Марсельская сказка - Елена Букреева

— Не стоило отрываться от дел и встречать меня, — я с широкой улыбкой посмотрела в голубые глаза сияющей от восторга Морны.

— Что ты говоришь, девочка моя! Ах, как же я скучала, как скучала, дорогая моя Эйла!

Наша кухарка что-то пробормотала себе под нос, махнула рукой и бросилась в мои объятия, сжимая мои плечи своими сильными руками, привыкшими к тяжёлой работе. Весело рассмеявшись, я обняла её в ответ. О, как я любила эту полную неиссякаемой энергии и очаровательную в своей простоте женщину! В особенности подолгу сидеть с ней на кухне и с благоговением окунаться в волшебство кулинарии, пока какая-нибудь из бесчисленного множества гувернанток не оттаскивала меня от Морны и не усаживала за учёбу.

— Я приготовила твой любимый апельсиновый кекс, — отстранившись, пропела она со своим ярким западным акцентом.

— Между прочим, Морна, я тебе помогала, — Шарлотт — моя старшая сестра, подошла ко мне, чтобы крепко меня обнять. Я широко улыбнулась, прикрывая глаза и вдыхая запах ее волос. Моя дорогая Лотти… — Сестрица, я очень рада, что ты наконец дома.

— Добро пожаловать домой, Эйла, — сдержанно улыбнулась мисс Синклер, когда мы с Шарлотт отстранились друг от друга.

Едва я успела вымолвить хоть слово, как моя мать — скульптура, высеченная изо льда на фоне этого цветника — отодвинула кухарку в сторону и подошла ко мне. Розалинда растянула бледно-алые губы в неправдоподобной улыбке. Её руки висели по швам, когда она остановилась напротив меня.

— Ты хорошо добралась?

— Добралась чудесно, — ответила я чуть взволнованно. — Гилан встретил меня на перроне.

— Гилан большой молодец, — мама коротко кивнула нашему водителю, что стоял позади меня с моим багажом. — И все же он мог ехать чуть быстрее. Я вся озябла, пока тебя ждала. В какой-то момент у меня в голове даже мелькнула мысль о том, что ты и вовсе не приедешь. Ты бы и в прошлом году не приехала, не подвернись для этого повод, не так ли?

Я сжала зубы и подавила раздраженный вздох. Под «поводом» она, конечно, подразумевала внезапную кончину моего отца. Любопытно, как долго Розалинда будет держать на меня обиду за то, что я не последовала примеру Шарлотт и не оставила учёбу только для того, чтобы весь этот «невыносимо трудный и душераздирающий» год провести рядом с ней, поддерживая флёр траура вокруг нашей семьи и принимая соболезнования исключительно в виде пузатых конвертов с фунтами? К показному горю я не привыкла, да и актриса из меня никудышная, чего не скажешь о Розалинде. Горевала ли она на самом деле по нашему отцу, любила ли она его? Едва ли об этом догадывался даже сам папа. Всё, что говорила и делала эта женщина, было покрыто непроглядным слоем фальши.

Даже сейчас Розалинда играла на публику, давно знающую все её уловки. Когда она положила ладонь на моё плечо, я, кажется, на миг даже поверила в талантливую игру и наивно предположила, что за этим жестом последуют сухие родительские объятия. Но Розалинда сделала это только для того, чтобы повести меня в сторону дома, не позволив мне как полагается поприветствовать Шарлотт и мисс Синклер. Я оглянулась — сестра кивнула мне со смешком, домоправительница пожала плечами, а Морна с укором уставилась на мою мать.

— То, что ты получила диплом — замечательно, у женщины должно быть образование, — причитала Розалинда, даже не удостаивая взглядом дворецкого, открывшего для нас двери. Мы вошли в тёмный пустынный холл, и в нос мне ударил ни с чем не сравнимый запах дома. Всё здесь осталось на своих местах — каждая ваза с цветами, каждый подсвечник, каждая картина. Я засмотрелась на старинную хрустальную люстру над головой, сперва даже не упустив тот момент, когда Розалинда заговорила вновь. — Но теперь ты дома, и тебе пора задуматься о твоём будущем.

Я остановилась, в недоумении уставившись на Розалинду.

— Мне казалось, моё будущее уже определено. Или что-то изменилось в нашей договорённости?

— Будущее априори не может быть определено, дорогая, оно туманно для всех без исключения, — протянула моя мать, сверля меня своим бесстрастным взглядом пустых холодных глаз. — Всё может измениться в один миг.

— О чём ты говоришь?

— Ты с дороги, Эйла. Мы продолжим этот разговор позже. А сейчас ступай в свою спальню и переоденься, обед стынет. Морна расстроится, если ты снова его пропустишь.

От волнения у меня на спине проступил пот. Что могло измениться с нашего последнего разговора? О каком будущем мне стоит задуматься, если ещё с отцом мы условились о том, что, вернувшись в Дирлтон, я целиком и полностью уйду в написание книги, а родители как минимум год не будут налегать на меня с браком? Розалинда весьма снисходительно отнеслась к этому решению, но неужели сейчас она и впрямь клонит к браку? Пугающие предположения захватили меня, и я не нашла в себе сил, чтобы возразить, когда она резко развернулась и направилась прочь, вероятно, в сторону гостиной. Я уставилась ей в спину немигающим взглядом, и тут заметила, какой наряд она выбрала для встречи со мной. Меня нисколько не удивило то, что Розалинда не перестала придерживаться траурных оттенков в одежде, но разве это не то самое шерстяное платье, которое было на ней в день похорон отца полтора года назад? Неужели она снова вернулась к попыткам вызвать во мне чувство вины? И до того, как изящная фигура матери скрылась в вечных сумерках длинного коридора, я успела разглядеть её дрожащую руку, пригладившую выбившиеся из причёски каштановые кудри.

— Ты ничуть не изменилась, — вдруг прозвенел голос сзади, и я дернулась, приложив ладонь к груди. Шарлотт обошла меня и остановилась напротив. — Прости. Я не хотела тебя напугать.

Я взглянула на сестру — внешне точную копию матери, и коротко ей улыбнулась. Мы с ней совсем не были похожи. Она, невысокая, с аристократической худобой и теплыми карими глазами, обладала невероятной чарующей красотой, притягивающей и мужские, и женские взгляды. Шарлотт очаровывала людей вокруг себя, она могла одной улыбкой сразить целые толпы, в ней был какой-то необъяснимый и в то же время очевидный шарм, она легко заводила знакомства и так же легко сжигала мосты. В отличие от меня. Мой снобизм, моя жажда свободы, а вместе с ней и нужда в одиночестве, создали вокруг меня железную броню, никого ко мне не подпускающую, чему я была несказанно благодарна. А черты во внешности я и вовсе