он осторожно поворачивая голову в сторону приоткрытой за его спиной двери. В ее проеме, на фоне ясного неба, которое уже начинало темнеть от надвигавшихся сумерек, стоял плотный мужчина в телогрейке защитного цвета и кирзовых сапогах. В руке у него поблескивал пистолет.

– Я погреюсь тут с тобой немного. Ты не против?

– Да, что Вы, Алексей Михайлович! Когда я был против?

– Кто такой Алексей Михайлович? – сурово спросил гость.

– Дак Вы и есть участковый наш, Орлов. Неужто, меня не помните?

Парень не ошибся. Действительно это был бывший участковый уполномоченный, который знал эти места как свои пять пальцев. В его ведение входили и Кижи, и Сенная губа, и Леликово, что были в нескольких километрах отсюда. От баньки Грибанова двадцатидвухглавый Кижский собор, хорошо был с берега виден, особенно на закате, в ясную погоду.

– Вы же меня к себе вызывали, когда мы лошадей колхозных запрягли без спроса и на танцы в Липовицы ездили. Грибанов я, Василий, вспомнили теперь?

– Помню, был такой. А что ж ты не в армии? Годов уже тогда тебе больше всех было, ты же сбаламутил пацанов на танцы ехать.

– Видать не все вы помните. Я ведь с шестнадцати годов хромаю, как лемехом от плуга ногу повредил. Не годен я. Не взяли.

– А эвакуироваться почему не стал?

– Мать же у меня в годах уже, а тогда и бабка жива была. Куда им ехать? А тут дом хозяйство. Кто же за ними всеми смотреть станет? Без меня им погибель. Опять же и не успели мы. Пароход только до Сенной Губы дошел, а нам пока сообщили, пока мы туда на лодке гребли, он уж и уехал. Да, слыхать, и разбомбили его по дороге в Вытегру. Может так он и к лучшему, что мы на него не попали.

– Так все трое вместе и живете?

– Бабку прошлой весной схоронили.

– А финнов на постой к вам не поставили?

– Не-е-е. Два офицера с денщиками по домам живут. Солдаты в школе. Комендантом у нас капитан Ойво Пернонен. Он в клубе обосновался. Там у него и спальня, и кабинет, а в двух задних комнатах четверо полицаев живут. У них отдельный вход и дверь в кабинет капитана есть.

– Как ты все подробно знаешь…

– Приходилось бывать.

– Постой-ка, Васька, ты тут не старостой, случайно?

– Нет, усмехнулся Грибанов – молод я еще. Меня только бригадиром на полевых работах поставили.

– Ага! – потемнело от гнева лицо Орлова. – Перед оккупантами прогибаешься!

Щелкнул взведенный курок «ТТ». Парень оценил этот звук правильно и, вскочив, прижался спиной к стене. Орлов, в полутьме увидел, как побледнело его лицо.

– Что Вы! Товарищ, Орлов! Я что, сам себя, что ли назначил?

– Заслужил, значит, уважение финских властей?

– Нет! Я, можно сказать, от их властей потерпевший.

Васька скинул телогрейку, сдернул с себя рубаху и повернулся спиной к Орлову. Тот увидел, что вся спина у Грибанова была исполосована. Шрамы были уже давние, но хорошо заметны. Орлов опустил пистолет.

– За что же, тебя так? – уже миролюбиво спросил он.

– Вот за это, – сквозь слёзы пробормотал парень, – не хотел в бригадиры идти.

– Однако, – разведчик мягко спустил курок и вложил пистолет в кобуру.

Пар от его одежды уже перестал идти, видно подсохла. Да и сам он, похоже, согрелся.

– Не всем, значит, сладко под финнами живется? А некоторые еще советскую власть хаяли.

Грибанов задумался. У него в памяти как в кинематографе начали возникать картинки из чуть более двух лет прожитой им в оккупации жизни,.

Новый порядок

А было так. Последняя баржа, забрав остатки представителей советской власти и жителей окрестных деревень, тех, что успели на нее сесть, ушла, влекомая старым буксирным пароходом, к Свири, оборонявшейся от наступающего врага. В Заонежье наступило необычное затишье. Казалось, даже собаки предпочитают лежать, под домом, а не облаивать таких же дворняг или гуляющих овец.

Однако на утро кое-кто опомнился. Коли власти нет, значит все можно. Оставшиеся в Ламбас-Ручье жители начали растаскивать по домам то, что еще вчера было общественным. Коров всех угнали для поставок мясозаготовок Красной армии еще недели за две до эвакуации. Расхватывали сельчане оставшихся лошадей, упряжь, плуги, сенокосилки, подборщики и всякий другой сельхозинвентарь. Васька поздновато схватился. Досталась ему только почти новая тачка, пара лопат и вилы, да из сельсовета пара табуреток. Красивая, шелковая, красная скатерть с вышитыми портретами вождей, которая ему так нравилась, досталась Марфе Патраковой.

На следующее утро, к ним в деревню вошли финские войска. Точнее сказать, это был батальон, который распределили по всему Заонежью, создав укрепрайоны, как у них в поселке а, где деревни были поменьше оставили полевые заставы, с численностью солдат в десяток или немного больше.

Среди дня всех жителей созвали на площадь, где раньше проходили первомайские и ноябрьские демонстрации. С трибуны через переводчика всем представили коменданта гарнизона капитана Пернонена и назначили старосту. Им стал Петр Шпаликов, мужик в их деревне пришлый. Привезла его Богданова Марья перед финской войной, когда с курсов животноводов приехала из Медвежьегорска. Оказалось, что познакомиться и расписаться с этим мужиком она успела за три месяца, пока на учебе была. Он был откуда-то из-под Твери. Осужденного в ходе коллективизации как подкулачника, его освободили через три года за ударный труд на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Так при канале он в ремонтниках и остался.