Кошмарный принц - Денис Шулепов

Спал отвратительно. Снившийся сон не дал покоя, но стоило пробудиться, как остатки сна растворились в солнечных лучах беспамятным облаком. Виктор Ильич ставил будильник, но, проснувшись, не отключил его… Просто созерцал потолок и ждал трезвона.

Будильник затрезвонил.

Смотритель заставил себя встать. Предстоит работа, которую он обычно выполнял за ночь. Прежде ночью работалось не в пример лучше, чем днём, и он надеялся, что одна ночь привычный график не изменит и впредь подобные казусы в размеренной жизни не будут иметь место. Очень надеялся, давая себе зарок, не отступать от своих же правил, а в особенности: не садиться на экспонатные стулья и тем более — за экспонатные столы.

Комната Виктора Ильича находилась на цокольном этаже и представляла собой крохотную квартирку гостиничного типа. Спальня с окном-форточкой, кроватью, журнальным столиком и Библией на нём. Зал с тахтой, шкафом и трельяжем, и компьютерным столом с телевизором. Третий блок жилища — гибрид кухни и прихожей с двумя дверьми, одна — в тесный санузел, другая — из квартирки.

Покончив с утренним моционом и выпив пару таблеток от головной боли, смотритель покинул квартирку и поднялся наверх.

Проверил внешнюю сигнализацию. Заглянул в подсобку охраны, где находится пульт видеонаблюдения как за внешним периметром музея, так и за помещениями. Всё в порядке. И принялся за извечную борьбу с пылью, которую прервал накануне.

Когда дошла очередь до кабинета-студии, Виктор Ильич встал как вкопанный. Может, нехай на неё, а? Нет-нет, так нельзя! Пренебрежешь обязанностями раз и, считай, всё пойдёт насмарку: «нехай» войдёт в привычку, а с ним появится и «авось». Так нельзя. Но и входить боязно…

— Да что я, словно дитё малое! День на дворе! — возмутился Виктор Ильич и решительно вошёл в кабинет-студию.

Никакой мистики. Выключил торшер, прошёл вдоль этажерки и остановился, понимая, что боится посмотреть на стол Юрия Клинова, человека, которого при жизни очень хорошо знал. А так уж хорошо? Он заставил себя повернуться, к столу… и почувствовал, что хочет сесть за него. Сесть украдкой от своих правил.

Стол влёк к себе.

— Собственно, что такого, если я сяду?

Глава 4

Всё началось с того, что отец швырнул в него книгой, которую читал по трезвости (сегодня день был не из тех), запустил за то, что он случайно погнул спицу-ручку настольного хоккея. Книга корешком угодила в затылок. Гулкий звук, как от удара палкой по дереву с дуплом. Книжный корешок порвался, переплёт не выдержал, и несколько блоков вылетело. Книга падает под ноги мальчику, и он случайно наступает на неё. Отец взъярившись, хватает под мышку игру и, отталкивая не отошедшего от удара сына, шаткой походкой выходит из дома. Егор понимает, что в хоккей ему уже не поиграть. Боль в голове не утихает, а почему-то наоборот — растёт. Егор, зная пьяное бешенство отца, поднимает книгу. Где-то в глубине души зарождается и начинает ворочаться странное чувство. Егору нестерпимо хочется разорвать книгу в клочья. Он впервые испытывает ненависть… и пугается её: она может натворить дел и наломать дров. Егор с трудом удерживается от книжного четвертования. Отец мог вернуться в любую секунду, и книгу лучше с его глаз долой, да и самому неплохо бы закрыться в комнате.

Что он и делает.

Затаив дыхание, Егор ждёт отцовского возвращения. Он стискивает книгу до боли в пальцах, чувствуя, как эта боль с примесью ненависти вытесняет боль головную. Наконец отец вернулся. Егор зажмуривается от предчувствия стуков кулаков в дверь, но отец, матерясь, проходит в зал, и через пару минут мат сменяется храпом, отец уснул. А Егор облегченно вздохнул и впервые внимательно посмотрел на книгу, которую уже несколько месяцев мусолил папа. Книга называлась «Москва подземная». Егор раскрыл её.

Глава 5

Виктор Ильич очнулся.

Пальцы, стискивающие «Waterman», нестерпимо ломило от боли. Он разжал их, ручка со стуком выпала на стол. В голове пусто и звонко, и отсутствовало само упоминание о головной боли, с которой он проснулся. Возможно, действие таблеток. Он вгляделся в написанное. Каллиграфические округлости незнакомого подчерка ровными строчками ведали начало какой-то истории. Виктор Ильич прочитал и подивился фигурированию знакомого названия книги, читанной им совсем недавно: неопровержимое доказательство присутствия его разума в процессе написания, независимо от того, в своём он был уме или без сознания. По какому-то наитию смотритель взял ручку и написал поверх текста: «СОНИ ЕДУТ ДО КОНЕЧНОЙ». Тут же по телу разлилось странное удовлетворение, будто он сделал нечто очень правильное. Даже ломота в пальцах будто бы отступила. Лицо Виктора Ильича растянулось в улыбке. Страх пропал…

ЗВЕРЬ!!!

…и яркая вспышка образа разъяренного волка выпрыгивает из исписанного листа. Мужчина в ужасе отпрянул, на миг уловив зловонное дыхание волчьей пасти. Видение исчезает за наносекунду до того, как голосовые связки Виктора Ильича исторгают истошный рёв. Он, суча ногами, пытается отъехать на стуле, но в результате сползает с него и ударяется копчиком о ножку с предательски застопорившимся колёсиком. Огненной спицей боль прошивает позвоночник, только смотрителю не до неё. Виктор Ильич на карачках утекает из кабинета.

Очухивается лишь в «Подлодке». Он берёт графин, наполненный на четверть недорогим коньяком, и подходит к высокому (для тех, кто любит постоять) столику у окна. Наливает стопку и долго созерцает рябь от трясущейся руки. Он представляет, как коньяк обожжёт горло и нутро, и не решается выпить.

— Нужно унять дрожь, — сказал он себе.

Зажмуривается, выдыхает и залпом опрокидывает стопку. Коньяк оправдывает ожидания: будто огня глотнул. Алкоголь струйками растекается по жилам, как «горячий укол» хлорида кальция. На глазах выступают слёзы. Он ждёт, что организм отторгнет спиртное. И не дожидается. Стопка коньяка растворяется, расслабляя мышцы, унимая дрожь. А в голове всё так же пусто и звонко. Видимо, шок вошёл во взаимодействие с алкоголем, нейтрализовав последний. Такое случалось с ним однажды, когда мать Юрки Клинова сделала выбор не в его пользу. Тогда они с приятелем выпили на двоих пять бутылок «Столичной», приятель был пьян, а Витю не взяло. Он проводил приятеля до дома, а сам пошёл к себе, где пил всю ночь, пока не устал. Виктор Ильич понадеялся, что история не повторится, и налил новую стопку.

История не повторилась.

Пьяный вышел из бара, когда весенний день перевалил во вторую половину и неумолимо клонился к вечеру. Не помня себя, Виктор Ильич добрался до музея (который не имел право покидать в выходные дни) и, чудом ничего не свернув по пути, заперся в своей комнате. Перед закрытыми глазами мир вращался вокруг головы, смотритель то и дело открывал глаза, глядел в одну точку и останавливал взбесившуюся комнату. Останавливать получалось недолго: комната жила своей ураганной жизнью и не желала подчиниться пьяному хозяину.