Большевики по Чемберлену(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том ХХХ) - Тов. Инкогнито

— Ни особых приспособлений зрительных, ни экрана, ни даже пустой площади… перед вами приводные ремни, паропроводные трубы и станки. Теперь смотрите…

Гости Таскаева, не успев дослушать фразы, переглянулись между собой и удивленно замерли.

Петряк ткнул по бедру наступившего ему на ногу Вагонетку, но также застыл.

— Красная Армия! — воскликнул Вагонетка, подавшись быстро вперед.

— Парад Коминтерну! — дополнил Петряк.

Пройда и остальные зрители, то молча смотрели на явившуюся перед ними картину, то удивленно переглядывались и оглядывались назад, не будучи в состоянии примириться с тем, что они одновременно чувствовали себя и в мастерской, которая помещалась у них за спинами и на Красной площади, на мостовую которой они почти становились ногами.

— Да, это общемосковский парад, — подтвердил Таскаев.

В самом деле: мастерская впереди гостей Таскаева исчезла. Сам Таскаев сидел немного взад от зрителей на верстаке и непринужденно держал в руках трубковидный футляр. Сзади него мастерская освещалась электрическими лампами. Как ее увидели при входе посетители заставленную стойками и верстаками, такой она и оставалась. Но впереди механика и по сторонам ближайшие реальные предметы принимали сразу какой-то туманный вид и в двух шагах уже делались совершенно невидимыми, вместо же них и, покрывая их, оказалась мостовая Красной Площади, воздвигались стены Кремля, дома с левой стороны площади, мавзолей, памятники и трибуны в центре, откуда вожди пролетариата принимали парад, пропуская мимо себя делегатские группы, марширующие перед ними красноармейские части, толпы зрителей и организаторов шествия.

Не могло прийти в голову мысли о том, что то, что видят перед собой Пройда, Люрс, Тарканатра, Дергачей, Граудин и их друзья, воспроизводится путем кинематографии, ибо яркая натуральная реальность видения ошеломляла сознание.

Площадь казалось гудела…

Перспектива не была ограничена ни рамкой экрана, ни расстоянием, как и в действительности; цвета шинелей, красных платочков, пестрых женских платьев, черного и блестящего оружия, голых ног, явившихся в трусиках команды физкультурников — все это создавало такую точную иллюзию, что Пройда, забывшись, едва не сделал движения, чтобы направиться к скамье возле могил на бульварчике, где он обычно устраивался, чтобы смотреть парады. Стремяков же, Петряк и Вагонетка, поддавшись обману, уже произвели равнение и стояли в непроизвольно развернувшейся шеренге…

На трибуне были Зиновьев, Калинин, Каменев, Сталин и группа других центровых и московских работников. Колонны и делегации одна за другой маршировали, поднимая пыль и видно было, у кого из красноармейцев чищенные обутки и у кого они не видали щетки с прошлого года. Какие шинели сохранили свой цвет и какие выцвели.

Школа военных курсантов, отдав честь, гаркнула что-то обратившемуся к ней с призывным жестом Калинину. Такой же жест сделал Каменев, он «выпалил» что-то удачное, потому что вдруг и делегации и зрители расцвели и затрепетали смехом, толпа замахала платочками, захлопала руками…

Вдруг все видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Не перестававшее освещаться электричеством помещение — приняло свой обычный вид мастерской и лаборатории, в которой на столах и верстаках стояли бидоны, бутылки, четко вырисовывались сверлильные и рубильные станочки, лежал инструмент.

Вся компания Пройды удовлетворенно посмотрела друг на друга, проверяя эффект зрелища.

Таскаев оглянул друзей, посмотрев на них осторожно с донышка глаз и, довольный впечатлением, заговорил:

— Картина была, как вы заметили, при свете. Натурограф может действовать таким образом и днем. Испробуем теперь его в темноте!

Вслед за этим изобретатель погасил свет в помещении, коснувшись одного и другого выключателя, нажал на рычажок своего аппарата и в воцарившейся темноте дневным светом засияла явившаяся вдруг пелена плоскости, на которой Пройда и остальные увидели еще одну копию советской действительности, вроде той, которая только что была воспроизведена перед ними. На этот раз зрители увидели открытие седьмого конгресса Коммунистического Интернационала.

Появилась Театральная площадь, прибытие автомобилей и автобусов к подъезду Большого театра с делегатами Конгресса, приветствуемыми толпами рабочих. Открылся внутренний вид театра, сцена, на которой занимают места известные всему миру вожди Коминтерна. Президиум о чем то совещается; Зиновьев делает жест рукой и вдруг все встают, снимая головные уборы. И так естественно при этом упал на Петряка из-за стола президиума случайный острый взгляд Сталина, что комсомолец схватился за свой гриб на голове.

Видение тут же исчезло.

Таскаев снова открыл выключатели. Помещение осветилось.

Тарканатра, Люрс и Граудин наперебой закидали вопросами изобретателя.

Таскаев провел себя рукой по голове.

— Это не все, обождите удивляться, — остановил он товарищей. — Главным достоинством натурографа, по-моему, является наряду с полным совпадением картины с изображаемой ею действительностью еще идеальная быстрота воспроизведения снимков. Вы сейчас убедились, что картины натурографа не отличаются от действительности. Теперь я вам хочу показать быстроту воспроизведения. Смотрите, я сейчас сфотографирую и воспроизведу вам мастерскую, как вы ее сейчас видите. Для этого я только должен подняться туда на хоры. Одну секундочку обождите.

Таскаев пошел на лесенку, взобрался с аппаратом на площадку хор в мастерской и через минуту оттуда спустился.

— Смотрите, — указал он под потолок вглубь мастерской.

Оглянувшиеся зрители, не веря своим глазам, снова переглянулись и опять впились в картину.

Глазам их представилось точное отражение мастерской, в которой они находились, и их самих.

Мастерская как бы раздвоилась, как это бывает в кинематографе, когда фильма сбивается в раме и начинает двоиться, одна мастерская была та, на полу которой стояла вся группа гостей Таскаева, а другая чуть повыше запечатлелась, заслоняя собою пространство поверх голов собравшихся.

И оба они были так неописуемо сходны между собой, что нельзя было бы отличить подлинную от копии, если бы последнюю снизить на место первой в уровень ступней ног.

— Колдовство! — воскликнул Люрс, когда Таскаев закрыл аппарат.

— Да, такое изобретение может революции пользу принесть, — проговорил Тарканатра. — При его помощи угнетенные проснутся.

— Это для агитации? — воскликнули ребята.

— Для агитации, — ответил Таскаев, — техника товарищу Пройде и подпольным организациям в угнетенных колониях.

— Ура! Стремяков! Вагонетка! Будем орудовать. Двинемся теперь этими машинами раздувать всемирную революцию. Каюк буржуям!

Пройда еще раз взял в руки аппарат.

— Обращение с ним не сложное? — спросил он приятеля. — Изготовление трудное?

— Никакой сложности, пять минут практики, несколько разъяснений и любой ребенок может узнать весь аппарат, который кстати сказать, я снабжаю самозажигающейся петардой на всякий случай. Что касается до его фабрикации, то в течение недели я изготовлю с несколькими помощниками около сотни аппаратов. Для того, чтобы аппарат мог служить агитации нужны только снимки, хотя бы фотографические. Сейчас у нас материала немного, такого который нужен будет для восточного крестьянина, райота или кули, но это уже дело Пройды и тех, кто возьмется за это. Меня, конечно, Пройда с собой взять не откажется туда, куда он поедет, а я в любом месте организую такую фабрикацию злободневных негативов, что хватит для любой революции.

— Значит нет никаких препятствии, чтобы мы взялись за использование новой техники в массовом масштабе, — оглянулся на товарищей Люрс. — Я стою за то, чтобы Пройда двигался в Китай.

— О, нет! — воскликнул Тарканатра, — это уже дело решенное. Техника необходима в Индии. Пройда был в Индии. Готовил товарищей он для путешествия в Индию. За такое решение выскажется всякий, кому дорого дело революции.

— Ну, посмотрим… Если Пройда поедет в Индию, то я немедленно же буду организовывать экспедицию в Китай, и сам поеду туда, если мне дадут штук тысячу аппаратов, — воскликнул Люрс.