Перелом - Дик Фрэнсис

У меня рот открылся от изумления. Я захлопнул его, лязгнув зубами.

- Вижу, ты сомневаешься, что мне это удастся. Не сомневайся. Я уничтожал и кое-что посерьезнее ваших ничтожных скаковых конюшен.

Я не отреагировал на слово «ничтожные». Мне уже давно известно, что не стоит возмущаться или спорить: это означает занять оборонительную позицию, что только на пользу противнику. В Роули-Лодж, о чем он, несомненно, знал, стояло восемьдесят пять чистокровок, чья совокупная цена доходила до шести миллионов фунтов.

- Как? - бесстрастно спросил я.

Он пожал плечами:

- Для тебя важнее узнать другое - как удержать меня от этого. В сущности, не так уж и сложно.

- Просто лошади должны участвовать в скачках по вашим указаниям? - равнодушно предположил я. - Проигрывать, когда вы прикажете?

Новый приступ гнева исказил пухлые черты лица, и рука с револьвером оторвалась на шесть дюймов от колена. Потом медленно расслабилась, и оружие заняло прежнее место.

- Я не дешевый мошенник, - сказал он сурово. «Однако же, - подумал я, - ты остро реагируешь даже на непреднамеренное оскорбление, и когда-нибудь, если игра продолжится достаточно долго, я воспользуюсь этим преимуществом».

- Извините, - сказал я без тени насмешки, - но эти резиновые маски не высшего уровня.

Он мельком взглянул с раздражением на две фигуры, стоявшие позади меня.

- Маски - это их собственная инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности, если их нельзя узнать.

Как разбойники с большой дороги, подумал я, которых в конце вздернут.

- Можешь назначать своих лошадей на скачки, как тебе угодно. Действуй по собственному выбору… за одним исключением.

Я никак не отреагировал. Он пожал плечами и продолжал:

- Ты возьмешь на работу человека, которого я пришлю к тебе.

- Нет, - ответил я.

- Да. - Он смотрел на меня в упор. - Ты возьмешь на работу этого человека. Если не сделаешь, я уничтожу конюшни.

- С ума сойти. Это же бессмысленно! - настаивал я.

- Нет, не бессмысленно, - возразил он. - Более того, ты никому не скажешь, что вынужден был взять на работу этого человека. Ты убедишь всех, что делаешь это по своей воле. В особенности не вздумай жаловаться полиции о сегодняшней ночи или о том, что еще может случиться. Посмеешь предпринять какие-то действия, чтобы дискредитировать этого человека или заставить его уйти из твоих конюшен, и весь твой бизнес на этом закончится. - Он помолчал. - Понимаешь? Если ты будешь любым способом препятствовать моему человеку, твоему отцу некуда будет возвращаться, когда он выйдет из больницы.

После короткого напряженного молчания я спросил:

- В каком качестве этот человек должен работать у меня?

- Он будет участвовать в скачках, - сказал толстяк. - Он жокей.

У меня задергалось веко. Он это заметил. В первый раз он действительно достал меня.

Все стало ясно. Ему и не нужно говорить мне каждый раз, что он хочет проиграть скачки. Достаточно сказать это своему человеку.

- Нам не нужен жокей, - сказал я. - У нас уже есть Томми Хойлейк.

- Твой новый жокей постепенно займет его место.

Томми Хойлейк был вторым жокеем в Британии и входил в дюжину лучших в мире. Никто не мог занять его место.

- Владельцы не согласятся, - возразил я.

- Ты их убедишь.

- Невозможно.

- Будущее существование твоей конюшни зависит от этого.

Возникла еще одна продолжительная пауза. Один из резиновых переступил с ноги на ногу и вздохнул как бы от скуки, но толстяк, похоже, не спешил. Возможно, он очень хорошо понимал, что с каждой минутой меня все больше пробирает холод и вообще мне все хуже. Я бы попросил развязать мне руки, если бы не был уверен, что он засчитает себе очко, когда откажет.

Наконец я сказал:

- С вашим-то жокеем конюшня так и так теряет будущее.

Он пожал плечами:

- Ну, немного пострадает, но выживет.

- Это неприемлемо, - заявил я.

Он заморгал. Его рука слегка подвигала револьвер взад-вперед по колену, плотно обтянутому брюками.

- Так. Ты не вполне понимаешь свое положение, - сказал он. - Ты сможешь уйти отсюда на конкретных условиях. - Бесстрастный тон придавал определенный смысл его безумным словам. - Условия следующие: ты берешь на работу присланного мною жокея и не обращаешься за помощью ни в полицию, ни к кому-либо другому. Если ты нарушишь одно из этих условий, конюшня будет уничтожена. Но… - Он заговорил медленнее, более выразительно: - Если ты не согласишься с этими условиями, то тебя вообще не отпустят.

Я молчал.

- Понимаешь?

- Да, - вздохнул я.

- Хорошо.

- «Не дешевый мошенник». Я думал, вы это о себе сказали.

У него ноздри раздулись.

- Я манипулятор.

- И убийца.

- Я убиваю только в том случае, если жертва настаивает на этом.

Я воззрился на него. Он наслаждался своей веселой шуткой, издевательская усмешка проскальзывала в едва заметных подергиваниях губ и участившемся дыхании.

Эта жертва, подумал я, не собирается настаивать. Веселись, пока не надоест.

Я чуть подвигал плечами, пытаясь их размять. Он внимательно наблюдал, но развязать не предлагал.

- Ну и кто этот жокей?

Он заколебался.

- Ему восемнадцать лет, - сказал он.

- Восемнадцать?!

Он кивнул:

- Ты будешь давать ему хороших лошадей. В Дерби он выступит на Архангеле.

Невозможно. Совершенно невозможно. Я посмотрел на револьвер, лежащий так спокойно на дорогом предмете портновского мастерства. И смолчал. А что тут скажешь?

Когда он снова заговорил, в его голосе чувствовалось удовлетворение от одержанной победы, а также старание избежать акцента.

- Он прибудет в конюшни завтра. Ты возьмешь его на работу. У него не слишком большой опыт участия в скачках. Ты позаботишься, чтобы он наверстал упущенное.

Неопытный наездник на Архангеле! Нелепо. Настолько нелепо, что ему пришлось пойти на похищение и угрозу убийства, чтобы убедить меня в серьезности своих намерений.

- Его зовут Алессандро Ривера, - сказал он. Поразмыслил недолго и добавил: - Он мой сын.

Глава 2

Когда я очнулся в следующий раз, то лежал лицом вниз на голом полу обшитой дубовыми панелями комнаты в Роули-Лодж. Слишком много голых досок повсюду. Нет, не моя ночь.

Мало-помалу я приходил в себя. Тело одеревенело, я замерз, сознание спутанное, как после наркоза…

Наркоз.

На обратном пути они вели себя настолько любезно, что даже не били по голове. Толстяк кивнул американцу, и тот, не размахивая дубинкой, быстро сделал мне укол в руку. После этого мы ждали около четверти часа, причем никто не произнес ни единого слова, а потом я внезапно потерял сознание. И ни проблеска о том, как меня привезли домой.

Кряхтя и постанывая, я проверил части своего организма. Все было на месте, действовало исправно и находилось в рабочем состоянии. Более-менее, если честно сказать, потому что, с трудом встав на ноги, я был вынужден снова сесть в кресло у письменного стола. Я положил локти на стол, опустил голову на руки и - пропади оно все пропадом.

Пасмурный рассвет окрасил небо в цвет серой фланели. По краям стекла на окнах образовались корочки льда.

В личном моем департаменте, ведающем сознанием и волей, также все промерзло. Правда, ясно помнилось, что Алессандро Ривера должен осчастливить нас сегодня своим присутствием. А может, он пошел в отца, устало подумал я, и у него окажется такой избыточный вес, что дилемма разрешится сама собой и тихо растает в воздухе. С другой стороны, если все не так, зачем его отцу понадобилась кувалда, чтобы разбить земляной орех? Почему бы просто не отдать своего сына в обучение нормальным путем? А потому, что он сам ненормален - и сын его не стал бы нормальным учеником, и потому, что ни одному нормальному ученику не придет идея начать свою карьеру со скачек на фаворите в Дерби.

Я задумался над тем, как повел бы себя мой отец, если б не лежал на вытяжении со сложным двойным переломом. Уж конечно, он не был бы избит, как я, потому что выполнил бы все, спокойно и с большим достоинством. Но, тем не менее, столкнулся бы с теми же самыми жизненно важными вопросами: во-первых, всерьез ли толстяк намеревался уничтожить конюшню, если его сын не получит место, и, во-вторых, каким образом этот тип мог сделать такое.

И ответы на оба вопроса оставались открытыми.

Это не моя конюшня, как же мог я рисковать ею? И лошади стоимостью в шесть миллионов фунтов тоже не мои. Вообще все это меня не должно касаться.

Но и к отцу нельзя обратиться за решением: ему и без того слишком плохо, не стоит рассказывать ему подобные истории, надо самому взвешивать все за и против.

Я не мог сейчас передать конюшню кому-то другому, потому что в этой ситуации он просто получил бы от меня гранату с выдернутой чекой. Мне пора было возвращаться к своим собственным делам, я и так запоздал с очередным заказом, и, вообще, я застрял в конюшне только потому, что толковый отцовский помощник был за рулем «роллс-ройса», когда в них врезался грузовик, а теперь он лежал в коме в той же самой больнице.