Отмщение - Андрей Жиров

"Да... - подумал Толстиков. - Несмотря на успех дела революции, несмотря на победное шествие нашей Идеи, все-таки нам ещё предстоит долгий путь... Всем нам предстоит сложный, мучительный рост - с ломкой стереотипов, расширением мировоззрения, изменением понимания между словами "хочу" и "должен"... Сумеем ли пройти, выдержим?" И сам себе ответил в очередной раз: "Сумеем, выдержим! Не может быть иначе. Даже верить подобному не хочу! Нет горизонтов, за которые невозможно заглянуть! Нет вершин, где нас не будет! Нет преграды, сильнее человека! Если сами захоти - искренне, беззаветно - сможем... Все сможем!"

Погруженный в мысли, Толстиков не заметил, как при входе в кабинет директора от души столкнулся с коллегой - Рафаэлем Леонидовичем. Второй заместитель, точно так же витая в облаках, поспешал на доклад. Фактически, Толстиков обязанности заместителя Ветлуги не совмещает, а делит на пару с генералом Рафаэлем Белозёрским. Каждый заведует определенным кругом вопросов: если для Толстикова характерны конкретные разработки и бытовые вопросы, то Рафаэль Леонидович акцентирует усилия на материях высшего порядка - идеях, теориях, планах... Парит, так сказать, в трансцендентальных далях.

Неудивительно, что подобная полярность интересов невольно способствовала возникновению слабых оппозиционных токов между генералами. Свою долю внесли и банальные внешние особенности. Илья Толстиков, вопреки фамилии толстым все же не был. Хотя... Отдавая, скрепя сердце, дань правде, некоторая грузность в комплекции присутствовала - разве что некоторое оправдание давал рост под два метра. Лицо прочно несло отпечаток малоросской крови: слегка тронутая смуглым загаром кожа, широкие, мощные скулы, выдающийся вперед подбородок, вечно лукаво прищуренные темно-карие глаза. И довершает картину густая шапка волос - всегда аккуратно и коротко постриженных.

Белозёрский во многом казался противоположностью - за исключением высокого роста. Со стороны Рафаэль представал натуральным, рафинированным воплощением салонного интеллигента времен 19-го века. Эдакий светский лев. Всегда аккуратно уложенная густая грива русых волос, спадающих до плеч. Твердый, пронзительный взгляд ледянисто-серых глаз, постоянно выцеливающий жертву. Чуть вытянутое лицо с до нарочитости правильными чертами, тронутутыми скрытой суровостью, исполнено внутренним аристократизмом, чувством достоинства.

Продолжением естественных черт стали и привнесенные: одежда казалась очередным полем противостояния между генералами. Если Толстиков предпочитал свободные рубашки, водолазки или свитера в паре с джинсами - изредка брюками, то Белозёрский в любой обстановке оставался образцом подчеркнуто официального стиля: строгая черная тройка в редкую полоску, начищенные до блеска ботинки, а на шее либо аккуратный платок, либо галстук-бабочка. И такой образ Рафаэля отнюдь не вызывал смешков или неодобрения коллег - даже "за глаза". Подобная вычурность, свойственная скорее давно минувшей эпохе, причудливым образом дополняла образ, составляя в итоге целостную, неделимую картину - этакую монаду. Скорее непонимание могло вызвать, если бы однажды генерал стал выглядеть иначе. Ещё бы и тревогу умудрились поднять.

В качестве последнего штриха, ставшего по мнению Толстикова венцом противостояния, стала сама Галина. Непроницаемую броню Белозёрского преодолеть сложно - Илья Сергеевич не знал правдоподобна ли подобная крамола вовсе. Но косвенные свидетельства налицо: после недавно вспыхнувшего служебного романа между Ветлугой и Толстиковым, редкие доселе открытые споры между генералами стали возникать очевидно чаще. Хотя, несправедливо умолчать: Толстиков в силу желчно-ироничного, пускай и весьма добродушного - порой до инфантильности - склада характера, не упускал случая подцепить Рафаэля на явную колкость - совершенно невинную со стороны...

- Добрый день, Рафаэль Леопольдович, прошу простить за невнимательность, - Толстиков успел среагировать первым - легко отступил на шаг и указал приглашающим взмахом на дверь. - Проходите товарищ генерал...

- Не стоит, Илья Сергеевич, - Белозёрский автоматически спрятал за спиной папку с документами. На бесстрастном лице скользнула небрежная ухмылка. - Вы, полагаю, больше торопитесь... По личному вопросу.

"Язва..." - ухмыльнулся про себя Толстиков, а вслух ответил:

- Не понимаю, Рафаэль Леопольдович, - для большей эффектности генерал даже придал лицу выражение искреннего недоумения, щедро сдобренного уязвленным самолюбием. - И мне отчего-то кажется, что в предыдущей реплике сокрыт явно негативный подтекст.

- Помилуйте! Вы говорите так, словно это что-то плохое, - Белозёрский прекрасно понимал: Толстиков намеренно валяет дурака. Ну и сам не упускал возможности. Благо в остроте ума и языка конкурентов Белозерскому ещё поискать. Хотя, по-правде иногда столь явное противоречие между формой и содержанием раздражало до крайности. Формально Илья находится в безупречной позиции: ни единого компрометирующего свидетельства связи с Галиной нет - все данные лишь на уровне слухов и косвенных свидетельств. Но уж Рафаэль - как, впрочем, самые проницательные из персонала базы - слепым не был. Однако прямым текстом указать на собственные домыслы он не мог - подобная бестактность неприемлема для воспитанного человека. Зато намеками... Впрочем, после ответа Толстикова, Белозёрский понял, что невольно сам забрался в тупик: любой ответ изначально будет содержать уязвимую точку. И уж Илья-то нанести удар не преминет.

"Значит, - решил Рафаэль, - нужно говорить твердо, решительно!"

- Да и полно те, Илья Сергеевич! - с вальяжной небрежностью усмехнулся Белозёрский. - База буквально исполнена разговорам о ваших чувствах к Галине Викторовне...

- Рафаэль Леонидович! - Толстиков подобного ответа ожидал и подготовился заранее. Илья понимал, что в условиях, куда загнал себя Рафаэль, очевидным рецептом является выдерживание марки до конца - ибо уходить молча не в стиле генерала. Все же СССР не Хмурый Альбион. - Не ожидал - только не от вас! Ну если молодые дамы способны обсуждать в нашем вынужденно провинциальном медвежьем углу слухи - это ещё куда не шло: в конце концов молодости присуща и простительна легкость мыслей. Но вы - вы! Уважаемый человек. Генерал! Наследник аристократического рода... - тут Толстикову пришлось особенно приложить усилия, чтобы не расхохотаться. - ... оперируете слухами! Нет, Рафаэль Леопольдович - от вас я подобного не ожидал...

Белозёрский стоял молчаливый и угрюмый. Достойного ответа в голове никак не складывалось - и виной здесь оставался предательский выпад Толстикова, безошибочно поразивший цель. Больше всего Рафаэля раздражали две вещи: когда его называли дворянином или аристократом и когда искажали фамилию, пренебрежительно подменяя "Ё" на "Е". Тут уж на дерзновенного смельчака переносилась совокупная тяжесть всей острословной бронебойной эрудиции Рафаэля. В такие моменты сдерживаемая Белозёрским язвительность радостно срывалась с цепи и, подобно ядовитой ехидне, набрасывалась на обескураженную жертву. И редко кто сумел уйти от сокрушительного поражения - сухим же и вовсе не удавалось никому.

Но сейчас Белозёрский вынужденно молчал, припечатанный тяжестью аргументов, неспособный ответить резкостью - в подобном случае это лишь окончательно обозначит полный и окончательный разгром. Хотя кого винить? Сам же себя и припер к стенке... Стыда, впрочем, Рафаэль не испытывал - скорее досаду, смешанную с уважением к достойному игроку. При всей частой мелкой склочности общения, Белозёрский никогда не считал Толстикова противником - и потому не испытывал негативных эмоций. Скорее подобную колючесть взаимоотношений можно отнести на счет обычного ребячества. В конце концов, самозабвенное бахвальство свойственно отнюдь не только подросткам. Что говорят о разнице между ребенком и солдатом - оно ли не применимо и к генералу? Да и чем развеять монотонную рутину бесконечно похожих будней?

Свято исповедуя правило, что даже на дно следует идти с гордо поднятой головой, Белозёрский уже готов был броситься в проигранную схватку с новой репликой. Но партия невольно завершилась раньше времени. Незамеченная мужчинами Ветлуга буквально выросла из-под земли.

Не говоря ни слова, Галина с явным почти что материнским укором окинула взглядом сначала Рафаэля Леопольдовича, а затем - Толстикова. Раззадоренные генералы разом поникли, смутившись. Вернее, искреннее смущение испытал лишь Белозёрский - Илья лишь изобразил правдоподобную гримасу. Самым тяжелым для Толстикова оказалось не расхохотаться в этот момент.

Ветлуга, уловив фальшь, в свою очередь предпочла промолчать. Сделала вид, что вполне довольна результатом экзекуции. Привычными, скупыми движениями провернула в замке сначала первый ключ, за ним - второй и третий. Когда с борьба щеколдами окончилась, уверенным толчком Галина распахнула дверь. Та, несмотря на массу - несколько центнеров армированной листовой стали! - и сложную систему герметизации, скользит легко: ни единого скрипа или шороха.