Святые и грешники - Ник Ремени

Иное дело Горбачев, приятно смотреть как легко и непринужденно, без всяких там бумажек общается с народом.

– Честно говоря, не понимаю, к чему приведет демократия и перестройка, – сказал Клоков, откинувшись на спинку сиденья и неторопливо закусывая натуральными продуктами, так, чтобы не испачкать костюм. – Пока идет одна болтология. Даже предположить не мог, что Генеральный секретарь так любит болтать. А люди слушают. Развесили уши.

Клоков с минуту помолчал, тщательно пережевывая говядину.

– И сильной руки нам уже не видать, – промолвил в раздумье.

– А нужна ли она, у нас уже есть опыт – Сталин, сколько людей перемолол, сколько судеб искалечил, – ответил Валерий Иванович, устремляя на Первого взгляд темных глаз.

Клоков значительно старше Скотника. Помнил первые послевоенные годы, нищету и разруху, видел, как с каждым годом улучшалась жизнь населения. В селах строились новые дома, животноводческие комплексы, машинно-тракторный парк пополнялся мощной современной техникой. Вырос в этой системе, видел ее недостатки, за бутылкой водки любил критиковать начальство, но иного строя в государстве не представлял. Считал, что советская власть пришла навсегда.

Валерий Иванович недавно начинал трудовой путь. После окончания сельскохозяйственного института пришел работать в один из совхозов, при помощи тестя стал заместителем директора, то есть секретарем парткома. И уже в бытность Клокова его назначили председателем колхоза. Сейчас держался за должность. Всеми силами пытался навести порядок в хозяйстве, хотя сам никогда не делал черновой работы. Выполнял установку партии: кадры решают все. Поэтому повышал их ответственность за положение дел.

Воспринял как подарок судьбы свое соседство с Неведомским, который знал Клокова. Через посредничество с последним познакомился с Николаем Антоновичем более близко.

– Зато превратил лапотную, безграмотную Россию в мощное высокоразвитое государство, выиграл такую кровопролитную войну, – продолжил Николай Антонович.

– На костях отцов и дедов, – добавил председатель. – Может поэтому стоит перестраиваться, чтобы покончить с культом личности, обрести настоящую демократию.

Мужчины перестали жевать, устремили свои взгляды на лобовое стекло. Впереди простиралось до бесконечности серое асфальтное полотно. По сторонам виднелись поля ячменя и пшеницы с крупными наливающимися колосками, высокие зеленые стебли кукурузы, островки лесов.

Дорога прекрасно просматривалась. Опасаться нечего. Пока перекусывали, проехало несколько машин. Не боялись лишних свидетелей. Закрывали дверку автомобиля и продолжали беседовать.

– Сталин, конечно, не выход, но и нынешняя власть не подарок. Кроме болтологии – ничего. Даже хуже, ведутся разговоры, что в министерствах штат раздутый, бюрократия заела. Если их развалят, экономика страны рухнет. Развалится, как карточный домик. Не ведают, что творят. Сверхдержава не проживет без жесткого руководства, – продолжал свою линию Клоков.

– Без визы московских старцев даже туалет нельзя построить. Разве это нормально!? – высказал свое видение ситуации Валерий Иванович.

– В том-то и дело, что ненормально. Это нас и губит. Сам критиковал неоднократно. А воз и ныне там. В стране настолько задавили инициативу, что без указаний сверху никто пальцем не пошевелит. Перестраиваться надо, но как!? Вот в чем вопрос, – не мог никак успокоиться Николай Антонович.

– Больше самостоятельности, инициативы, полномочий на местах.

– Ты, Валера, прожил меньше моего, кое-чего не понимаешь. Самостоятельность – это хорошо. Но нельзя полностью отпускать вожжи. Не только экономика, страна сразу развалится. Даже на Западе говорят: когда проходят выборы, демократия заканчивается. То есть к власти приходит политическая сила, которая диктует свои условия. Если она не справляется с обязанностями, народ избирает других лидеров. А у нас все диктуют свои условия: секретари союзных республик, обкомов партии, рядовые коммунисты. Каждый руководитель хочет чувствовать на возглавляемой территории, как в своей вотчине.

После повторного допинга Клоков вообще отпустил тормоза, на которые он всегда нажимал, чтобы не сболтнуть лишнего. Он твердо сказал, что нельзя руководителей оставлять без контроля, сопьются, ограбят народ до ниточки.

– Я пришел в район, когда бывший первый секретарь по состоянию здоровья понизил требовательность к подчиненным. Приезжаю в хозяйство к десяти утра, из руководителей и главных специалистов никого нет. Спрашиваю, где: те поехали в область, те в соседнее хозяйство, а те – в район. Выходит – раздал наряд и целый день свободен. Появляются только к вечеру.

Установил контроль за одним хозяйством, потом за другим. В течение недели проверял, где кто был и что решал. В основном хлебали водку, занимались своими проблемами. Один председатель в обед лыка не вязал. Сразу собрал партком, поставил вопрос об освобождении. Они тык-мык, жалко председателя, а защитить не могут. Придется в райкоме отвечать. Тем более, что я уже согласовал вопрос о пребывании председателя в должности с руководством обкома.

Другой вроде не пьет, тихенький, смирненький. Благодать. Чем не пример для подражания? Пригляделся: больше всего занят своей персоной. Детей и внуков пристроил в город, квартирами обеспечил. По спецшколам определил, чтобы жили не хуже городских. Сам, несмотря на преклонный возраст, несколько любовниц заимел. А на ферму приедет, нос воротит – дурно пахнет. Доярки и скотники не могут туда его затянуть.

Пришлось откровенно переговорить с председателем: или трудись нормально или уходи. Тот поначалу не понял. Мол, не затем два института заканчивал, чтобы работать. Но от меня не так легко отделаться. Заставил крутиться на полную катушку. За его спиной много молодых руководителей и специалистов, которые не дождутся, когда их выдвинут на более ответственную должность.

Клоков задумался. Он вспомнил, как распрощался почти с половиной руководителей. Но зато – какая благодать. Без разрешения райкома никто не покинет территорию хозяйства. Поедет по колхозам, все на местах, все крутятся, потому что знают – с них спросят.

Клоков откинулся на спинку сиденья, блаженно улыбнулся. Раскинул короткие руки, расставил ноги. Продолжил:

– Сейчас много говорят об авторитарном стиле управления. Вроде это пережиток прошлого. Я уверен, что без авторитарного стиля не наведем порядка ни на предприятии, ни в стране, ни в семье. Другое дело – перегибы. Дисциплина должна держаться на осознанной необходимости, что для общего дела ты должен поступать так, а не иначе.

Хрущев осудил культ личности. Знал и понимал, что это большое зло. Но страна не терпела инакомыслящих, тех, кто не хотел говорить и думать, как Никита Сергеевич и его коллеги. И что из этого вышло? Горбачевщина. Говори и делай что угодно. Но кому это нужно? Председателю колхоза, бригадиру, механизатору? Никому. Устали от разговоров. Это ничего не дает. Может развалиться такое мощное и сильное государство, социалистический строй. За его становление погибли мой дед и отец.

Конец ознакомительного фрагмента.