Теневой клуб - Нил Шустерман

Как я уже сказал, Остин во многом достиг успеха, но была одна вещь, в которой он оставался непревзойдённым. Он был отличный бегун. Даже когда он был малявкой, все знали — Остин самый быстрый. Его постоянно вызывали на спор, и сколько я себя помню, он всегда побеждал.

И сколько себя помню, я неизменно прихожу вторым. Я тоже быстрый, но всегда уступаю Остину. И всё бы ничего, если бы не одно «но»: подобно Шерил с её пением, бег был тем, что мне удавалось лучше всего. Я не был ни первым учеником в классе, ни самым популярным парнем в школе. Середнячок во всём, что ни возьми. Таких, как я, обычно не замечают. Когда мне было десять и я ходил в продлёнку, меня так и называли: «этот-как-его» — потому что никто из воспитателей никогда не помнил моего имени. Я ничем не выделялся из себе подобных.

Но я умел бегать; и если ты отличный бегун, то тебе известно это потрясающее чувство, когда набираешь скорость, когда реально ощущаешь, как твоё тело устремляется вперёд всё быстрей и быстрей; и тогда ты вдруг осознаёшь, что ветер — это вовсе не ветер, это ты сам прорезаешь воздух, словно пуля. Это ни с чем не сравнимое удовольствие — знать, что отлично делаешь своё дело, и никто не может забрать у тебя это чувство.

Никто, кроме Остина Пэйса.

С этим он справлялся просто здорово — и не столько тем, что побеждал меня на дорожке, но тем, что намеренно обставлял это так, что я чувствовал себя ничтожеством. Он очень хорошо подбирал слова, которыми давил меня, будто таракана. Например: «Может, у тебя кроссовки плохие — потому ты такой тормоз» или «Может, на следующий год твои ноги подрастут, тогда, глядишь, и у тебя появится шанс» — в таком роде. А то и вовсе лишь одаривал меня своей высокомерной улыбкой, побив в очередном забеге — и я на лопатках.

Не знаю почему, но мне кажется, что тренер Шулер нарочно выставлял нас обоих вместе на одни и те же соревнования. Мы всегда брали первое и второе место; но в наших с Остином забегах не было первых-вторых мест, были только победитель и проигравший, и я всегда, без исключений, оставался лузером.

Только один раз я стал лучшим — когда папаша Остина, профессор, устроил всему своему семейству увеселительную поездку по Южной Америке длиной в целый год. Это случилось в седьмом классе — на первом году неполной старшей школы, и вот тогда я наконец пересёк линию финиша первым и ощутил, как ленточка натягивается на моей груди. Вот когда я взлетел, стал героем, достиг популярности — словом, получил всё то, о чём всегда мечтал.

А потом произошло неизбежное — Остин вернулся.

Помню начало восьмого класса — тренер тогда ещё не знал, кто такой Остин-Спесь. Он построил нас всех на старте, и Остин обернулся ко мне с этой своей улыбочкой, словно говорящей: «Ты ничтожество, Джаред Мерсер... и я это сейчас докажу». Тренер дал старт, Остин рванул вперёд и побил меня на шестидесяти ярдах, как младенца. Опередил чуть ли не на полсекунды! Вы, наверно, думаете, мол, какие пустяки — полсекунды, да только в забегах на короткие дистанции значение имеют сотые доли.

С этого момента я опять превратился в серую мышь, в «этого-как-его», живущего в огромной тени, отбрасываемой Остином Пэйсом. Только отныне всё стало намного хуже, потому что теперь я знал, каково это — ходить в победителях, а Остин-Спесь был решительно настроен не позволить мне снова ощутить вкус победы.

— Ты принимаешь всё это слишком близко к сердцу, — говаривал мой отец. — Ну, он быстрее, чем ты, и что? Держу пари, есть вещи, которые у тебя получаются лучше, чем у него.

Нет таких вещей. Папа просто ничего не понимал. Дело не только в том, что Остин был быстрее меня; проблема в том, что я всё время был вторым, а никому на свете нет дела до тех, кто вечно приходит следом за победителем.

В это первое утро нового учебного года я наблюдал за Остином с трибун. Он знал, что я слежу за ним. Как же ему не знать — я торчал там один-одинёшенек. Он кружил и кружил по гаревой дорожке в своих снежно-белых кроссовках, к которым, казалось, не прилипала никакая грязь. Можно было подумать, что он так и будет носиться, как заведённый, до самого первого звонка, но тут Спесь сошёл с дорожки на зелёный овал травяного поля и остановился в его верхнем конце. Я знал, что за этим последует — он всегда так поступал. Его школьная сумка лежала там же, на траве. Остин взял свой голубой электронный секундомер — подарок тренера после прошлогоднего финала — и установил на ноль. Затем снял кроссовки и носки и уставился на что-то, видимое только ему одному — прямо через центр зелёной площадки в её противоположный конец. Принял стартовую позицию, щёлкнул хронометром и сорвался с места босиком.

Сердце сжимается при виде такой скорости. Он летел по траве, словно чистокровный рысак, и не успел я глазом моргнуть, как он уже был у того конца овала.

Он взглянул на секундомер и только потом сделал вид, что заметил меня. Помахал ручкой. Я помахал в ответ. Он порастягивал ноги, затем пересёк овал, подхватил свою сумку, влез в кроссовки и подошёл к трибуне.

— Как жизнь, Джаред? — спросил он. — Лето как провёл?

— Неплохо. А ты?

— Просто классно! — Спесь упёрся стопой в нижнюю скамью и помассировал икроножную мышцу. — Нравятся мои кроссовки? — спросил он. — Это «аэропеды». Самые лучшие! Стоят две сотни баксов.

Я кивнул.

— Если бы у тебя были такие, — продолжал Спесь, — то ты, пожалуй, и смог бы составить мне конкуренцию в этом году. Как думаешь?

— Пожалуй, — ответил я, но это было вовсе не то, что я в действительности хотел бы ему сказать. Лучше не буду передавать вам, что именно.

— Тренировался летом? — спросил он.

— Да.

Я сказал чистую правду. Тренировался каждую свободную минуту.

— Молодец. Я тоже. Всё лето, каждый день — в Национальном легкоатлетическом лагере для юниоров. И знаешь что?

— Что?

— Может, по своим результатам я смогу попасть на юниорский чемпионат Национальной ассоциации студенческого спорта.

— Да что ты.

— Угу. Крутые соревнования, но моё время на шестидесяти ярдах теперь на четверть секунды лучше, чем квалификационное время в прошлом году, и я попытаюсь ещё его снизить. Папа говорит, что если я пройду на этот чемпионат, то на следующий год он наймёт мне частного тренера, и тогда я буду готовиться по программе Олимпийских игр. — Он блеснул своей «ах-куда-там-тебе-до-меня» улыбкой. — Ну, а ты чем занимался?

— Я? О! Был в Европе, в тренировочном лагере для легкоатлетов. Знаешь, таком, где целыми днями бегаешь кроссы по Альпам в компании знаменитых олимпийцев.

— Что, правда?

Я вздохнул.

— Нет. На самом деле я всё лето торчал здесь, работал в Бургер-Кинге — делал гамбургеры. Тяжёленькая работка. Зато знаешь, какие у меня теперь мускулистые пальцы!

— Могу себе представить, — сказал Остин.

— Кстати, ты знаешь, что я самый молодой их всех, кто когда-либо работал в этом Бургер-Кинге?

— Оно и понятно, — усмехнулся Остин. — Я хочу сказать: кого ещё они могли бы поставить на такую тупую, грязную работу, как не школьника, так ведь?

После этакого высказывания мне расхотелось вести дальнейший разговор.

— Ладно, мне переодеться нужно, — сказал Спесь. — На первый сбор сегодня вечером придёшь?

— Само собой.

— Смотри не опоздай, — сказал он, снова осчастливливая меня своей крокодильей улыбкой. — Сегодня выбирают капитана команды. Мне бы не хотелось, чтобы ты пропустил это мероприятие.

Он повернулся и побежал в раздевалку.

Вот оно что, выборы капитана. Я словно поджаривался на медленном огне. Остин в своём репертуаре: всего лишь пять минут — и я разложен под его двухсотдолларовыми кроссовками и расплющен, как сигаретный окурок.

— У тебя против него ни единого шанса, — прозвучал вдруг голос в двух шагах от меня.

Около трибуны стоял Тайсон Макгоу. В нашей школе немало всяких придурков, но Тайсон по этой части переплёвывал всех. Шапка свалявшихся сальных волос, вечно грязная физиономия, а левая ноздря гораздо больше правой, потому что он практически не вынимал из неё пальца. Тайсон вообще никому не нравился, и уж тем более он не тот человек, с которым бы мне сейчас пришла охота поговорить. Не после унижения, которому меня подверг Остин-Спесь.

— Не суй нос не в своё дело, Тайсон! — рявкнул я. — Ты что, не понимаешь — людям не нравится, когда за ними шпионят.

— Я не шпионил! — огрызнулся Тайсон. Он выплёвывал слова злобно, с вызовом — наверняка провоцировал на одну из своих знаменитых драк. Странная он был птица, этот Тайсон. Половину времени вёл себя как полный тормоз, глухой к реальности и погружённый в свой собственный грязный мирок, а другую половину посвящал тому, чтобы задирать остальных и устраивать мордобои, изображая из себя крутого. Вот только этого мне и не доставало — в первый день учебного года ввязаться в разборку с Тайсоном Макгоу. Не то чтобы я не смог его побить — это-то как раз не проблема: он, в общем-то, был слабоват, тощий такой, хлюпик. Просто он дерётся как-то не по-человечески. Как животное. Лягается, царапается, кусается...