Битва при Трафальгаре - Евгений Пинаев

Фраза никак не складывалась. Наверно, потому, что Вовку отвлекли окрестности. Магазины, магазины, лавки, киоски, пестрота вывесок, переулки, карабкающиеся в гору, пальмы, тележки с фруктами и мороженым. Слышен зазывный, крик: «Айс-кри-им, айс-кри-иии-им!» Айс-крим? Гм… Сошел. Купил себе и деду. Извозчик принял угощение. «Сенкью!» — сказал. Все честь по чести. Левой рукой вожжи теребит, правой мороженку держит. На отлете. Лижет, в разговоры не вступает. Наверное, понял, что пассажир не силен в английском, а если и волочет, то — еле-еле.

«Ах, Струков, Струков… — сказала бы училищная англичанка и покачала бы головой. — Чему я тебя учила, Вовка Струков, стоеросовая голова? О простеньком не можешь спросить, а метишь в капитаны! Как же ты экзамены сдавал, Вовка Струков?»

Уела! Рассердился Вовка, поднапрягся и выдал ЦУ, то есть, для несведущих, «ценное указание»:

— Сэр… кен ай гоу… гоу раунд'з рок? Хау мач из ит?

«Сэр», видимо, понял и заговорил. Вовка снова напрягся. Теперь в стремлении уловить суть ответа. Как будто удалось, а суть такова. Вокруг Скалы объехать можно. Отчего не объехать, если коляска цела, а лошадка сыта, и пассажир заплатит следуемое — добавит к прежней сумме еще два фунта. Получив сполна, извозчик, по-видимому, сделавший неплохой бизнес, повеселел и принялся втолковывать Струкову азы местной топографии: длина Скалы — три мили, ширина же всего три четвертых одной. Высота была названа в футах. Вовка мигом запутался, пытаясь перевести их в метры. Получалась какая-то несусветная цифра.

И черт с ней! До них ли ему сейчас? До высоты и футов? Плевать. День-то какой! Нет, ребята, ковры коврами, а этот день Струков никогда не забудет. Как царь и Бог, катит Вовка в легком ландо, в руках мороженое, рядом — напиток. Остались позади длинноствольные орудия, древняя стена. Говорите, Карл V ее построил? Ну что ж, неплохо. Наверно, уродовался, как карла. А вообще, подумаешь… стена! Вот стена! Слева. На которую карабкается Карлова кладка. А вот, на дуге площади, бар «Трафальгар». В честь мыса. И мыс видели, и про битву Трафальгарскую слышал, и про Нельсона читали, и фильм видели про одноглазого адмирала. За баром — домов поменьше. Кипень листвы. Лезет в гору. Справа листва накатывается на крыши. За ними сверкает бухта, в ртутном свечении солнца плавятся авианосец и крейсер. Те ребята, в коляске, наверняка с них. А вон и «Каскад», а вот и еще один тралец… тоже БМРТ, из наших. Прибежал отовариваться, за «подарками» прискакал. А вон ползет паром из Танжера. Туристов везет из Африки в вонючую, бензиновую Европу. С недобензиненного еще, но уже изрядно загаженного материка черных людей на материк белого люда. Свободно везет. Едут запросто. Потому что — от буржуев к буржуям. А мы? Э-э… Везет же людям! Не нам. Серо-буро-социалистическим с большевистским оттенком. У них так, у нас — все не как у людей. Все с подвохом. Кажется, заносит меня в правый уклон, решил Струков и подумал, что если опоздает из увольнения, а последний катер с берега отчалит в 19.00, то помполит ТАК ему всыплет, так… да такое понапишет в характеристике, что лучше б ему, Струкову, сейчас не в коляске катить, а, высунув язык, бегать с лысым по лавкам.

И черт с ними, со всеми! Сейчас он свободен, он едет, как белый человек, а вечером — будь что будет. Все вытерпеть придется. Даже истерику электромеханика. Этот обязательно накатает докладную, распишет недисциплинированность Струкова, отставшего от группы. А он не отстал. Обогнал он, укатил от группы на тройке с бубенцами: и-эх, залетные!.. Давай, погоняй, фатер, или как тебя? Фазер-мазер! Жми прямо к Африке, вот она, за проливом, за синим, отменно синим проливом. Над ним нависла двуглавая Джабель-Муса — лиловое брюхо горы сползает в синь, к дельфинам, к белому крошечному пароходу, ползущему в океан…

Мыс Европа врезается в море двумя языками. На восточном, именуемом Большой Европой, находится маяк. Тоже Европа. Здесь же торчит башня Виктория, здесь же непременная артбатарея, здесь же дом губернатора.

Вовка удосужился наконец выяснить имя «руководителя кобылы» и, обращаясь к нему, называл сэром Джоном. И сам, естественно, стал сэром Владимье.

Здесь, на вольном просторе, сэр Джон растерял свою чопорность, не оставлявшую его в собственно Гибралтаре. Почувствовал старик себя то ли в отпуске, то ли на загородной прогулке. Раскрепостился. Пристроился боком на облучке, чтобы иметь возможность вести наблюдение за дорогой и вести беседу с пассажиром. Предложил задержаться у маяка, но сэр Владимье не пожелал. Жаждал открытий. Ведь места, куда бежала лошадка и катилась коляска, увлекая седоков, могли сравниться разве что с обратной стороной Луны. Вовка мог бы поклясться, что никто из наших никогда не бывая здесь. Быть может, кто-то и добирался до маяка, но основная масса потребителей вряд ли покидала пределы Мейн-стрит и окрестных лавок.

И все-таки у маяка сделали короткую остановку.

Башня маяка имела собственное имя — Виктория, а как маяк — носила название мыса. То есть считалась маяком Европа. Чуть подивившись этому обстоятельству, неутомимый путешественник обратил взор свой на север. Если западный склон Скалы был довольно пологим, то восточный поразил Вовку своей крутизной. Казалось, обрывы падают прямо в море, вдоль которого не может быть дороги. Но дорога имелась. Лепилась над морем. Сэр Джон попытался втолковать пассажиру, что, в общем-то, нет смысла продолжать путешествие в этом направлении. Нет там ничего интересного. Две бухточки: Каталан и Сальто-Гарробо, завод дымит в Каталане, есть несколько деревушек. Не лучше ли вернуться и провести время на пляже? А он имеется возле Малой Европы. За эту сумму сэр Джон согласен подождать сэра Владимье, а после доставить к причалу.

И Вовка согласился.

Солнце ушло на запад, восточный склон Гибралтарской скалы лежал в тени и слишком мрачно нависал над такой беззащитной, такой крохотной коляской. «Какого черта? — сказал Вовка себе. — Поваляюсь в песке, пожарюсь и — обратно», — решил с каким-то облегчением, словно и вправду возвращался с обратной стороны Луны, куда занесло его черт-те зачем и почему какой-то неведомой силой. Ему хотелось на солнце, хотелось увидеть «Каскад», вдруг ни с того ни с сего вспомнились березы и ели, а сердце стиснуло с силой, едва ли не выдавившей слезу: «Ах, где же ты, дом родной, где же ты, где ты… а ведь еще — полмесяца месить воду винтом, а после…»

Сэр Джон повеселел и повернул назад, к маяку, куда спадали от вершины крутые террасы.

Пляж, море, купание и то обстоятельство, что перед глазами, хотя и далековато, все время находился «Каскад», — подействовали на Струкова весьма благотворно. Он снова почувствовал себя, ощутил уверенность и прилив сил.

Гордеич? Помполит? Да плевал он на них! Надоели, как надзиратели, ей-пра! А вот не покажется на глаза, а на причал вернется точно к сроку. К последнему катеру. И он не виноват, что какой-то министерский идиот издал инструкцию, чтобы в увольнение ходить обязательно толпой, чтобы друг без друга — никуда, чтобы ты не выпадал из поля зрения старшего, облеченного доверием помполита. А он, если уж откололся и засветился перед помпой, возьмет да и скажет сэру Джону, чтобы высадил сэра Владимье не у порта, а у бара «Трафальгар». Возьмет оранжада и чего-нибудь пожевать — в животе свищет! А там…

Сэр Джон высадил, довольный, несомненно, таким оборотом. Раскланялись, пожали руки, как добрые друзья, Вовка и лошадку потрепал по холке, прежде чем отворить дверь бара.

Был час, который собирал окрестных завсегдатаев и, видимо, молодцев вроде Вовки Струкова и тех матросов, что заняли два противоположных угла напротив буфетной стойки. В одном хозяева — морячки флота Ее Величества английской королевы, в другом — шумливые подданные Франции в бескозырках с помпонами. С крейсера, пришедшего рано утром.

Вовка пристроился между теми и другими. Рядом с вышколенными старичками. По выправке — отставники. Эти прихлебывали пиво, дымили, двое — сигарами, и кидали карты с невозмутимостью автоматов. Кажется, Вовка соседствовал с местными Прометеями, навсегда прикованными к Скале цепями долголетней службы в местном гарнизоне.

Вовка потягивал пиво, жевал сандвичи, запивал то и. другое оранжадом (вызывая порой удивленные взгляды моряков) и ощущал при этом каменную усталость в плечах и спине. Перегрелся, что ли?.. Наверно… к тому же, день — натощак. Не хотелось вставать, не хотелось двигаться и куда-то идти. На секунду пожалел, что расстался с сэром Джоном: сидел бы сейчас на причале и в ус не дул. Но был Вовка Струков не из тех, кто жалел о несделанном. Нет так нет — о чем разговор? Отдохнет — и вперед. Он и отдыхал, набирался сил, словно чувствовал, что скоро, очень скоро, наступит момент и они, силенки, понадобятся матросу Струкову.