Битва при Трафальгаре - Евгений Пинаев

Думай не думай… Томление. И не потому, что жалко валюты. Нет. Смущала ординарность задуманных покупок: книжка, модель парусника… Ерунда! Надо придумать такое, чтобы все гаврики сразу захлопнули пасти и не вякали. В противном случае насмешек и подначек не оберешься. С Гибралтара топать десяток суток — десять суток и будут пилить-изгаляться. Найдутся остряки, будут просить клипер, чтобы быстрее домчаться .до родного порога. И про книжку придумают какую-нибудь хохму. Придумают — привяжутся и… Вовка понимая шутки, не обижался, знал, что молчание и улыбка — лучшая защита от любителей почесать язык о хребет ближнего, но в душе жаждал не тихой молчаливой защиты, нет! Он жаждал мести.

Так ничего и не придумав, улегся спать, решив, как и полагается воспитанному на русских сказках, что утро вечера мудренее, что нечего ломать голову загодя: будет день — будет пища. Что-нибудь да придумается, Экспромтом. Очень надеялся Вовка на экспромт и внезапное озарение.

Шипшандлер приехал. Вчера и приехал. Валюту раздали, но день катился к вечеру, и в город съехали немногие. Капитан, радист, штурман и механики, у кого вахта выпадала на утро.

Утром и начала работать переправа. По-настоящему.

Струков попал в группу электромеханика. Сварливого и ехидного мужичка, прячущего лысину под хитроумным зачесом. Боцман говорил про него, что «наш Гордеич живет в припадке последней молодости». Гордеич успел узнать о валютных намерениях своего подопечного и еще в мотоботе принялся подсказывать различные способы избавления от «мирового зла». Причем самым остроумным способом (его предложение сопровождалось громким жизнерадостным смехом) считал тот, когда все Вовкины фунты попадали в его, электромеханика, лапы. Струков показал ему кукиш, и старший «пятерки» набычился, замолчал. И поглядывал на Вовку, как на кровного обидчика и врага. И галстук поправлял, и трогал лысину. Смешно! И грустно. Ладно…

Вот и причал.

Вода лижет гранитные ступени. Слева и справа — гранитный же парапет. На нем кнехты и рымы для швартовки. Рядом врезается в море искусственная взлетно-посадочная полоса местного аэродрома. Пацаненок стоит на парапете. Вцепился, кроха, в кнехт, а папа придерживает его за штаны. Смотрят, как целит на посадку (а вдруг промажет? а вдруг мимо?!) серебристый самолет: все ниже, ниже, ниже…

Вовка остановился: «Господи, как в прошлом году! И тогда — пацанчик, и тогда… нет, тогда самолет разбегался — взлетал. А может… А может, оглянусь, а на рейде — «Эклиптика»?».

— Струков, не отставай от группы! — окликнул электромеханик. — Самолетов не видел, что ли?

Толпой человек в сорок потянулись в проходную. Сдавали полисменам загранпаспорта, получали взамен узкую полоску бумаги: пропуск в город-колонию, в город-крепость.

— О, рашн кадет? — улыбнулся полисмен, забирая у Струкова паспорт и оглядывая ладную фигуру парня, а фигура у него, действительно, дай боже! Занимался Вовка в мореходке и борьбой, и боксом, и штангой. Потому и не расстался с формой, что по-прежнему чувствовал себя курсантом, а на днях радиограмму получил. Мол, поторопитесь, загребной из сборной училища, возвращайтесь из рейса — и сразу на первенство города по гребле.

Вовка козырнул полисмену, улыбнулся и шагнул за ворота на раскаленную, даже размягшую, припортовую площадь.

Пекло!..

Асфальт, казалось, парил, плавился под каблуками, а воздух вонял бензином. Пот щипал глаза. Суконные штаны… Вовка тронул ремень, словно решился вдруг сбросить на ходу толстую обузу: не штанины, — парилка, ох, ох… инкубатор, а? Форменка белая — туда-сюда. Летняя, легкая. И не тельник под ней. Пришит к вырезу треугольный лоскут. Все по уму! Иначе б хана… А может, придет хана? День начинается, а эта лысая обезьяна, проклятый Гордеич, он ведь затаскает по лавкам… Врежешь дуба в духоте, а не денешься никуда, придется плестись в кильватере у этого обалдуя!..

Нет-нет, надо что-то предпринять. Срочно. Какие-то решительные действия.

Взгляд коснулся легких колясок под балдахином и понурых лошадок. Высокие облучки… и старички извозчики, готовые везти вас согласно таксе. Крайний рыдван уже отчалил, приняв в лоно дородную пару. Аж рессоры прогнулись! Лошадка, однако, резко взяла с места: замелькали спицы, заколыхалась бахрома балдахина, за спина/ли четы вздулась бугром шторка-занавесь.

«А не махнуть ли тебе, кадет Струков, к примеру, на мыс Европа, к маяку? — обожгла мысль. — Взять да и смыться — пусть электромеханик бесится! В гробу я видел такое увольнение под конвоем. А фунтов должно хватить», — мысленно, как заклинание, произнес фразу-решение и, облекая ее в плоть, ступил на узкий приступок коляски.

Извозчик о чем-то спросил седока. Вовка сообразил, что шеф интересуется маршрутом поездки, и бесшабашно махнул рукой:

— Давай, отец, вдоль по Питерской! — опомнившись, Попытался облечь заказ в ломаный английский «спик»: — Комрад, э-э… ту би… драйв ту лайтхаус Европа. Йес? Ай хев драйв ин э кеб. Йес? Гоу ту Европа, кеп. Оплата гарантируется, сэр!

Коляска поравнялась с «каскадерами». Она разворачивалась у обочины. Зашоренная лошадка, нагнув голову, бодро цокала подковами, предупреждая, что может и врезать. Вдоль по Питерской. А лучше — по Мейн-стрит.

Мелькнуло ошеломленное, в бисеринках пота, лицо электромеханика, мелькнули улыбки и разинутые рты прочих. Извозчик что-то говорил. Вовка разобрал одно слово «мани» и, без разговоров, сунул ему три фунта, сумму, равную стоимости ковра, что вызвало целую волну разнообразной мимики, а Мишка Яроцкий крикнул, выражая, видимо, общее мнение всех «каскадеров»:

— Куда поехал, буржуй?

— Прожигать жизнь! Так и скажите помпе, что матрос Струков отправился в Монте-Карло прожигать жизнь. Кто нам запретит красиво жить, верно?

Больше Вовка не оборачивался.

Вовка благодушествовал. Коляска, преодолевая небольшой подъем, медленно катила по Мейн-стрит, пристроившись за такой же изящной, цветастой, лаковой, украшенной медяшками и узорами. Прозрачная занавеска не скрывала пассажиров. Головы в бескозырках, за плечами — матросские воротники. Почти такие же, как и у Вовки. Белые полоски пошире, а так — все то же. И тоже парятся, империалисты, в суконной робе.

Коляски поравнялись, — Вовкина пошла на обгон. Как ни узка улица: возможность имелась, но — впритирку. «Империалисты», увидев Вовку, осклабились. Ближний поднял плоскую бутылочку с виски и подмигнул: «Дринк?» Предложил, значит, выпить инглиш сейлор. Но русского моряка не купишь на дешевку. Вовка прижал руку к сердцу: этакий жест ладонью! И проехал мимо. Гордо. У советских собственная гордость, коли пошло на то. Так-то, господа, можно сказать, буржуи. И мне ваш «Дринк» — на фиг, хотя, быть может, я и не… гм, не прочь бы и я дернуть пива. Вашего, так сказать, «бира». Это, впрочем, возможно, но это успеется. Да вон кока-колой торгуют!

Вовка остановил коляску, но вскоре продолжил поездку, потягивая из горла терпкий, пахнущий аптекой напиток, липкий, не наш и располагающий на определенный лад: «А не махнуть ли дальше? Обогнуть Скалу, добраться до какого-нибудь пляжика на Средиземном, хе-хе, море и макнуться. Не макнусь — сварюсь в собственном соку. Нет, определенно искупаюсь в подходящем месте. А пока… Пока нужно поднапрячь извилины и сочинить спич на английском соответствующего содержания. Мол, так и так, дир кебмен, богатый рашн моряк хочет туда-то и туда-то, чтобы сделать то-то и то-то, совершить омовение и отдохновение за соответствующее вознаграждение. Плачу, моя, за все».

Фраза никак не складывалась. Наверно, потому, что Вовку отвлекли окрестности. Магазины, магазины, лавки, киоски, пестрота вывесок, переулки, карабкающиеся в гору, пальмы, тележки с фруктами и мороженым. Слышен зазывный, крик: «Айс-кри-им, айс-кри-иии-им!» Айс-крим? Гм… Сошел. Купил себе и деду. Извозчик принял угощение. «Сенкью!» — сказал. Все честь по чести. Левой рукой вожжи теребит, правой мороженку держит. На отлете. Лижет, в разговоры не вступает. Наверное, понял, что пассажир не силен в английском, а если и волочет, то — еле-еле.

«Ах, Струков, Струков… — сказала бы училищная англичанка и покачала бы головой. — Чему я тебя учила, Вовка Струков, стоеросовая голова? О простеньком не можешь спросить, а метишь в капитаны! Как же ты экзамены сдавал, Вовка Струков?»

Уела! Рассердился Вовка, поднапрягся и выдал ЦУ, то есть, для несведущих, «ценное указание»:

— Сэр… кен ай гоу… гоу раунд'з рок? Хау мач из ит?

«Сэр», видимо, понял и заговорил. Вовка снова напрягся. Теперь в стремлении уловить суть ответа. Как будто удалось, а суть такова. Вокруг Скалы объехать можно. Отчего не объехать, если коляска цела, а лошадка сыта, и пассажир заплатит следуемое — добавит к прежней сумме еще два фунта. Получив сполна, извозчик, по-видимому, сделавший неплохой бизнес, повеселел и принялся втолковывать Струкову азы местной топографии: длина Скалы — три мили, ширина же всего три четвертых одной. Высота была названа в футах. Вовка мигом запутался, пытаясь перевести их в метры. Получалась какая-то несусветная цифра.